У входа в собор сидел дед, функции которого прояснились только при выходе. Он не продавал никаких билетов, но начинал орать по-итальянски, требуя на прощание денег. Судя по тону, дед был не попрошайкой, а посаженным мафией мелким и опытным рэкитером. Вечерами он, видимо, сдавал деньги старшему по чину. Это было и противно, и трогательно.
Слава богу, во второй готической церкви Сан-Франческо никакой дед не сидел, хотя все уже искали его глазами. Зато была толпа мадонн, изготовленных из разного материала. На первом этаже ахали музейному богатству – тяжелым золотым, почти не охраняемым коронам и серебряной Матери божьей "в натуральную величину".
А на втором, где, собственно, был храм, а не музей, все пошли вразнос. Рублевские наперегонки побежали к самой красивой Мадонне, фигуристой, как Барби, и раскрашенной, как матрешка. Первой к ней, конечно, пристроилась Галя Упырева. Она упала головой в ноги Мадонны и начала жарко шептать список просьб, проворно отгоняя рукой остальных.
В это время фестивальцев догнал Джакопо, вошедший на второй этаж со своей свитой. Голубоглазый водила, в первый день взявший за дорогу 20 евро, радостно замахал Ольге рукой, как старой знакомой:
– Бонджорно, синьора!
– Куда прешь? – толкалась "в очереди за Мадонной" Олеся. – Я за ней занимала!
– А что у нее можно просить? – спрашивала Вета.
– У этой чего хочешь! Она все сделает!
– А мужика можно? – уточнила Вета.
– Если не женатого и не для блядства, то можно! – разрешила Галя, не поднимая головы с ног Мадонны.
– Наташа, Наташа, иди скорее сюда! Они сказали, что мужика тоже можно просить! – завопила Вета на весь собор.
Джакопо со свитой сели на стулья и с интересом наблюдали за очередью к Мадонне. Когда Галя отошла от святыни, Лера объяснила:
– Вот эти лампочки перед Мадонной как свечки! Если о чем-то попросили, то надо бросить евро, и лампочка зажжется. Означает, что Мадонна услышала!
– Лампочки – это профанация! Лично меня Мадонна и так услышит! – ответила Галя Упырева и пошла договариваться на халяву к святому Антонию.
Слева раздался дикий гогот, очинчиненная фестивальная компания обступила старинную кабинку исповедальни, в которой вдребезги пьяные белый и рыжий клоуны, Егор и Андрей Николаев, устроили неполиткорректный спектакль.
– Киса, я давно хотел спросить вас как художник – художника: а вы рисовать умеете? – громко спросил Егор Золотов, стоя в кабинке исповедальни.
– Грешен, ваше высокопреосвященство, грешен! – завопил Андрей Николаев, упав на колени перед исповедальней, так что концы его длинных седых волос коснулись пола.
– Да не ваше высокопреосвященство, а ваше святейшество! Я – папа римский! – грозно напомнил Егор.
– Нам, татарам, одна хрен… – паясничал Николаев. – Отпусти, ваше святейшество, грехи! По неверию совершал непотребное! Исцели мою душу пропащую!
– Прощаю тебя, сын мой! Отпускаю грехи твои непотребные! – басил Егор из кабинки.
Ольга в ужасе перевела глаза на Джакопо со свитой. Тот сидел как вкопанный, потом встал с побелевшим лицом, перекрестился и вышел. Свита вышла за ним. Все в зале на минуту замолчали.
– А че Джакопо крестится наоборот? Тоже напился? – нарушила тишину Вета.
– Дура, это же католики! – просветила ее Оксана. – У них все наоборот!
– А че у них еще наоборот? – на всякий случай спросила Вета.
– А еще у них кольцо обручальное наоборот! У женатых на левой руке…
– Да ты что? Ты хочешь сказать, что Медичи женат? Блин! Дура я набитая! Я ж ему чуть не дала! – запричитала Вета на весь собор.
Ольга быстро вышла на улицу. Было противно. Хотелось побыть одной. До обеда в ресторане, который показали по дороге, было еще полчаса.
