Я бросился в злополучный зал, в сторону которого и не смотрел раньше, и как налёг на тренажёры с остервенением! Остановился, только когда из сил окончательно выбился. И папа, как раз, заходит.
– Сынок, ты смотри, не переусердствуй.
– Ты тоже, папа.
– Я понемножку. – Не понял моей горькой иронии, а уточнить не хватило духу. – Побудь со мной, пока врач не подойдёт.
– Конечно! Я здесь. Скажи, пожалуйста, а Ярослав...
– Дался тебе Ярослав! – Вспылил папа. – Других, что ли тем нельзя найти?
– Можно. Митя, например.
– А с Митей что не так?
– С Митей всё замечательно. И он никуда не уедет, в любом случае.
– Куда не уедет? В каком случае?
– Даже если у тебя переменятся планы, Митя всё равно останется здесь.
Явился доктор, и я оставил с ним наедине изумлённого папу.
Глава 9
С Митей папа ласков и весел. Готовятся к новому году. Каждый хочет выбрать другому подарок-сюрприз, и я у обоих главный сообщник. Неужели на счёт Ярослава всё только игра моего воспалённого воображения? Хорошо бы так. Честное слово, хорошо. Я хочу, чтобы тот, кто мне снится теперь уже каждую ночь, был счастлив, пусть и не со мной. Опоздал я немного, что ж теперь поделаешь.
В один прекрасный, по-настоящему прекрасный вечер, мы с Митей вернулись домой довольные, дальше некуда. Он потому, что нашёл, наконец, для отца, какой хотел, подарок. Я потому, что всё это время, мотался по городу только с ним вдвоём, без Нади даже. И уличал момент взять за руку, положить ладонь на спину; кое-где в открытую делал вид, что мы с ним пара. На таком подъёме он побежал своё сокровище припрятывать, а я разыскивать папу. Тут прекрасный вечер и закончился. Что в подобных случаях говорят? Земля разверзлась под ногами? Молния ударила в темя? Ничего, вроде, такого. А простое слово "неприятно", тем не менее, здесь не подходит. Папу я нашёл. В тренажёрном зале. Скажете, не распростёртым на полу, не синим, не мёртвым – уже прекрасно. Прекрасно, кто ж спорит-то. Только рядом Ярослав, ему подняться помогает, или что-то такое, не стал присматриваться. Разозлился и ушёл. Чуть слёзы из глаз не брызнули от обиды за Митю. Представил, как он суетился с подарком этим триклятым, как наивно радовался. Ну, папа! Ну, даёт! Ведь сердце же больное!
Поплавал немного, успокоился. Только б сейчас они сюда не заявились. Подумал: что, если я не справедлив? Ведь сердцу не прикажешь. Папу осудил, а сам в кого влюбился? Что ж, если он теперь Ярослава любит, пусть. Так, может быть, и лучше всем будет. Вылез, пока и в самом деле они в бассейн не притопали, помчался Митю искать.
Он сидит, приподняв худое плечико, что-то пишет в блокноте. Считает, стихи получаются лучше, живее, если от руки писать. Я подошёл и обнял его сзади. Наклонился, поцеловал в щёку, в шею, вдохнул знакомый сладкий аромат. Потом потёрся тугой ширинкой о спину, показал, как хочу.
– Колюнь, извини, – сказал он холодно, – поищи, пожалуйста, другой объект для своих проб и ошибок. Я, вроде как, занят.
Я не перестал его целовать и гладить, прошептал в самое ухо:
– А чем ты сейчас занят?
Он встал и отошёл от меня подальше.
– Я имел в виду, что вообще, по жизни не свободен. Кстати, тебе это известно не хуже других. Я люблю Аркадия, понятно? Это для меня не пустые слова, для тебя должны быть тоже.
Не стал припоминать его циничных поучений, о том, что нет любви, а только секс. Потому, что есть любовь, сам теперь точно знаю.
