На экране появлялись знаковые армянские места: зеленые улицы Еревана, площадь Республики, Матенадаран, городской рынок, Цицернакаберд с Музеем геноцида, Ераблур, горы, пляж на берегу Севана.
Даже показалось, что дивно запахло арисой – разваренной пшеничной кашей с курицей, которую армянские хозяйки варят для гостей всю ночь, взбивая и помешивая до однородной массы. А потом подают с жареным луком, топленым маслом и корицей.
Ольга не так давно была на Севане, объявленном зоной экологического бедствия, на конференции. Ирригационное использование воды снизило уровень озера, а отходы предприятий привели к цветению и гибели множества видов рыб. На фестивале, посвященном воде, хотелось бы увидеть в фильме про это.
Но Ашот Квирикян давно был гражданином мира и поселял героев на историческую родину только потому, чтобы богатые армянские эмигранты дали денег на фильм. Ведь снимать голую школьницу можно было в любой стране, кроме консервативной.
– Ну, я вам говорил? – шептал Ольге Бабушкин. – Девчонка-то ничего, трогательная. Слишком много ее голых сисек… Я понимаю, что это чтоб у старых пердунов-спонсоров в эмиграции текла слюна, но должно же быть чувство меры… А этот тупой шкаф? Зачем они его взяли на главную роль? Он не может играть интеллигента, он не умеет есть вилкой и ножом! Он – избяной, нутряной… Эти армяне вообще не чувствуют русских артистов! Смотрите, сколько пустых проходов… И эти бесконечные открыточные панорамы, чтобы у тех же старых пердунов-спонсоров в эмиграции текли слезы!..
– Какой вы жестокий! Вполне симпатичное кино. – Ольга внутренне была согласна с ним, но уж очень не любила взаимные обливания киношников помоями.
– Увидите, он потащит эту этнографическую патоку на фестивали и получит кукиш! А знаете почему? Потому что нет геев, нет замученных вымирающих народов, нет обсера России! А без этого теперь западных премий не дают!
– Серьезно?
– Увы! Хоть будь ты трижды Феллини Бергманович!
– Перестаньте шептаться, вы мешаете смотреть фильм! – цыкнули на них сзади рублевские.
Когда зажгли свет, Ашот Квирикян торжествующе предстал перед аплодисментами, поглаживая бороду.
– Потрясающе! Грандиозно! Это большое кино! Какие актерские работы! Какой видеоряд! Ах, как я люблю Армению, словно там побывала! Это "Оскар", это чистый "Оскар"! Сегодняшний вечер незабываем! Ради одного этого стоило ехать в Италию! – лепетали дамы.
– Я придумывал этот фильм всю жизнь, это мой "Амаркорд". – Ашот Квирикян таял в кольце восторгающихся женщин как мороженое, и подмигивал сияющей Куколке.
– "Амаркорд"? А что, разве "Амаркорд" сняла Джульетта Мазина? – умыл его народный кинокритик Сулейманов.
– Так ведь я сначала воспитал жену, а теперь пожинаю лавры, – выкрутился Ашот Квирикян.
– А вы ее из детдома взяли? – не унимался Сулейманов.
– Вы прямо скажите, что вам не нравится мой фильм! Это продолжение нашего разговора в ресторане?! Вот им всем нравится, вам – не нравится! – Ашот прислонился к толпе дам и обнял двух, стоявших к нему ближе всех.
– Я не сказал, что не нравится, но, на мой взгляд… это не армянская девочка! Французская, американская, русская, какая угодно, но не армянская! – Сулейманов сидел какой-то потухший, словно его оскорбили фильмом. – Я готов согласиться, что армянская девочка может влюбиться в мужчину. Но она будет вести себя не так… и общество вокруг нее тоже будет вести себя иначе. А это… это профанация…
– Что вы знаете об армянских девочках? – Ашот оттолкнул дам и встал в свой полный огромный рост перед столом с крохотным критиком Сулеймановым. – В Армении кинематограф всегда был мужской! Он никогда не обращался к образу армянки. А она стала другой! Новой! Но вы не хотите этого знать!
– Как простой обыватель, я скажу, что это великолепное кино! Я плакала и смеялась! – встряла Наташа жалобным голосом.