Перед храмом на ступеньке сидел разморенный солнцем и бергамотным алкоголем Ашот Квирикян с шапкой. Куколка снимала это шоу на видеокамеру. При виде Ольги известный сценарист завопил:
– На меня снизошло откровение! Я просветлился, подайте на новый фильм!
Тут на площадь вышла толпа пожилых американских туристов и, услышав вопли пожилого лысого носатого господина, доверчиво и жалостливо потянулась к кошелькам.
– Куколка, умоляю, снимай, как они мне подают! – закричал Квирикян, сохраняя для американок жалобную интонацию. – Я продам этот ролик Первому каналу! Только композицию выстрой, как я тебя учил!
Ольга пошла внутрь пустых жарких улиц, как внутрь исторического фильма. Наглухо закрытые храмы из грубых серых кирпичей, обросшие мхом стены, выщербленные ступеньки, ржавые решетки, странная арка со странными солнечными часами, улочки ровно на ширину двух идущих рядом людей, старые зубчатые заборы… Если бы не веселенькие занавески, можно было бы подумать, что в городе-призраке уже лет сто никто не живет.
Наткнулась на галерею-мастерскую, в которой молодая женщина с таким спокойным лицом, словно ее всю жизнь купали в валерьянке, ткала кружевное полотно на старинном деревянном станке. И тут же продавала по астрономическим ценам. Полотно было изящным, но значительно проще, чем у вологодских кружевниц.
Вышла на смотровую площадку, посидела на скамейке, полюбовавшись округой с высоты низко летящего самолета, как дозорный. Попробовала вернуться обратно и заблудилась. Повернула еще и еще раз. И снова вышла не туда. Было понятно, что заблудилась в трех соснах, но не могла выйти из заколдованного круга.
Телефон в этом благословенном месте не работал. Впрочем, по нему и не объяснить, где ее искать. Экскурсии по Италии всегда шли на грани солнечного удара, а тут совсем негде спрятаться. Конечно, можно постучаться в любой дом и спросить, как вернуться на центральную площадь, но скорее всего аборигены не говорят по-английски.
Ольга присела в тень на ступеньки дома и подумала, что если так и не найдет дорогу, то рано или поздно ее хватятся. Прочешут округу, обнаружат. Правда, уже не накормят обедом, но и фиг с ним… Зато можно будет провести какое-то время один на один со старыми камнями в остановившемся времени.
Достала из сумки недопитую бутылку согревшейся воды. Умылась ею. Вода казалась невкусной по запаху не потому, что была несвежей, а потому, что была искусственной. У Ольги с детства было мучительно хорошее обоняние, она могла по запаху не просто отличить сладкий чай от не сладкого, но даже посчитать количество ложек сахара.
С таким даром надо было идти в сомелье или парфюмерные эксперты, Ольга пошла в сомелье воды. И всю жизнь сравнивала запах воды в разных регионах с запахом своей чистой детской воды из-под крана.
Как все в советском детстве, она забегала домой и пила прямо из-под крана ледяную, ломящую зубы воду. И пока пила, купалась в запахе озона. Теперь вода так не пахла.
На одной презентации ей подарили кулер, но вода из кулера пахла лабораторией независимо от надписи на этикетке. И когда пожилые родители спросили, хороша ли эта вода, Ольга честно ответила:
– Пить безопасно, но наслаждаться нельзя. Как секс в презервативе!
Сами родители ездили к какому-то дурацкому источнику с пластмассовыми баллонами. Обрамлявшие его деревянный сруб и икона были для них знаком качества. Икона в их понимании имела такой же вес, как прежде газета "Правда".
И они в упор не слышали Ольгиных заклинаний о том, что всю воду в пригороде необходимо два раза в год таскать на анализы, потому что во всех родниках превышена ПДК вредных веществ из-за соседства с промышленными стоками, стройками, свалками.
Пожилые родители не могли поверить в то, что долго убиваемая человеком вода начала отвечать взаимностью, потому что жили в неразрушенном мире. Точнее, их замеры разрушения шли совсем по другому полю и означали уничтоженные плюсы социализма, которые они прежде, как истинные интеллигенты, громко ругали на кухне.
