Стянул немного с него покрывало, заглянул в лицо. Молодой совсем человек, наверное, Митиного возраста. Красивый прямой нос, я всегда, почему-то, в первую очередь на нос внимание обращаю. Если нос сразу не понравится, потом ещё долго привыкаю к лицу, считая его отталкивающим. А это лицо мне сразу понравилось, не только из-за носа, вообще.
Очень трудно решиться разбудить вот так постороннего человека, не знаешь, как обратиться, что вообще говорить. Положил ему руку на плечо, потряс легонечко. Он сразу глаза открыл, как будто не спал вовсе.
– Вы чего, ребята?
– Наводнение во всём корпусе, эвакуируют всех.
– А. Знаю. Мне укол сделали, я отрубился. Вы на практике, что ли, здесь?
– Да. Первый день сегодня, – ответствовала Надя с мрачной кривой улыбочкой.
– Вы как себя чувствуете? – догадался я поинтересоваться.
– Так себе. Нога болит здорово.
Он поднял простыню, под которой оказался совершенно голым. Меня это не очень смутило, а Надя от неожиданности аж выпустила крепкое словечко. Впрочем, на неё могла произвести впечатление вовсе не нагота его, а нога – бедро, замотанное насквозь окровавленными бинтами.
– Перевязка нужна срочно, – поспешил я загладить неприличное выступление своей подруги.
– Что делать будем? – занервничала она.
А что мы можем сделать, зелёные первокурсники, больных видевшие, разве только гриппом – домашних своих. Ну, максимум ещё в сериале "Скорая помощь".
– Давай вот этим. – Вдруг бодро заявила Надя, и начала разрывать на полоски простынь.
– Что? Сильно кровит? Не лучше бинты поискать? – спросил больной.
– Или всё-таки попробовать позвать врача сюда какого-нибудь? – подхватил я.
– Некогда. – Отрезала Надя, яростно разрывая простынь. – Бинты мы можем и не найти. А врачей и в мирное-то время ни черта не дозовёшься, моя мама вечно на это жаловалась, когда бабушка в больнице лежала, а сейчас тем более. Завяжем тем, что есть. Вас быстрее в другой корпус нужно доставить, там всё нормально сделают. Давай, помоги мне!
Я приподнял слегка его ногу. Надя туго намотала тряпки поверх бинтов. Наш первый пациент держался молодцом, хоть было видно, что ему очень больно.
– Вас как зовут-то, ребята?
– Коля.
– Надя.
– Ярослав, очень приятно.
– Вы не волнуйтесь, мы вас доставим, куда нужно, и там вам всё хорошо сделают.
– Ничего, ребята, вы сами-то не волнуйтесь, обойдётся.
Да уж, "не волнуйтесь"! Это только на словах всё так просто: доставим, передадим. А как доставим-то? Он такой высокий, мускулистый, килограмм под сто. А мы оба мелкие с Надькой, вдвоём, наверное, на сто не потянем. Пробежался я по коридору – ни одного кресла на колёсиках нигде нет. Да и нужно ли оно? Как мы с ним по лестнице? На носилках нам тоже этого Ярослава не унести.
– Вот! Смотри, что я нашла!
Гляжу – Надя откуда-то костыли тащит.
– А он на них сможет?
– Попробуем.
Принесли костыли в палату, Ярослав согласился попробовать. Его мнение о том, что ждать здесь, пока его хватятся, бессмысленно, и нужно самому на первый этаж спускаться, полностью совпало с Надиным. Мы кое-как напялили на него майку и трусы, запихнули в чей-то пакет все его вещи. С большим трудом помогли подняться и встать на костыли.
На лестнице народу поубавилось, мы стали спускаться. Я всё время шёл на ступень впереди, а Надя на ступень сзади.
– Если будешь падать вперёд, то на него, а если назад, то на меня, – инструктировала она нашего подопечного.
