- Когда-то… да что говорить, сердце все еще тут, где ему быть положено. На месте! Приходи когда захочешь, дорогая. Буду рад тебя видеть - пусть даже только чтоб поболтать.
Пакита сгребла пятнадцать песет и ушла не попрощавшись.
Глава XIX
"Когда же это я ела в последний раз? - припоминала цыганка. - Вчера, кажется. Да, конечно, меня накормил тот худой парень. Вот и хорошо, что я не взяла его деньги. Этого даже Пепе не одобрил бы!" Она вспомнила, как однажды Пепе, рискуя, что его схватят и повесят за прежние дела, остановил грузовик, в котором батраки с окрестных ферм ехали на футбольный матч. "А ну, вываливайтесь! - услышала она, прячась за деревья, голос Пепе. - А теперь выворачивайте карманы и бросайте все, что есть, на землю". У парней нашлось на всех про всех двадцать песет, и Пепе велел им подобрать деньги, а потом дал им в придачу еще сотню, чтобы выпили за его здоровье. Силой заставил их взять! Вот какой! Шикануть - это он любил и тут уж за ценой не стоял… Ей вдруг пришла в голову мысль, что у Молины есть что-то общее с Пепе. Она не могла бы определить, что именно, но Молина положительно напоминал ей Пепе.
Может, сегодня попозже она его еще встретит. Хорошо бы! И хорошо, что она удержалась и не стащила у него деньги!
Итак, у нее в кармане пятнадцать песет, и одному богу известно, когда она раздобудет еще денег. Пакита была голодна. Вечером ей предстояло участвовать в опостылевшем представлении. Придется спеть две песенки и исполнить два танца, а в зале всего и будет народу, что семь-восемь взрослых, да в переднем ряду два десятка чумазых ребятишек, которых отправили в театр, чтобы они не путались под ногами дома. Вся выручка составит песет пятьдесят, да еще два-три человека наверняка потребуют обратно свои деньги, потому что, мол, программа старая и они видели все номера еще неделю назад. А какая бы ни была выручка, за освещение все равно платить надо и двум музыкантам - они же рабочие сцены - тоже надо: не заплати им один день, и они все бросят и уйдут.
А тут еще Кармен, которая любит повторять, что она-то никогда не торгует своим телом (но не прочь перехватить денег у тех, кто торгует), начнет причитать, что у нее пропадает молоко, и тогда Фернандо, от которого все женщины отворачиваются, потому что у него в животе вставлена трубка, чтобы подлизаться к Кармен, пустит шапку по кругу - на сухое молоко для младенца. А потом все начнут спорить, кому за кем выступать и кому сколько раз выходить на аплодисменты, - это при том, что актеров больше, чем зрителей. Одна из девиц поднимет скандал из-за того, что Антонио, исполняющий андалузский танец, опять пудрился ее пудрой или надел ее корсет; тут же пойдут стоны: "Почему, черт побери, мы не уезжаем из этой дыры куда-нибудь в другое место?" ("Потому, дурища, что у нас нет денег на бензин, не говоря уже о том, что сломан грузовик".)
"Господи, что же за жизнь! - думала Пакита. - Что за проклятая жизнь! Чтобы выдержать еще один такой день, я должна сытно поесть. Может, когда поем, мне станет получше".
Она отправилась в "Двадцатый век" и, щелкнув пальцами, подозвала угрюмого старика официанта.
Тот нехотя приблизился.
- Вы хотите что-нибудь заказать?
- А ты, может, решил, что я пришла сюда с тобой любезничать? Что сегодня в меню?
- Кролик.
- Советуешь взять?
- Могу обещать только, что это не кошка. А вообще-то всем известно, что кролики чаще других животных бывают разносчиками сифилиса.
- Ладно, - сказала цыганка. - Мне про это тоже известно. Только я что-то сомневаюсь. Почем порция?
- Восемь песет.
- Грабеж. Наглый грабеж. А что я получу?
- Потроха да ребра, - ответил официант, глядя поверх головы цыганки на страшное, изрытое оспинами лицо сатира, смотревшее на него из попорченного зеркала. - Ножки уже все кончились.