Ольга подумала: она пьет воду из кулера, а что будут пить ее будущие внуки? Покупать в тюбиках? Добывать в домашних очистителях? На сколько ее хватит? А их дети? Или человечество просветлится настолько, что научится заворачивать краны, не сливать отходы в реки… и прочая, и прочая, и прочая?
И какое это будет человечество, если сейчас оно моется в душе, не думая о том, что хлорированная вода – медленный убийца? И не зная, что ежедневно, подышав в душе и ванной, организм получает в сто раз больше хлора, чем при питье. А все одиннадцать соединений хлора обладают канцерогенным и мутагенным действиями, но при этом никто не спешит менять способ дезинфекции воды.
Усилием воли остановила поток мазохистских рассуждений и грубо сказала себе: "Ты приехала отдыхать, вот и отдыхай!" Вспомнила, как учил ее шаманящий человек во время поездки на Байкал – закрыть глаза, расслабиться и "услышать" направление. А потом резко встать и побежать, пока слышишь.
Сначала не услышала никакого направления, а увидела картинку шелестящего Байкала. Увидела трубы Байкальского ЦБК, отравляющего воду, воздух и землю; горящие и вырубаемые леса в национальных парках; застроенные полосы бухты Песчаной; изуродованные турбазами берега Малого моря, гирлянды мусора в воде после туристов…
Заставила мозг выйти из режима "экологических агиток", расслабилась, вскочила и куда-то побежала, не анализируя маршрут, как велел шаманствующий. И к собственному изумлению, прибежала ровно на площадь трех церквей.
Там все дремало в дымке жары, а на лавке в тенечке громко храпел Андрей Николаев, утомленный старым городом и молодым итальянским вином.
Ольга растормошила его:
– Андрей, мы опоздаем на обед! Вы не помните, где ресторан?
– Я спал? – очень удивился он. – Представляешь, заблудился. Заколдованное место. И тут почти нет людей. Не у кого спросить! Райком закрыт. Все ушли на фронт. Я прилег на секунду…
– Пошли искать ресторан, а то умрем от обезвоживания!
Они углубились в массив домиков и по воплям фестивальцев нашли ресторан, в котором все уже съели первую закуску и хихикали на тему, где это уединились Волгина и Николаев.
А в проходном зале ресторана сидел Джакопо со свитой, недалеко от стола с огромным тортом лимонного цвета. Голубоглазый водила помахал Ольге рукой, как своей, и многозначительно указал на торт, мол, не пропусти эту штуку.
Торт и вправду был невероятный, пропитанный бергамотом. И когда дамы потребовали добавки, выяснилось, что оставшиеся куски уже упакованы в фольгу.
Лера сказала, что Джакопова свита везет эти куски детям и женам, потому что это знаменитый местный торт. Стало обидно, но голубоглазый, проходя мимо Ольги, подмигнул ей и сунул в руку упакованный в фольгу кусок торта.
И по его выражению лица она поняла, что это не сатисфакция за разводку в машине, а просто, в его понимании, "они уже подружились". Как говорится, чтобы подружиться на севере, надо спасти человеку жизнь, а на юге надо просто дать закурить.
Ольга села с куском торта в автобус, и он невероятно благоухал. До визита в бергамотный магазин она толком не понимала, что такое бергамот, и только там увидела, что это пахучий апельсин в форме груши. И узнала, что он растет в Индии, Китае, во влажных субтропиках Черноморского побережья Кавказа и в Калабрии. А назван в честь итальянского города Бергамо, где его начали культивировать и продавать бергамотовое масло.
Торт нестерпимо пах. Но было неудобно есть в одиночку. Ольга отдала торт Дине как гостинец в больницу Сулейманову. Или как утешение для Золотой Рыбки, поехавшей навещать его.
В автобусе долго молчали по причине страшного перегрева, переедания и перепития. Подняла тему Галя Упырева:
– Егор, не могу не сказать, лично я сгорела со стыда, когда вы с Андреем Николаевым устроили эту мерзость!
– Да мы пошутили, – замялся Егор, хотя было видно, что он протрезвел и ему неловко.