И между прочим, один раз он почти упал вперёд, навалился на меня всем телом. Но я выдержал. И он преодолел себя, двинулись дальше. У меня внутри всё дрожало от страха и напряжения. Я его боль почти физически ощущал, даже в глазах слегка потемнело и зашумело в ушах. Мимо нас пробегали какие-то взрослые мужчины и женщины в белых халатах, но ни один не остановился и не поинтересовался нами. Чудом добрались до первого.
На первом этаже народец тоже слегка рассосался, но не окончательно.
– Ребят, я сейчас упаду, – тихонько, и главное, спокойно так, сказал Ярослав.
– Не сметь! Стоять! Держи его! – скомандовала Надя и кинулась куда-то галопом.
Я подпёр его собой, напрягая все возможные силы, а через пару секунд она уже бежала обратно к нам с креслом-каталкой. Успела. Не упал. Усадили.
Дальше полегче: Высокий полный мужчина, громким голосом отдававший направо и налево распоряжения, всем своим видом не оставлял никаких сомнений – нам к нему.
– У нас больной с кровотечением, – крикнула ему Надя и указала пальцем Ярославу на ногу.
Доктор лишь мельком взглянул и объявил немедленно на весь вестибюль:
– Девятый корпус, гнойная хирургия.
– Пошли! – объявила нам Надя, не моргнув глазом.
– А ты знаешь, где это?
– Найдём. Пошли быстрей.
На улице мы пожалели, что не прихватили с собой никакого одеяла, но решили не возвращаться – кровь уже сквозь наши тряпки проступила. Спросив пару раз дорогу, бодро вкатили в девятый корпус, там лифт, слава богу, работал, и даже был лифтёр, точно знающий на каком этаже эта самая гнойная.
– А нам точно в гнойную? – пробормотал Ярослав. – У меня вроде гноя никакого не было.
Нам самим это неприятное название не очень-то понравилось, но мы поспешили утешить своего пациента:
– Пусть сначала кровь остановят.
– Да. Если что – перевезём в другое.
– У нас больной с кровотечением, – провозгласила Надя, поравнявшись с ближайшей медсестрой.
Мы-то, наивные, уже полагали, что раз этот пароль один раз сработал, то он универсальный. Ан нет.
– История его где? – равнодушно поинтересовалась тётя.
– Мы из третьего корпуса, – отрезала Надя, и уточнила на всякий случай, – там потоп.
– Везите к перевязочной, – кивнула головой медсестра, показывая, где перевязочная.
Ёлки-палки! А возле перевязочной-то очередь, целое столпотворение. И всех вызывают пофамильно, никак не пробиться.
– Я пойду к зав. отделением, – сказала Надя. – Иначе бесполезно, знаю по опыту. Мама, когда бабушку лечила, все вопросы только через начальство решала, иначе никак.
Быстро пройдя по коридору, на ходу читая надписи, она в одну из дверей постучалась и вошла. Через минуту, всем уже было интересно, что за этой дверью происходит.
– Выйдите немедленно из кабинета! – кричит кто-то оттуда мужским голосом.
– Не выйду! – Это наша Надя, тоже кричит. – Я же вам объясняю, вы что, не понимаете? Сильное кровотечение! Нужно срочно помочь!
Потом мужская тирада, немного тише, слов не разобрать. Потом опять Надя:
– Да, я требую! Если он умрёт, или ногу потеряет, вы будете виноваты!
Снова что-то невнятно баском.
– Я не пугаю, я констатирую! … Не знаю, кто распорядился, но сейчас специально вернусь туда и узнаю. Если не можете срочно помочь, вызывайте скорую помощь!
Мы с Ярославом переглянулись. Он говорит:
– Во даёт! Нас сейчас с лестницы спустят.
Честно сказать, я примерно то же самое подумал. Хотя ему кивнул ободряюще, мол, не бойся, всё устроится. И о чудо. В кабинете заведующего наступило подозрительное затишье. Потом он пробасил ещё что-то, а потом из перевязочной выглянул доктор в маске: "Кто тут из третьего корпуса с кровотечением? Завозите!" Я немного замешкался с креслом, доктор помог мне и спросил: "На практике?" Я кивнул. – "Какой курс?" Я возьми, и скажи правду.