– Хорошие девочки берут в кино попкорн, плохие – презерватив, умные – губную помаду, – громко съязвил Бабушкин.
– И тебе тоже не нравится? Понимаю! – резко обернулся к нему Ашот Квирикян.
– Я плохо разбираюсь в кино… – пошутил Бабушкин, снял очки и начал демонстративно протирать их салфеткой. – И плохо вижу в новых очках!
Столпившиеся вокруг Квирикяна дамы кидали на Бабушкина испепеляющие взгляды.
– Как вам сказать, Ашот, чтоб вы поняли, хотя вы человек умный и все понимаете! Опасно, когда кинематографисты делают из национальности профессию! Ездил я на ваш "Золотой абрикос" в Ереван, там каждый фильм, примерно как ваш, называется "Я – армянин. Поняли?". – Было видно, что Сулейманов искренне страдает. – Ездил на украинский фестиваль – то же самое, сплошной "голодомор-хохлопотоп"! Про наших уже и не говорю! Либо Голливуд для бедных, либо ложки-матрешки! Где кино? Дайте мне кино, а не приятный отчет об освоении бюджета!
– А что вы на меня так наехали? Вам больше некого в нашем кино критиковать? – начал защищаться Квирикян. – Вы, когда через день в жюри сидите, вам, кроме меня, некому это сказать?
И дамы повернулись испепелять глазами Сулейманова.
– Говорить имеет смысл только тому, кто может это услышать. Вы и ваша жена – талантливые люди, поэтому я мучаюсь, когда вижу такой кинопродукт. Вы сделали все, чтобы ваш фильм показали в прайм-тайм. Вы соучаствуете в преступлении, совершаемом над народонаселением страны! – почти закричал Сулейманов.
– Да, хочу в прайм-тайм! Мне надоело быть кинематографистом второго плана. И лепить "кино не для всех", которое посмотрят пять спивающихся интеллигентов! Я хочу нормально пожить на старости лет! Имею право? – в ответ закричал Ашот Квирикян.
– Вы? Нет! – еще громче заорал Сулейманов. – Сегодня, когда коррупция в кинопроизводстве выше, чем в нефти и газе, талантливые люди должны блюсти себя.
– А я больше не хочу быть талантливым и блюсти себя! Я хочу домик в Ницце, как у всех малолетних бандюков и проституток, и не собирать с протянутой рукой на операцию, если она мне понадобится! – Армянский темперамент вступил в свои права, Ашота Квирикяна понесло, и он ткнул пальцем в толпу обожающих дам. – Вы думаете, они мне соберут денег на операцию? Нет! Они лучше лишний раз обожрутся устриц на ворованные деньги, а потом потратятся на дорогую клизму! Мы каждый месяц собираем деньги кому-то из больных артистов по Интернету! Эти пока ни копейки не дали!
– Чистая правда! – воскликнула Печорина с места.
Обожающая толпа начала расползаться вокруг него, как распускаемая вязаная вещь. Покрасневшая Наташа закашлялась и выбежала. Инга мрачно переводила глаза с Квирикяна на Сулейманова и обратно. Олеся демонстративно достала из кармана и надела здоровенные темные очки, а потом положила ногу на ногу с выражением лица "все равно ни копейки не дам". Даша упрямо смотрела в пол, перебирая огромные бусины на толстой шее. Голубев откупоривал бутылку и сосредоточенно пил воду "Свежачок". Его жена хлопала глазами. Остальные тоже.
– Вы меня успокоили, у вас еще болит в том месте, которое главное в художнике, – перешел почти на шепот Сулейманов.
– Вы имели в виду кошелек? – сострил Бабушкин.
– Потому что они… – он поднял костлявый палец куда-то вверх, – ведут постоянную игру на понижение. Они боятся, что люди научатся смотреть кино, и тогда уже нельзя будет так пилить деньги на всех телеканалах!
Он встал и неуверенно потелепался к дверям:
– Извините, я сейчас вернусь, продолжайте без меня!
Золотая Рыбка бросилась следом, и никто еще даже не успел поменять позы, как она вбежала обратно с криком:
– "Скорую", "скорую"! Ему с сердцем плохо!