В кафе вошла компания иностранцев, и они стали с любопытством и восхищением разглядывать цыганку. Единственная в компании дама - разведенная особа, которая сейчас только обнаружила, что любит своего покинутого мужа, и потому чувствовала себя несчастной, - немного развеселилась и сказала:
- По-моему, она изумительна. Она так спокойна. Я хочу сказать… она ну просто сама безмятежность.
Ей очень хотелось показать свое великодушие и способность похвалить красоту другой женщины.
Ее спутник счел, что будет разумнее высказаться критически.
- Не знаю, дорогая, не знаю. Конечно, если вам такие нравятся… Лично я нахожу, что из присутствующих здесь женщин только одна заслуживает такого определения.
Молодая дама посмотрела ему в глаза и покачала головой - смелая, не признающая условностей, готовая открыть ему весь свой сложный внутренний мир.
- Я отнюдь не безмятежна, дорогой. Может, когда-то и была, но теперь уже нет. Я свою безмятежность утратила. Все мы утрачиваем ее рано или поздно. - И она порывисто взяла своего спутника за локоть. - Понимаете, мне кажется, будто они знают какой-то утраченный нами секрет.
Пакиту, в свою очередь уставившуюся на иностранцев, поразило изящество дамы, ее маленькое, точеное, непроницаемое личико, яркое платье и больше всего ее светлые, коротко подстриженные волосы. "Вот бы мне быть такой!" Самоуверенность ее как рукой сняло. Темнокожая и нечесаная - вот какая она!
- Ну, так что вы закажете? - спросил официант. - В сутках ведь только двадцать четыре часа.
- Вот что, - сказала она, - будь так любезен, принеси мне стакан воды. Мне что-то расхотелось есть.
Пакита вспомнила, что ее ждет Кальес, за эти дни, конечно, он еще больше распалился. Теперь он каждую минуту может прислать за ней - значит, она должна выглядеть как можно лучше, пусть искусство парикмахера сделает ее похожей на одну из этих светловолосых, спокойных, самоуверенных богинь. Она поставит на каргу все свои пятнадцать песет. Игра стоит свеч. Разительная перемена в ее внешности может сыграть решающую роль.
Спустя пять минут она уже была в театре. Там она переоделась - натянула голубые джинсы, подаренные ей кем-то год назад. Потом, обретя почти прежнюю самоуверенность, отправилась к парикмахеру.
- Мне до смерти надоела моя прическа, - пояснила она. - Хочется чего-нибудь помоднее. Чтобы не было такой копны, ну да вы, конечно, сами понимаете.
- Может быть, подстричь вас и слегка завить концы? - предложил парикмахер. Когда он представил себе, какой аккуратной и заурядной станет ее головка, лишившись роскошной шевелюры, взгляд его поскучнел.
- Во сколько это обойдется?
- Тридцать песет.
- А за половинную сумму что бы вы могли сделать?
- Я рекомендовал бы вымыть волосы и сделать укладку с шиньоном.
- Хорошо, сделайте, посмотрим, что получится.
Через час колпак сушуара был снят, и Пакита увидела свою новую прическу сразу в трех зеркалах; свитые в тяжелый жгут волосы лежали на затылке, открывая шею и смуглые плечи. Она и бровью не повела.
- Расчешите.
- Простите, сеньора…
- Распустите волосы, мне так не нравится.
- Вы хотите сказать, сделать, как было раньше?
- Вот именно! Как было раньше.
"Никогда мне не стать такой, как они, - подумала она. - Надо было бы совсем остричь волосы, а потом покрасить, да только все равно кожу-то не перекрасишь…"
- Если вы, сеньора, не удовлетворены прической… - начал было парикмахер, но Пакита оборвала его:
- Дело не в прическе, а во мне самой.
Она отдала мастеру пятнадцать песет и вышла на улицу, снова повеселев, и тут к ней подошел полицейский и сказал:
- Я тебя повсюду ищу. Лейтенант хочет тебя видеть.
- Куда мы идем? - спросила Пакита полицейского.