– Тогда можете быть свободны, спасатели – сказал врач, и дверь у меня перед носом закрыл.
А тут и Надя подбежала.
– Дурак! Надо было второй говорить, нас тогда б посмотреть пустили.
Это я и без неё уже понял.
Уходить мы, конечно, не собирались, но минут через пять тот же доктор выглянул в коридор и крикнул:
– Марина! Звони в оперблок! Экстренная операция. Пусть операционную готовят!
Я похолодел.
– Вот это да! А вдруг ему ногу отрежут? А вдруг не надо было вообще его трогать?
– Да?! И оставить там кровью истекать?!
– За ним бы пришли рано или поздно.
– А если поздно?
Когда врач выходил из перевязочной, мы кинулись посмотреть, как там наш Ярослав, но доктор отстранил нас и сказал ласково: "Идите, ребята, всё нормально будет".
– Ему ногу не отрежут? – осмелилась спросить Надя.
– Не отрежут, идите.
Делать нечего, мы вяло поплелись к выходу.
– Ребята! – окликнула нас медсестра, – кресло заберите, отвезите на место.
На спинке кресла белой краской было написано II тер.отд., но мы преступно бросили его на первом этаже девятого корпуса. Не хотелось нам разыскивать это второе терапевтическое и в третий корпус возвращаться не хотелось, а в колледж на занятия идти тем более. Да и есть ли они сегодня, занятия? Если всех учащихся бросили на помощь в ликвидации бедствия, могли и отменить. А, может быть, просто все под шумок разбежались. Мы тоже решили уйти. Побродили немного по парку, зашли в кафе, без аппетита погрызли пиццы. Надя много курила. Все мысли, разговоры у нас теперь только о нём. Бесконечные предположения, о том, что и как с ним будет. Бесконечные поиски собственных ошибок и недочётов во время нашей, так сказать, спасательной операции. И фамилию даже у него не спросили, как теперь узнавать о его состоянии?
Домой я приехал поздно. А отец ещё поздней – много было дел. Часов в двенадцать он зашёл ко мне в комнату.
– Не спишь ещё, сынок?
Какое там! Если б он только знал, до чего у меня голова распухла от мыслей.
– Ты знаешь, Коля, мне кажется, та женщина, действительно очень похожа на тебя. Возможно, ты не ошибся. Если хочешь, только подумай хорошенько, если ты действительно хочешь, я найму людей, её разыщут, всё досконально расследуют. Даже если это не твоя мать, мы найдём ту самую, настоящую. Прошу тебя, сыночек, только подумай получше, хорошо?
О господи! Подумай! Да я уж забыл и думать о ней! Все мои мысли теперь о другом, после сегодняшнего происшествия.
– Знаешь, папа, – я обнял его за шею и прижался щекой к щеке, – я уже подумал, мне никто кроме тебя не нужен. Прости меня. Это было так глупо. Забудь, если можешь.
У отца на глаза выступили слёзы. Чтобы не давать им воли, он чмокнул меня в висок и встал. А уходя, сказал тихо:
– Если надумаешь, дай мне знать.