Все в зале бросились к выходу, переворачивая стулья. Сулейманова любили, и мысль о том, что он может покинуть фестиваль и не только фестиваль, но и этот мир, ударила током. Когда Ольга оказалась в холле, Сулейманов лежал на диване возле рояля и Инга считала ему пульс.
Он слабо улыбался, смущенно извинялся, а вокруг стояла толпа почитателей. Наиболее эмоциональные рублевские бурно и публично молились за его здоровье, сидя на диване рядом.
– Инга, я знаю, скольких людей ты спасла! Я знаю, ты сделаешь все возможное и невозможное! – говорила Дина, нервно кусая губы.
– Да ничего страшного. Тахикардия, перегрев, шопинг. А тут еще Квирикян детские сиськи показывает, – пыталась шутить Инга, но было видно, что это профессиональные шутки, а на самом деле все серьезно.
Лера ходила по коридору и громко кричала в мобильник по-итальянски, видимо, на Джакопо, чтобы торопил "скорую помощь".
– Однажды в Венеции ко мне приезжала "скорая помощь" на катере, – сказал Ашот Квирикян, чтобы разрядить обстановку.
– Ко мне тоже приедет на катере! И за штурвалом будет Харон, – попытался острить Сулейманов. – А ведь это красиво для кинокритика – умереть в Италии на кинофестивале. Впрочем, нет! Слишком литературно…
Золотая Рыбка стояла в углу и тихо плакала.
"Скорая" появилась довольно быстро. Это были двое приятных молодых мужчин. Они гаркнули "бона сьерра!" и уставились на Ингу так, будто она была инопланетянкой. Лера начала ругаться с ними и махать руками. Они начали махать руками в ответ.
– Пусть эти козлы покажут, что у них есть из лекарств, – велела Инга Лере, это была их первая коммуникация после драки на открытии.
– Да у них ничего нет. Это волонтеры. Ну, тут не всегда врач приезжает. Они дают код доступа в больницу. Ну, перевозка по-нашему. Джакопо – просто мудак! Надо везти в больницу, я еду с ним! – сказала Лера.
– Я тоже! – кивнула Инга. – Что значит код доступа?
– Может быть, не надо в больницу, может быть, таблетку? – взмолился Сулейманов.
– Да я вас и не отдам. Я не доверяю итальянской медицине, мы просто заставим их сделать кардиограмму, – успокоила Инга. – И тут же вернемся в отель, чтобы спать спокойно.
– Код доступа – это как степень срочности. Красный, желтый, зеленый и белый. Красный – в реанимацию, белый – будешь день сидеть, пока тебя врач заметит, – пояснила Лера, закричала на итальянских волонтеров, и они ушли на улицу.
– Я тоже еду с вами! Я за него отвечаю! Пусть дадут ключи от какой-нибудь машины, – сказала Дина.
– Есть только микроавтобус, но я не смогу его вести, я буду с ним в машине "скорой помощи", чтоб переводить! – сказала Лера.
– Я тоже поеду! В конце концов, я продюсер фестиваля! – закричала Лиза.
– И меня возьмите! – жалобно попросила Золотая Рыбка.
– Я с вами, потому что я знаю его дольше всех вас! – выступила вперед Печорина.
– Не дай бог, но вдруг понадобятся деньги на операцию, – предположила Наташа, разбуженная обвинением Ашота Квирикяна на ворк-шопе. – Возьмите меня, я пригожусь!
– Я вот… Мы с женой готовы… – предложил Голубев, но на него даже не обратили внимания.
– А про меня не забудете? Меня возьмете? – пошутил с дивана забытый всеми Сулейманов, но тут медики-перевозчики вернулись с носилками, бережно уложили его и унесли, окруженного свитой женщин.
Когда они выходили, один из медиков что-то закричал парню на рецепшене, и тот согнулся от смеха пополам. Ольга зло спросила по-английски, чему он смеется в такой неподходящий момент. Тот извинился и снова заржал как конь.
Он был горячий итальянец, и его распирало, так что, забыв о хорошем тоне, он признался:
– Он сказал, что ему второй раз не везет с нашим отелем! Ведь это он приезжал в мою смену, когда дрались эти две русские женщины! Он боится, что сейчас они опять подерутся в его машине!