– А что, если он теперь любит другого? – Словами Митя ничего не ответил, мимикой одной дал понять, насколько абсурдным считает моё заявление. – Не веришь? Пойди, убедись. Ты думаешь, он старый? Думаешь, не может изменить тебе? Иди же, посмотри! Чего стои́шь?!
– Успокойся, измены тебе только мерещатся.
– Мерещатся, да?! Ты иди, посмотри, он в "качалке" сейчас с Ярославом!
– А. – Устало и кротко усмехнулся Митя. – Ладно. Ярослава я ему прощаю.
Всю ночь не спал, ворочался с боку на бок. Так он папу любит, что готов ему всё прощать? Ведь не ради же денег! Нет, только не Митя. Он, конечно, уважает дорогие магазины и рестораны и спа-салоны всякие, но... В его взгляде столько нежности и в голосе тоже. Истинное чувство от фальшивого я уж как-нибудь способен отличить. Митя любит – сомневаться глупо. Но нельзя же во всём потакать отцу. Как же сердце больное? Из этих, хотя бы, соображений. Сам я ни за что не решусь увещевать папу, или мораль ему читать. Но Митя, в качестве супруга, имеет полное право. Почему не хочет? Неужели есть опасность, что папе придётся выбирать? И что же? Разве выбор тут не очевиден? Для меня – несомненно. А для папы?
Часам к четырём лежать в постели стало невмоготу. Спустился к бассейну. А они, оказывается там, вместе. Видимо, папа уже проснулся, а Митя не ложился ещё. Притаился за дверью, так, чтобы не слишком много увидеть, и не расстроиться. А слышно всё слишком даже хорошо. От того, как Митя тоненько постанывает, у меня трусы чуть не лопнули. Придержал себе там рукой. Чуть не задохнулся, возбуждение ли сказалось, желание ли задержать дыханье, чтоб себя не выдать. Не только в трусах, но и в груди чуть взрыва не случилось.
– Аркаша, родной, умоляю тебя, потише! Подожди, дай я сам. Хорошо так?
– Очень хорошо, милый мой. Да не бойся ты, дурачёк, не сдохну.
– Замолчи. Дыши, лучше, глубже.
А потом довольно долго ничего кроме частого дыхания и Митиных стонов. Хотел уже уйти. Вдруг Митя говорит:
– Ты объяснил бы ему, а то он чёрти-что о тебе думает. Обо мне, кстати, тоже.
– Выйдет толк какой-нибудь – скажу. Не хочу его попусту беспокоить.
– Он уже беспокоится, подозревает разные гадости.
– Адюльтер?
– Вот именно! Не смешно!
Папа, похоже, посчитал иначе, потому, что очень весело и громко засмеялся.
– Он думает, я половой гигант? Не знает, ещё, что сердчишко тоже так, или иначе, в процессе участвует.
– Ни скажи! В его нежном возрасте сердечные дела на первом месте. У меня, по крайней мере, так было. В каждом лёгком флирте, в каждом прикосновении большая любовь до гроба мерещилась.
– Да? А я в пятнадцать лет о любви вообще не думал. Исключительно о сексе. Озабоченный был, как кролик.
– И сейчас недалеко продвинулся.
– Просто такой сладенький мальчик и покойника возбудит.
– Всё, Аркаша, остынь, отдохни немного. – Судя по всплеску, Митя в бассейн нырнул. Я выглянул осторожненько – точно. – Иди ко мне!
– Неохота мочиться.
– Обожаю воду!
– Рыбка моя, а для кого я старался?
– Тебя тоже обожаю. И Шарика.
"А меня нет", – грустно подумал я. Папа будто услышал, что я о себе напомнил:
– Отпустим Колю на Новый Год? Пусть развлекается, где захочет. Можно им с друзьями поездку куда-нибудь организовать. Как считаешь? Не рано?