- В участок, - отвечал он.
- В участок? Я думала, лейтенанту это почему-то неудобно. Разве он не сказал тебе?
- Мне было велено в участок.
"Интересно", - подумала она. Все идет как по маслу. И даже быстрее, чем она предполагала. Она думала, что он еще денек-другой продержится. Только почему же в участок? Во всяком случае, удачно, что она принарядилась и что волосы у нее хорошо пахнут, хоть и распущены, как всегда, по спине. Кальес заплатит ей за все, что от нее получит, - будьте спокойны, она в этом деле понимает: уж если такой святоша оскоромится, он влипает покрепче всех остальных. Ну, а если даже после этого Пепе не выпустят, тогда она умоет руки. Придется ему отсидеть свое. Больше она им задаром работать осведомительницей не будет.
Когда они свернули к полицейскому участку, цыганка вызывающе сунула руки в карманы джинсов. В таком костюме чувствуешь себя уверенно и независимо. "Теперь всегда буду носить джинсы", - решила Пакита. Поднимаясь по лестнице, она напевала "Бубенцы моей лошадки" - в Валенсии после этого номера публика ревела от восторга.
- Ладно, - сказала она сопровождающему, - дальше я и сама найду. Увидимся попозже.
Но полицейский продолжал следовать за ней по пятам, словно вел арестованного.
Когда она вошла в кабинет Кальеса, он сидел за своим столом выпрямившись и выражение его лица было совсем не такое, как всегда. Сильнее обычного воняло дезинфекцией.
- Привет, красавчик! - бросила Пакита. Она уселась на единственный удобный стул и закинула ногу на ногу.
- Встать, - сказал Кальес ровным сухим тоном, словно они обменивались замечаниями по поводу капризов погоды.
- Чего ради? Я устала.
- Встать, - повторил лейтенант.
Она встала и похолодела от неожиданности: массивный предмет, стоявший на столе Кальеса, оказался радиоприемником.
- Ты, я вижу, времени не теряла.
Голос лейтенанта утратил резкость, он звучал почти ласково, но в то же время уверенно. Это удивило Пакиту - в прежние их встречи Кальес всегда, казалось, немного смущался.
- Откуда у тебя этот приемник?
- Мне подарил его один друг. - Она старалась говорить спокойно, но участившееся дыхание выдавало ее. Плохое начало, а она-то собиралась сегодня произвести на лейтенанта впечатление.
- Его фамилия и адрес? - спросил Кальес, не спуская глаз с Пакиты, сам же при этом небрежно чертил что-то на лежавшем перед ним чистом листе бумаги.
- Вот уж не знаю. Случайный знакомый.
- Почему же он подарил тебе приемник?
- Если вам угодно, за некоторые услуги.
Схватив мухобойку, лейтенант прихлопнул опустившуюся на стол муху. Когда он снова повернулся к Паките, ей почудилась в его взгляде жгучая ревность.
- Какие услуги?
- Зачем же уточнять? - Ей было страшно, но она чувствовала, что начинает злиться.
- А знаешь что? Я тебе не верю, - сказал Кальес. Он улыбнулся улыбкой человека, только что перенесшего удачную пластическую операцию.
- Ладно, я нашла его на свалке.
- Нашла на свалке? Ну конечно! Отлично!
Лейтенант кивнул с облегчением и даже, пожалуй, с довольным видом.
- На свалке, - повторил он спокойно.
Протянув руку, он нажал на кнопку звонка, и в комнату вошел полицейский огромного роста.
- Рибас, - обратился к нему Кальес, - эта молодая особа не очень-то желает с нами сотрудничать. Положи ее на стол и всыпь ей дюжину горяченьких.
Рибас с сомнением взглянул на Пакиту. Кальес, казалось, понял его немой вопрос.
- Ах да, это можешь снять, - показал он на джинсы.
Теперь она поняла, что ему было от нее надо. Предлог, чтобы ее истязать. Вот что скрывалось за его неестественным, зловещим спокойствием. Он знал, что она никуда не денется и в любой момент может ее сцапать. А она-то надеялась победить этого зверя своими чарами. Железные лапы Рибаса срывали с нее одежду, он расправлялся с ней, как с пятилетним ребенком.