И Ольга вспомнила, что именно этот служащий утром после открытия показывал коллеге, как одна тащила другую за волосы, зажав ей рот.
– Так бывает… – Ольга не нашла других слов от неожиданности.
– Конечно, мы южане. У нас тоже все бывает. Но мы думали, что раз у вас всегда снег, то вы спокойные, как шведы. Теперь это все обсуждают. – Он обвел рукой вокруг, имея в виду то ли ближайшие деревушки, то ли весь юг, то ли всю планету.
Ольга слышала, что своим главным недостатком итальянцы считают лень и любовь засунуть всюду нос и посплетничать. Они не понимают, что такое частное пространство, и маленький город здесь функционирует как единый организм, в котором все клетки контролируют каждую по отдельности.
Внешне это выглядело как милая свора болтливых детей, но Ольга была интровертна, и ей требовались прокладки между собой и даже близкими людьми. До конца она не раскрывалась никому, даже подруге в момент жалоб, даже детям.
Ей потому и нравилось заниматься водой, что, сидя в своей раковине, она давала воде затекать внутрь и приносить с собой силу и энергию. Ольга очень уставала от фестиваля, на который собралось столько демонстративных людей, чтобы каждый день разыгрывать новый спектакль.
– Мы все останемся здесь и будем звонить им каждые двадцать минут! – дикторским голосом объявил Шиковский. – Это наш долг!
– А Бабушкин сыграет нам на рояле, – добавила Вета.
Все изумленно обернулись на нее. Но Шиковский перехватил удар:
– Правильно! Как в анекдоте… Но только "медленно и печально"!
– Конечно, сыграю. Тем более что моя фортепианная муза Инга уехала! – Бабушкин подошел к роялю. – А Квирикян пусть пляшет, раз его фильмы доводят людей до инфаркта.
– Волшебная сила искусства! Не надо так завидовать! – развел руками Квирикян.
– Перед моим завтрашним фильмом прошу всех заранее сделать кардиограмму, – попросил Бабушкин, тряхнул рыжими кудрями и рассыпал по холлу первые такты одного из шопеновских ноктюрнов.
Народ, успокаиваясь, брал напитки в баре и тихо рассаживался на диваны и за столики.
– Вот мы тут все как одна семья, – прочувствованно сказала Вета. – А мне нравятся итальянские традиции, как собираются за ужином большой семьей за одним большим столом. И никто здесь себя не чувствует одиноким! Я бы вышла замуж за итальянца!
– Так Медичи на тебя уже клюнул! Давай, Ветка! И этот отель будет нашим летним штабом! – предложила Олеся, она уже сняла темные очки и притащила из бара стакан виски.
– На таких иностранцы не женятся. Они ищут девушек из приличных семей, – вспомнила Галя Упырева проигранную в борьбе юбку.
– Еще как женятся! И фестиваль будем проводить здесь каждый год! – Вета торжествующе, словно уже стала хозяйкой гостиницы, объявила: – А для рублевских будет тройная цена! Налог на воровство!
– Я не поняла! Ты видела, как я воровала? – напряглась Олеся. – Ты можешь это в суде доказать? Тогда сиди и не тявкай!
– А то я на дачах для ваших мужиков не танцевала?! А то, пока они меня пытались заполучить, не рассказывали, как свои деньги сделали?! – фыркнула Вета.
– И многие заполучили? – откликнулась Галя Упырева.
– Да нет, не многие. Мне замуж надо, а не на раз-два, потому что у них на вас не стоит! – Вета целилась в пожилую Галю, а попала в цветущую Олесю, от которой муж как раз ушел к кому-то типа Веты.
– Так, я не поняла, детка, ты на кого наезжаешь? Ты свое место на Рублевке знаешь? Оно называется "персонал"! Поняла? И никогда не путай! – посоветовала Олеся.
– Я – персонал? – Вета встала, запахло новой физической разборкой.
Но тут, к счастью, из лифта вышел растерянный Егор и сказал:
– Я потерял жену!
– Ее увезли на "скорой"!
– Что???
– Да нет, ее увезли сопровождать Сулейманова. Их там целая свита поехала!