Так я и уехал, держи, папуль, карман шире. Так и оставил вас.
– Мне кажется, он не захочет.
Вот Митя меня понимает!
– Старый стал, не понимаю молодёжь. Я в его возрасте мечтал на волю вырваться, отдохнуть от родителей.
– Тебе за пятнадцать лет родители осточертели, а он с тобой сколько? Шесть?
Милый мой! Ты лучше всех всё чувствуешь и знаешь. Даже папа, оказывается, элементарных вещей не догоняет.
– Милый мой! Как ты всё понимаешь и чувствуешь! Лучше меня, дурака старого.
– Аркаш, иди сюда, поплавай со мной. – Папа шумно рухнул в воду. – Слушай, а надолго вообще всё это дело?
– С Ярославом? Не знаю, я его не тороплю.
– Ты хотя бы в зал его не пускал, переживает ребёнок.
– Жалко, что ли? Пусть тренируется парень. Сам-то ребёнок, вишь, не стал заниматься.
– И на мясо приятно полюбоваться, да? Свежачок, не то, что мои кости.
– Малыш, ты что, ревнуешь?!
– А то нет! Устами младенца, между прочим.
– Всыпать младенцу, чтоб свой нос, куда не надо не совал.
Хорошо, допустим у папы какие-то дела с Ярославом, и пускай, они меня не касаются, и Митя, судя по всему, осведомлён получше моего, но что-то здесь не так всё равно. Предельно ясно только одно: сновидениям моим стать явью никак не светит. Ни ухом, ни рылом. Нет. Кажется, так говорят, когда кто-то о чём-то понятия не имеет. А я тогда как? Ни возрастом ни ростом для него не вышел. Пигмей убогий. Шарик ему и тот дороже. Хотел бы я, как папа, стоя рядом с ним, лицом к лицу, иметь возможность губами гу́б коснуться, а не мечевидного отростка грудины. Хотел бы я класть руку ему на плечо не вверх её протягивая, а небрежно сгибая в локте. Хотел бы я, хотел... Но, как у нас в интернате девчонки говорили, много хочешь, мало получишь. Впервые начинаю по-настоящему жалеть о том, что нет во мне ни одного папиного гена. Раньше я на эту тему не комплексовал, думал, это не важно, думал, мы и так родные. И, честное слово, до последнего момента питал иллюзию, что рано, или поздно дорасту до него. Теперь прозреваю, дошло, наконец, каким был идиотом. И отовсюду соль на мою рану сыплется. То есть, люди и прежде постоянно подшучивали над тем, какой я маленький, а если рядом папа, или Митя, или ещё лучше, оба сразу, тут уж только держись. Каждый своим долгом считает нашу разницу в росте отметить и вышутить. Я, ведь, даже радовался, что маленький пока, не хотел расти, хотел подольше папиным сынком остаться. Теперь понятно: взрослеть придётся так и так. И буду взрослым. Взрослым коротышкой. Боже мой! Какое убожество. Не удивительно, что Митя кроме снисхождения, ничего не может ко мне испытывать. А я ещё хорохорился перед папой (что за нелепость), намекал, дескать, ты не станешь с Митей жить, он со мной останется. Останется он! Как же! Это как в анекдоте, Надей рассказанном: С ножом подходит к горлу, "Жить хочешь?" – "С тобой, что ль, придурок?!". Нет, я точно идиот: "папа старый, папа старый!", – папа видный мужчина, красивый, а я, по сравнению с ним, задрипаный карлик. Представляю, как нелепо я выглядел, когда пытался Митиного парня на людях изображать! Ужас! Сквозь землю провалиться со стыда, ничего больше не остаётся. Хоть вовсе близко к нему теперь не подходить. Целовал, любовь свою предлагал, стоя рядом, когда он сидел! Смешно и нелепо. Смешно и нелепо. До слёз. И этот дом такой огромный. Конечно, им здесь хорошо. А лилипутам, вроде меня, он велик. Обратно хочу, в свою маленькую комнатку. А здесь мне просто места нет. У них, гигантов, своя жизнь, своя любовь, свои секреты, а я... Выбежал на улицу, прямо как был, в одних трусах, и в сугроб повалился. Нет, с собой покончить не хотел, и простудиться тоже, просто слегка обезумел от обиды. Но я же детдомовский, значит, живучий. Полежал немножко, остудился, к себе поплёлся. А тяжесть на душе так и осталась.