Глава 3
Проснулся рано, часов в пять. Отчего-то с тяжёлым сердцем, сначала не понял от чего. Потом вспомнил вчерашнее, и на душе ещё хуже сделалось. А потом вспомнил свой сон, и окончательно расстроился. Встал, зашёл в ванную, постирал трусы, обмылся. В первый раз в жизни мой эротический сон был не абстрактным. В первый раз меня ласкали руки, и я знал, чьи они, и губы, которые меня целовали, тоже известно чьи, и глаза и нос… Разве я не старался изо вех сил это предотвратить? И вот на тебе. Что ж теперь делать? Наудачу позвонил Наде, вдруг не спит? Разбудил. Но она не обиделась, моментально пришла в себя и начала докладывать, что думает её мама о наших вчерашних подвигах. А я ещё больше приуныл, если это только было возможно. Ведь я Аркаше ничего не рассказал. Да, было поздно. Да, он приходил говорить о другом. Да, он растрогался и сбежал. Но если бы я хотел рассказать, нашёл бы возможность. А вот и та, вторая причина, о которой я вскользь упоминал уже, почему не хотелось мне ни в кого влюбляться и форсировать свою взрослость. Я подозревал себя, я боялся, что полюблю парня. Теперь уже поздно бояться. Случилось. Ярослав. Хочу думать только о нём, он снился мне, его руки и губы и плечи, его волосы и голос. Может быть это пройдёт. Надеюсь, что пройдёт. Ведь может статься, что мы никогда с ним больше не встретимся. Но где теперь гарантия, что всё не повторится вновь, с кем-то другим. Почему я боюсь? Наверное, объяснение покажется странным, всё же, попробую объяснить.
Отец никогда со мной не говорил об этом, но я знаю, не могу даже точно сказать, откуда, возможно, из его разговоров с друзьями, каких-то намёков, что он хочет, чтобы я стал "натуралом". Для него очень важно не дискредитировать саму идею того, что гомосексуалы могут иметь детей. Особенно усыновленных. Особенно мальчиков. Ему очень хочется доказать, что геи могут воспитать обычного гетеросексуального гражданина. Наверное, он думает, что если я, не дай бог, пойду, так сказать, по его стопам, мало того, что все будут тыкать пальцем, вот, мол, извращенец воспитал по своему подобию, а это вообще даст новый повод для дискриминации.
А я, мне кажется, сколько помню себя, всегда, сначала безотчётно, а потом всё более ясно знал о себе, что я такой. Ещё когда Аркаши и в помине не было в моей жизни, я чувствовал, что не похож на других мальчиков. Думаю, и они это чувствовали – в интернате мне здорово доставалось, больше, чем остальным. Когда Аркаша забрал меня домой, и я узнал, что он живёт с мужчиной, это было так естественно и единственно верно, что показалось, как будто я заранее знал, что будет именно так. Короче говоря, я как мог, старался оттянуть момент, когда всё сделается ясным и очевидным. И вот этот момент настал. А для меня полюбить парня – значит дать повод отцу, пожалеть о том, что взял меня. Какой ужас и какая гадость то, что могут о нём подумать! Ведь это же ясно, ясно, что дело во мне самом, а не в нём вовсе. Но нет. Пойди, докажи… А Надя, полная энтузиазма, строит планы, подкреплённые советами её матери, по розыску Ярослава.
Закончив разговор, включил компьютер, полазил по сайтам бездумно. Захотелось перекусить. Спустился на кухню, добыть себе что-нибудь, а там Митя чай пьёт.
– Доброе утро.
– Ой. Ребёнок! А ты чего не спишь?
– Выспался. А ты?
– С вечера не ложился, писал кое-что.
– Почитаешь?
– Ещё не закончил. Чаю налить тебе?
– Ми-ить.
– М-м?
– Я, кажется, начинаю влюбляться в одного парня.
– Не советую.
– Почему это?
– У вас было уже что-нибудь?
– Что ты имеешь в виду?
– Значит, не было. А раз не было, так не стоит и начинать.
– Не понимаю. Ты же сам гей. Считаешь это вопрос желания? воли? А как же природная склонность, особенности личности?
– Ну-у. Как бы тебе объяснить. Знаешь, был такой писатель, Евгений Харитонов, не читал?
– Нет.
– Не читай. Так вот, я точно не помню в каком конкретно тексте, кто и кого у него там соблазняет, но смысл разговора такой, что надо, мол, дырку в заднице разрабатывать и сначала будет больно, а потом только этого и будет хотеться, чтобы хуй был в тебе. Поверь, как говорится, моему опыту, мужской любви не бывает. Только секс. И это не просто секс, это прям как наркотик – затягивает страшно.