- Где ты взяла приемник? - Голос Кальеса звучал снисходительно, почти нежно.
- Пошел к черту! - отвечала она, стараясь вырваться, задыхаясь.
Кальес сказал:
- Я думаю, надо сразу внести ясность. Мне нет дела - украла ты приемник или нет. Меня интересует тот, у кого ты его украла, и ты не уйдешь отсюда, пока не назовешь его.
Громадная рука полицейского придавила голую спину Пакиты, он прикнопил ее к столу, как бабочку. Силы совсем оставили ее.
- Хорошо, - услышала она слова Кальеса, - как только будешь готов, начинай!
"Они ищут какого-то беднягу, - подумала Пакита. - Может, как раз того худого парня. Но я его не выдам, пусть бьют меня, пока у них отсохнут руки. Как я их ненавижу! Никого им не выдам, они ни слова из меня не выколотят. Скорей помру. Какую же боль смогу я вытерпеть? Я никогда не рожала. Таким, как я, достаются аборты, и это тоже жуткая боль! Делала аборты, болели зубы, в детстве сломала ногу, как-то порезала себе ножом руку. Не очень-то все это страшно, терпеть можно. Хуже всего аборты. Пусть это будет даже в три раза больнее, я вытерплю, не доставлю им радости, не закричу от боли".
- Давай! - услышала она голос Кальеса и, впившись зубами в руку, стала считать: раз, два, три, четыре… когда досчитаю до двадцати, все кончится, но тут резиновый шланг обрушился ей на ягодицы, рот ее раскрылся, и всеми легкими и внезапно переставшими ей повиноваться голосовыми связками она закричала:
- Мама - мама - мама…
Они калечили ее, она умирала, и жизни больше не было, осталась лишь эта страшная мука… Под градом ударов она теряла сознание лишь затем, чтобы снова прийти в себя от нестерпимой, захлестывающей боли. Ее тошнило, но желудок был пуст, и изо рта текла лишь струйка горькой слюны.
- Подложи ей под рог газету, чтобы не запачкала стол - не люблю грязи, - сказал Кальес.
Если б только они дали ей возможность перевести дыхание, она бы сказала все, что им было нужно. Пакита исходила криками, она задыхалась и стала захлебываться собственной желчью. Вдруг удары прекратились. В звенящей тишине она впала в забытье. И снова проснулась оттого, что голос, принадлежащий - как она с удивлением поняла - Кальесу, произнес:
- Ну, а теперь, когда эти маленькие неприятности уже позади, может быть, мы не будем терять даром времени и сразу же приступим к делу?
Глава XX
Не прошло и часа после звонка Кальеса, как старательно замаскированный под такси автомобиль специальной полиции на полной скорости спустился с горы в деревню и остановился у полицейского участка. Подчеркнуто вежливый шофер вышел из машины и распахнул дверцу перед тремя мужчинами, род занятий которых не вызывал никаких сомнений - темные костюмы, великолепно начищенные ботинки, на лицах всех троих, просидевших всю дорогу в напряженных позах, застыли меланхолические улыбки. Мужчины стряхнули с одежды дорожную пыль, снисходительно посмотрели по сторонам и по знаку облаченного в траур шефа последовали в кабинет Кальеса. Шофер вернулся на свое место, надвинул на глаза обшитую галуном фуражку и, передвинув давивший в бок пистолет, вскоре заснул.
Кальес встретил приехавших настороженно, как фехтовальщик, готовый парировать любой выпад противника. Все трое отказались сесть и искоса наблюдали за лейтенантом, повернув к нему бескровные, как у всех людей их профессии, лица. Они принесли с собой в кабинет атмосферу следственных комиссий.
- Позвольте узнать, какие меры уже вами приняты? - спросил мужчина в черном. Он говорил строго, словно заранее знал, что принятые лейтенантом меры мало чем отличаются от грубых промахов.