– Есть представление об уважении чувств верующих! Теперь в глазах принимающей стороны мы просто дикари! – поджала губы Галя.
И ведь правильно говорила, просто имела настолько отрицательное поле, что сразу хотелось возразить.
– Понимаю, неполиткорректно! – кивнул Андрей Николаев. – Да, я – грязная свинья! Больше не буду! Но я не знал, что вы, Галя, истая католичка!
– Я – православная! Но мне, как культурному человеку, претит, когда оскверняют храм, – покачала головой Галя.
– Галя, да бросьте вы, не ваша это реплика! И вообще из другого спектакля! – заметил Шиковский.
– А чего ж вы у Мадонны просили? Свои уже не дают? – спросил Андрей Николаев.
– А это совершенно не имеет никакого значения! И вообще, Бог един!
– А наша с Егором религия разрешает исповедь в той форме, которую мы сегодня опробовали. Скажете, это незаконно с точки зрения конституций стран Евросоюза? – наезжал Николаев.
– Андрюха, кончай, – толкнула его в бок кулаком Лиза Золотова.
– А чего кончать? Меня и так достала рублевская вера, а тут они еще и проповедовать начинают! Галя, вы недавно рассказывали, что в храм Гроба Господнего на схождение Благодатного огня ездите в вип-ложу? Или мне почудилось? – напомнил он.
– Какая разница, где стоять, когда снисходит Благодатный огонь? Я тоже всегда бываю там… где Галя! На тех же местах! – не смогла не отметиться Наташа. – Но это ничего не значит для истинно верующего человека!
– Там нет вип-ложи, но там просто места для… для особых верующих… ну, которые внесли много денег на… на благотворительность! – задохнулась Галя Упырева от возмущения.
– А им билеты в отдельную ложу выписывают те, на кого деньги сдали? Или те, кому сдали? Или сам боженька? – продолжал Андрей Николаев.
– Пусть вип-верующая боженьке расскажет, как за юбку со мной ногами дралась! – радостно припомнила Вета. – Пусть про это расскажет своему исповеднику!
– Кончайте базар, – попытался остановить их Ашот Квирикян. – Каждый пишет, как он дышит! Каждый верит, как умеет!
– А вот я не умею, пусть меня Галя научит! Темный я! – Андрей Николаев выпрямился в полный рост, как для выступления, и откинул с лица длинные седые волосы. – Они там, на Рублевке, уже объехали весь мир, покатались на всех яхтах и самолетах, обожрались всех наркотиков, трахнули всех женщин, мужчин, трансвеститов, коз, овец, коз-трансвеститов, овец-трансвеститов… и теперь хотят, чтобы их перло с веры и благотворительности! Так пусть расскажет, как правильно переться с веры?!
– А я не стыжусь своих денег! – выкрикнула Галя.
– Фаина Раневская говорила: "Мне всегда было непонятно – люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства", – поучительно вступила Печорина.
– Да они бы в жизни кресты не надели, если бы их Кремль за жопу не прищемил! – продолжал Андрей Николаев. – Посмотрите на них: все, что Кремлю нравится, – мы обожаем, все, что ему противно, – мы ненавидим. При этом чиновники в Кремле могут меняться, и даже режимы. Рублевка поспеет за любыми переменами!
– Он просто недопил сегодня! – громко объявила Галя.
– Да че с ней говорить? – махнул рукой Андрей Николаев. – Баба дура не потому, что дура, а потому, что баба…
– У него была трудная ночь, – мстительно заметила Олеся. – Надорвался на половой жизни с Квирикяном…
Все обернулись на Квирикяна, и тот подтвердил:
– Ужас! Мы с Куколкой его спасли. Николаев спал у нас на ковре. Убегал от поклонниц. Я вообще не понимаю, почему всегда ко мне? На прошлом фестивале Леонид Ярмольник ко мне убегал по балконам от Инги, на этом – Андрей Николаев. Что бы вы делали без армян?
– Не орите так! – попросила Дина. – Сулейманов звонит из больницы! Мне ничего из-за вас не слышно! Передает всем привет! Говорит, что завтра к закрытию фестиваля его обещали выписать!
– Уррррррааааа! – заорал автобус.