После такого, с позволения сказать, купания, проспал целый день до вечера. Настроение при этом ничуть не улучшилось. Неловко перед Митей за неуклюжие приставания. Надеюсь, он теперь не станет нарочно меня избегать. Извиниться перед ним, или не стоит? Делать вид, что не было ничего? Извинюсь, пожалуй. Нет, лучше не надо. О таких вещах и не посоветуешься ни с кем. С Ярославом тоже нехорошо получилось. Назвать адекватным моё с ним поведение можно в одном только случае, если он папу к супружеской неверности склонял, а если нет, как выясняется из подслушанного разговора... Ой, за то, что подслушивал, тоже стыдно. Ведь если б только одни разговоры, а то... При воспоминании о Митином поскуливании и мой приятель пробудился. У меня этот звук в ушах стоит, и пробирает до печёнок. Так и не заглянул, не увидел, что такого папа делает, чтобы он вот так отзывался, а с другой стороны, радуюсь проявленной скромности, а то сейчас не только в ушах, но и перед глазами бы стояло.
Обедать отказался, а ужин пропускать уже не комильфо. И так два раза папа приходил, и Олеся постоянно заглядывает, интересуются, не заболел ли я. Вообще, сейчас не помешал бы Олесин чаёк с мёдом и заботливая суета вокруг, но такое настроение паршивое, что насладиться в полной мере всё равно не выйдет.
Будучи уверен, что Митя станет бычиться на меня, помалкивать, или цедить слова сквозь зубы и в глаза не смотреть, очень удивился, когда он просто и прямо взглянул, улыбнулся и спросил ласково:
– Выспался?
Помимо воли улыбнулся ему в ответ. Он, кстати, новую рубашку надел, которую я ему выбрал; просто подошёл с ней в магазине: "возьми вот эту". Он тогда взял, почти не глядя, и примерять не стал, я подумал, никогда не наденет...
Скинул ему смску: "Прости меня, пожалуйста!". – Пока набирал, папа сделал замечание, чтобы за столом с телефоном не игрался. Отправил. Митя стал читать – и ему попало. Смотрю, а он всё равно ответ набирает. Приходит мне: "Благодарю!" – "За что?" – "За то, что ты мой друг" – "Сто процентов! Встретимся в парке после ужина?" – "ОК" – "А где?" – "Не разминёмся, я думаю".
– Ребят! Вы что, нарочно?! – рассердился папа.
Мы оба синхронно спрятали телефоны.
Знаю, это может выглядеть как детская игра, несуразица, но очень хотелось именно там, именно встретиться, а не выйти вместе, объявляя всем, что погулять идём, поэтому пока ещё они болтали с папой, допивали чай, я побежал, оделся скоренько, и выскочил за дверь. Какое счастье, что он не дуется! Замечательный всё-таки парень! Эх, папа, что ж ты его так долго удерживаешь? Совсем заболтал. Ну, выходи же ко мне скорей! За рост, конечно, стыдно, слов нет. Вот сейчас пойдём по дорожке рядом, и я такой короткий – кошмар. Но пусть приходит всё равно. А мне, пожалуй, стоит заняться этими железками, тягать их регулярно. Как он там папе-то сказал? Живое мясо? Нравится, значит, ему? А что? Возьму, и сделаюсь похожим на Надины картинки, или на пособие по анатомии: прямая мышца, косая, бицепс, трицепс, квадрицепс... Вообще, неплохо будет, если через пару-тройку месяцев он станет мной любоваться. Наконец-то! Идёт! И Шарик, естественно, рядом катится. Я не удержался, побежал навстречу. Шарик подумал, я с ним заигрываю, пришлось немного повозиться со щенком. Довольно весело получилось. Внешне, по крайней мере. Митя, я так понимаю, остался нашей вознёй доволен, умилился даже. А мысли о том, что я для него приблизительно на том же щенячем уровне, стараюсь отгонять. От них самому мне только больно и больше ничего.