- Прежде всего, когда было обнаружено, что человек этот исчез, мы поместили нашего капрала в доме напротив, чтобы держать это место под постоянным наблюдением.
Человек в черном удивленно вскинул брови.
- Надеюсь, капрал в штатском?
- В деревне прекрасно знают всех наших людей в лицо, поэтому мы сочли такую предосторожность излишней.
- Полагаю, вы догадались объявить, что все проживающие на этой улице находятся под домашним арестом?
- Это было сделано немедленно.
- А люди, у кого он остановился… Вы сняли с них допрос?
- Показания хозяйки дома у меня. Сын же ее еще в море.
- А почему вы уверены, что сын ее в этом не замешан?
- Из всей деревни он самый благонадежный человек. Кроме того, мы установили, что интересующее нас лицо остановилось у них в доме по чистой случайности.
Человек в черном нахмурился.
- Если позволено будет заметить, вы, кажется, готовы слишком многое принять на веру. Я полагаю, вы взяли иод наблюдение все выходы из деревни. Я подчеркиваю: все.
- Да, - ответил Кальес. - Все!
- Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю. Мы должны быть уверены, что никто не сможет предупредить этого человека, а уж это они обязательно постараются сделать, если у них появится малейшая возможность.
- Совершенно верно, - согласился Кальес. Он бы дорого дал, чтобы узнать, в каком этот человек чине, и раздумывал, не следует ли к нему обращаться как к лицу высокопоставленному.
Допрашивавший его человек взял в руки маленький томик, прочитал название - "Путь совершенства" - история жизни святой Терезы, фыркнул, положил книгу на место и повернулся на каблуках.
- Все лодки задержаны в порту?
Кальес решился на выпад:
- Тут нет порта. Несколько заливчиков, и только.
Человек в черном не скрыл своего раздражения.
- Послушайте, лейтенант, не будем придираться к словам. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.
- Половина лодок все еще в море. Я послал на берег моих людей. В общем, никто не сможет покинуть деревню или появиться здесь незамеченным, ни по суше, ни по морю.
- Я твердо на это рассчитываю, - кивнул человек в черном.
Один из его подчиненных воспользовался паузой и спросил:
- Нельзя ли взглянуть на регистрационную карточку иностранца?
Кальес раскрыл папку и вынул небольшой продолговатый листок. Пока что он миновал все подводные камни, но по-прежнему был начеку.
Трое приезжих хмуро изучали бумагу, тщетно стараясь найти какие-либо погрешности в заполнении карточки.
- Знаете, лейтенант, - сказал наконец шеф, - убейте меня, но я не понимаю, как это вы умудрились проворонить этого человека: описание его наружности было разослано по всем округам несколько месяцев назад.
Кальес плотнее сжал губы, подавляя усмешку. Из папки была извлечена еще одна бумага.
- Вот оно, это описание: "Мужчина лет тридцати, вес семьдесят девять кило, волосы черные"… читать дальше? Он успел лет на пять постареть, поседел и весит не больше шестидесяти.
- Не подумайте, что я критикую ваши действия. Мы приехали удостовериться, что впредь не будут иметь место никакие упущения. Хотелось бы верить, что это не пустая трата времени; сдается мне, что, обнаружив пропажу передатчика, наш друг сразу же дал тягу. Всего вероятней, кто-нибудь из моих людей перехватит его на пути к границе.
- Вы считаете, что он мог бросить тут свой паспорт и деньги? - осведомился Кальес.
- Признаю, что это дает нам некоторую надежду. Но теперь я хочу подчеркнуть самое главное: человека этого надо взять живьем. Мертвый он нам ни к чему. Труп его нужен нам как собаке пятая нога. Если вы полагаете, что внушить это вашим людям слишком трудно, тогда пусть они патрулируют, вооруженные одними дубинками. Предупреждаю: если кто-нибудь из ваших идиотов прострелит ему башку, неприятностей будет не меньше, чем в случае, если ему удастся скрыться. Вам это вполне ясно?
- Вполне, - сухо ответил Кальес, - по счастью, наши низшие чины имеют привычку выполнять приказы.