– Да не орите так, я ж ничего из-за вас не слышу! – взмолилась Дина.
– Я просила за него сегодня Мадонну! – торжественно объявила Наташа. – Это она сделала!
Как большинство рублевских теток, Наташа была эстрадно религиозной. Пользовалась только услугами священников, которым хорошо пожертвовала на церковь. О спасении души готова была говорить с таким же жаром, как о новой коллекции туфель.
Но когда батюшка велел поститься, увеличила пожертвования до такой цифры, что он с готовностью обменял пост на "послушание в виде уборки храма". Уборка заключалась в том, что Наташин водитель привозил туда дорогие цветы для украшения.
– Анекдот у меня! – закричал Андрей Николаев. – Лучше, чем про ежиков! Приехал бычара в храм. Положил в урну для подаяний сто баксов, выходит, садится в "бентли", тут, бах, в него КамАЗ въезжает. Лежит бычара живой под обломками, видит, как другой бычара выходит из "феррари" и тоже стольник в урну несет, и кричит ему: "Мужик, стой! Она не работает!"
Приехав в отель, Ольга прилегла и от усталости и перегрева заснула так, что пропустила два фильма, которые отметила в программе галочками. Проснулась от звонка Дины.
– Оль, я вот подумала: Сулейманов в больнице, может, ты проведешь ворк-шоп Бабушкина? Все-таки ты лицо официальное, не из киношников…
– Да ты что? Да кто я такая? Тут все звезды! Да я и не умею, я ж привыкла вести конференции, круглые столы, – испугалась Ольга, с трудом понимая спросонья, чего от нее хотят.
– Слушай, ну какая разница? Те же яйца, только вид сбоку! Только налей ему повидла, а то он последние годы какой-то обиженный. Я не могу никого больше попросить, артист будет думать, что это его творческий вечер – не заткнешь, а режиссеры только молодые. Им не по статусу! А ты – нейтральная полоса, выручи!
– Ну хорошо… Я попробую… Когда?
– Когда-когда, сейчас! Бегом давай!
– Дин, я упала и заснула. Ничего не соображаю. Дай хоть пятнадцать минут душ принять и накраситься. – Ольга уже не лежала, а бегала с телефоном по номеру, судорожно выкапывала в чемодане вечернее платье.
– Ладно. Они там уже собрались в зале, я навру, что итальянцы привезли на час свой документальный фильм, пусть сидят и смотрят! Без перевода! Переводить некому, Лерка, как и ты, свалилась спать замертво!
– А этот ваш Борюсик? Он же чешет по-итальянски, – посоветовала Ольга, открывая воду в душе.
– Какой же он наш? Он вообще как черт из табакерки. Зачем только Бабушкин с такими дело имеет? Пустой, противный, наглый. Всюду нос свой длинный сует, – пожаловалась Дина. – Господи, как же они меня все достали! Лизка еще смеяться может, а я уже как сдутый шарик. Все! Жду!
Ольга запрыгнула в душ. Дину было жалко. Она была такая Афина Паллада, красивая, жесткая, собранная. И ранимая, как все собранные и жесткие. И если уж жаловалась, значит, по ней поездили катком. Лиза – наоборот. Как говорил Ольгин сын, "Мечта любого мужика – сисястая блондинка". Еще и хохотушка.
Она расцвечивала пространство вокруг себя в самой трудной ситуации. Но за постоянным хохотом всегда был легкий фальшак. Ольга остерегалась "профессионально счастливых", понимая, что это форма манипуляции. Дина старалась все держать под контролем. А Лиза все делала с полным пофигизмом, иногда попадая, иногда промахиваясь. И дожимала это работой "маски счастья".
Вместе Дина с Лизой нанизывали на себя, как на шампуры, бесформенный шашлык фестиваля. Некоторые куски мяса в этом шашлыке были тухловатыми, а некоторые овощи недозревшими. После термической обработки итальянским солнцем есть его было можно.
Но как со всякой недоброкачественной едой, выигрывал тот, кто больше всех дезинфицировал себя алкоголем. Ольга пожалела, что не пьет и чувствует себя немного притравленной.