– Мне это, как раз, не обязательно. К тому же, я уверен, что он не такой. Я могу любить его просто так, платонически.
– Святая наивность! Соблазнить можно любого мужичка. Самого натурального натурала в койку затащить – раз плюнуть. Особенно такому, как ты, зайчику. Лучшая, как говорится, дэвочка, это пятнадцатилетний малчик. Ты думаешь, почему мужики всё время по этому поводу шутят? Это выявляет их интерес к теме и готовность. Да что вообще может остановить двух самцов, желающих секса?
– Ты правда считаешь, что такой любви не бывает?
– К сожалению.
– А как же вы с Аркашей?
– Разбежимся годика через два.
– Ну почему? Разве тебе с ним плохо? Разве вы не счастливы вместе? Бедный папа, он так мечтает иметь постоянного друга, настоящую семью.
– Деточка моя, все геи по природе коллекционеры. И этот самый писатель Харитонов, и Серебряного Века поэт Кузмин, и танцовщик Нуриев, и многие другие, все они были коллекционерами, меняли, меняли, меняли любовников. Вон Нуриев уже от СПИДа загибался, а каждый вечер отправлялся на охоту за новым юношей. И в каждом жаждешь встретить идеал. Крепкие семейные союзы очень редки. Так что, мальчик мой, послушай тётю Митю, искренне советую остановиться, пока не поздно. Потом, по секрету тебе скажу, Аркадий очень расстроится, если узнает, что и ты туда же.
– Я и сам знаю.
– Ну вот! Кстати сказать, это сейчас народец подраспустился. А в былые годы, когда всё было табуировано, когда нравы построже были, уверен, очень многие люди сдерживали себя, женились, плодили детишек, проживали праведную жизнь, боролись с искушением.
– И были всю жизнь несчастны.
– А ты думаешь геи счастливы?! Мда-а. Или всё-таки дать тебе почитать Харитонова? Я когда им увлёкся, лет в 19, меня просто накрыло волной отчаянья, одиночества, боли! Да он же умер в сорок лет от разрыва сердца! Тихо. Аркадий, кажется. Я всё сказал, ты, что хотел, услышал. Чуден Днепр при ясной погоде.
– Доброе утро! – папа чмокнул меня в макушку, а Митю за плечо потрепал. – А чтой-то вы в такую рань?
– Утро, утро! Коля встал, а я ещё не ложился. И, кстати говоря, спешу это исправить. Спокойной, если так можно выразиться, ночи.
– Эх, ты, богема! Спокойной, спокойной. А ты, сынок, не заболел? Пошёл бы тоже поспал ещё?
– Нет, пап, я не хочу больше. Скоро уже в колледж собираться.
Тут и Олеся появилась, началась обычная утренняя суета. Я изо всех сил старался делать, хорошую мину, чтобы не показать, насколько ошарашен Митиными откровениями. Перед выходом, когда уже машина ждала, не удержался, залез в интернет, хоть одним глазком глянуть, неужели нет "голубой" любви? Неужели действительно все такие, как этот писатель Харитонов? По запросам гей-любовь и даже гей-литература нашлась одна порнография. Вечером ещё поищу.
Дорóгой думал, как это нет любви? Бред. Если я полюблю – значит есть, а не было до сих пор, так будет. Всё же, последнюю попытку нужно сделать, ради отца, вдруг получится удержаться? Не искать, не думать, не позволять себе погрузиться в новое чувство. Откажусь идти на поиски сегодня. Только вот как быть с Надей? Что я ей скажу? То, что мы обязаны Ярослава навестить, ведь, само собой разумеется. Этого, в конце концов, элементарные приличия требуют. Должны ж мы узнать, как нога его, как вообще он себя чувствует, не повредила ли ему наша помощь? Хорошей отговорки я так и не сочинил. Разное приходило в голову, вплоть до того, чтобы попросить водителя отвезти меня обратно домой. Но колледж сегодня нельзя прогуливать – я и так уж много пропустил.