– Слава богу! – Егор быстро набрал мобильный телефон жены. – Лапусик! Ну, рассказывай! А то я переволновался! Решил, что тебя украла мафия и продала в африканский гарем!
И из телефона сквозь болтовню и Шопена брызгами разлетелся Лизин хохот.
– Она говорит, что навстречу им приехала реанимация – Джакопо прислал. Они прямо сейчас в машине делают Сулейманову кардиограмму, – объявил Егор. – Посмотрите на меня. Пригласил жену в ночной ресторан, вырядился как дурак, и вот те на!
И только тут все заметили, что он напялил белую кепку, по форме напоминающую мафиозную "сицилийку", черную рубашку, под которой сияла золотая цепь крестом. Надень черные очки – вылитый политик с юга Италии.
Ольга с грустью подумала, что вряд ли получила бы на своем сроке замужества такое предложение от мужа. Сразу захотелось обидеться и мелко отомстить изменой. Но было лень, да и ничего интересного в фестивальных списках она не нашла.
– А где Руслан Адамов? – спросила Даша.
– Он после ужина ушел бродить к морю. Ему жалко времени на мои фильмы, – ответил Ашот Квирикян.
– Будем честны друг с другом, на просмотры тех, кто не приехал, не ходит вообще никто! Нет человека – нет проблемы! А на документальные – только Ольга Волгина. И то по работе! – отозвался Бабушкин посреди Шопена. – Сулейманов совершенно прав, всем наплевать на кино! Даже здесь!
– Ну, не только я… – поправила Ольга.
– В мире тоже всем наплевать на русское кино! Сулейманов правильно сказал, что они взяли показывать только Сокурова и Звягинцева. Им нужно видеть Россию неопрятной и умирающей. Эти парни их обслуживают…
– Какой еще неопрятной? Ты "Русский ковчег" смотрел? – удивился Ашот Квирикян. – Там экран лопается от золотых рам!
– Не до конца. Точнее, только сначала. Потом меня стошнило от этой вялотекущей шизофрении… – Бабушкин играл уже не Шопена, а Листа. – Ну, хорошо, а Звягинцев? Этот псевдотарковский, который не умеет держать ни мысль, ни камеру?
– Ты просто завидуешь… – покачал головой Квирикян. – Я тоже завидую, что сопляк выиграл в лотерею успех. Но у меня есть мужество сказать, что я завидую. А у тебя – нет!
– Ашот, ты помнишь, была шутка: как называется дуэт Хулио Иглесиаса и Валентины Толкуновой? – спросил Бабушкин. – Он назывался "Хули толку"! Так вот хули толку, что у тебя есть мужество сказать, что ты завидуешь, а у меня – нет, если от нас все равно ничего не зависит? Если мы с тобой только наемные рабочие в этом большом некультурном супермаркете?
Все на некоторое время замолчали.
– Откуда у Бабушкина такой уровень игры на рояле? – спросила Олеся за Ольгиной спиной у Шиковского.
– По первой профессии. Когда деньги на кино тю-тю, он в эмиграции пытался музыкантом работать. А теперь не понимает, почему никто к нему всерьез не относится, и всех ненавидит! – негромко ответил Шиковский. – И этот Борюсик, его продюсер, тоже эмигрант! Печенью чую, что у них не так все просто с этими съемками фильма в Риме! Чего-то они оба не договаривают!
Тут появился Андрей Николаев. Почему-то бодрый, мокрый, в шортах и полотенце. Все думали, что он пьяно спит, а он навестил пляж и снова был готов к употреблению.
– Андрюша! Дай я на тебя сегодня поохочусь! – оживилась Олеся и начала стягивать юбку с колен наверх, оказываясь со все более длинными и голыми ногами. – А то все мышцы застоялись! Заказываю тебе и себе виски, и ты мне в номере расскажешь про ежиков! А я буду однозначно смеяться!
Как ребенок, когда режутся зубы, тащит в рот все подряд, так и Олеся тащила в постель все подряд. И решала этим не столько сексуальные задачи, сколько посылала бросившему мужу виртуальные открытки "Мне без тебя даже лучше, чем с тобой!".
– Про ежиков? Я уже рассказал все, что знал! – попятился Андрей Николаев. – А что тут происходит? Сегодня праздник у девчат, сегодня будут танцы?