– Скажи, ты знаешь, какие дела у отца с Ярославом?
Он почему-то тяжело вздохнул.
– Знаю.
– Со мной не поделишься?
– Извини, не могу. Он сам, наверное, тебе расскажет. Постарайся пока об этом не думать. Честное слово, ехали бы вы лучше развлекаться.
– Как развлекаться? Куда?
– Мне кажется, вам с Надей стоит прокатиться куда-нибудь на каникулы. В Париж хоть, тот же, смотайтесь, или, я не знаю, в Сидней.
– Хотите сплавить меня?
– Боялся, что ты именно это ответишь. Но, положа руку на сердце, не считаешь ведь так? Не настолько же ты глуп.
– По-твоему, хотеть быть рядом с близкими глупо?
– Подозревать близких в том, что они о тебе гадости думают – глупо.
– Ладно, скажу Наде, если захочет – прокатимся.
– Конечно, скажи. Тем более заслужили оба, так ловко с экзаменами отстрелялись.
– Я предпочёл бы с вами поехать, как собирались, помнишь?
– Обязательно поедем. Ещё немного он оклемается и поедем.
Господи! Как он любит его! Это и ревность, и гордость во мне пробуждает, и ещё что-то, целый букет противоречивых эмоций. Есть подозрение, что папа сам настолько глубоких чувств не питает к Мите. Сколько боли, тревоги и нежности в этом "немного он оклемается". Хотел бы я, чтоб меня кто-то так полюбил. А Митя да, Митя занят. На уговоры погулять ещё немного, поддался неохотно, ему показалось, Шарик домой просится. А Шарик просто видит, что Митя сам в сторону дома поглядывает, вот и предвосхищает. У них уже прочная связь. Так что, я не дотягиваю даже до уровня... да прочь же, прочь эти мысли, чтоб их так...
То ли Митя заранее всё продумал, то ли названные, вроде бы "от фонаря", Париж и Сидней тут же его вдохновили, но дома он сразу же кинулся к компьютеру, чтобы продемонстрировать мне все достоинства вышеназванных городов. Собственно этой виртуальной экскурсией я вполне бы и удовлетворился, но он так восторженно всё расписывал, что не хватило духу сказать "не хочу". К "разработке маршрута" и папа весело присоединился. Он подсел к нам с краешку, на стуле; чисто автоматически я отметил, как Митя руку на бедро ему сразу же положил, а папа ещё свою сверху. Я отвернулся резко, уставился в монитор, но, видимо, сморозил что-то невпопад, потому, что Митя стал вдруг уточнять и так понятные вещи. Оба они, такие взбудораженные, чего-то спорят, обсуждают громко, и мне пытаются втолковывать, когда одно и то же, а когда и вразнобой, в общем, явно получают удовольствие, а я сижу себе спокойненько, почти не вмешиваясь, киваю головой и угукаю. Когда перешли к бронированию номеров и заспорили (они, опять же, меж собой), как нам с Надей удобнее будет жить, в одном большом номере, или в двух маленьких, до меня дошло, что Надя-то ещё не в курсе дела. Ладно, думаю, сейчас я тебя обрадую. Мои уже всё решили, отнекиваться бесполезно, хочешь, не хочешь, а придётся тебе тащиться со мной за тридевять земель. А что я должен, один, что ли, в ссылку?