Перелез через папу, он как будто и не заметил этого, отошёл подальше и хорошо сделал, потому, что Надя в своём репертуаре: как посыпала самыми отборными из своих экспрессивных выражений! Если б я её так близко не знал, не сразу бы и понял, что это от радости, а не с досады. Потом завалила меня вопросами, какие манатки собирать, и вообще "Что? Где? Когда?" устроила, как будто я намного больше её знаю. Протрепались так с ней около часа, возвращаюсь к своим, застаю картину маслом: папа всё ещё сидит на том же стуле, а Митя рядом на полу – головой лежит у папы на коленях и целует ему... чёрт, я думал кое-что другое, нет, всего лишь руку, а второй рукой папа его волосы гладит. И Шарик трётся возле них, повизгивает. Я в свою комнату удалился, не стал семейную идиллию нарушать. Минут через двадцать папа ко мне заглядывает:
– Ты как, сынок, себя чувствуешь?
– Нормально, пап, чего мне сделается.
– Не обижаешься на меня?
– Что ты! За что?
– Маловато стал внимания тебе уделять?
– Маленький я, что ли? Нормально всё, не волнуйся. Только вот обойтись без путешествия никак нельзя?
– Погляди на них! И этот туда же! Что ж вы домоседы такие, мальчики? Мите предложил поехать с вами – он тоже давай отказываться, еле уговорил, теперь тебя уговаривать?
– Он что? С нами едет?!
– Да вот, уговорил, вроде бы.
– А ты?
– А я пока, сам понимаешь, не выездной. Ты только, Коля....
– Что пап?
Вижу, он смущается, мнётся, сам смутился тоже, рыльце-то в пушку, жду, как выдаст мне сейчас что-то типа "не лезь к нему".
– Я тебя попросить хотел...
– Да, конечно, не беспокойся.
– Знаешь, да? Рассказал он тебе?
– О чём?
– Про свою болезнь.
Ещё не легче! И У Мити какая-то болезнь?! Этого только не хватало.
– Нет, пап, про болезнь я что-то не в курсе, а что с ним?
– Да ничего сейчас страшного, но ты посмотри там, чтобы он кушал нормально, ладно?
– В смысле? Ему нельзя чего-то есть? Аллергия, что ли, или диабет? Ты мне список тогда составь.
– Сынок, ты знаешь что? Особенно, как говорится, не заморачивайся, просто смотри, чтобы он ел, и без фокусов чтобы. Ладно? Сделаешь? Для меня.
– А что ты называешь фокусами?
– Давай только между нами это всё, по секрету, хорошо?
– Естественно, пап! За кого ты меня принимаешь!
– Коротко говоря, за столом он может есть, а потом пойти в туалет и всё это из желудка в унитаз вывернуть.
Внутри у меня что-то нехорошо перевернулось, и с лица я, наверное, изменился, потому, что папа начал торопливо объяснять:
– Это болезнь, сынок, очень тяжёлая, она почти неизлечима, как наркомания. Человек сначала старается меньше есть, потом привыкает, совсем от пищи отказывается, если что съедает – сначала сам вызывает рвоту, а на какой-то стадии организм непроизвольно уже начинает отторгать. Митя наш лечился, довольно успешно, но когда со мной случилось, срыв у него был. Сейчас опять более-менее наладилось, но ты поглядывай там, хорошо? Если что – сразу мне скажи, будем принимать меры. Слишком уж внимания не заостряй, не надо всё время талдычить, ешь, мол, ешь, так, ненавязчиво поглядывай.
– Пап, я в шоке просто. Может, ну его куда подальше, этот вояж?
– Нет, езжайте, Коля, обязательно. Надо развеяться, отдохнуть. Вы молодые, вам нужны впечатления, смена обстановки. Напугал тебя сильно? Извини, пожалуйста.
– При чём тут... Папа! Я не то! Я просто думаю, вдруг я... нет, ничего. Я послежу, конечно, можешь на меня положиться.
– Родной ты мой. – Папа прижал к груди моё лицо. Я затаил дыхание, прислушался, как там сердце стучит. – Только на тебя все мои надежды и есть. Ты один у меня.
– А Митя?
– Хм. И Митя. ... Один.
– Я вспомнил. Это называется анорексия. По телику что-то такое было.
– Да, правильно.
– Неужели никак не излечимо?
– Трудно. В принципе сейчас медицина далеко шагнула. Есть такое направление, психохирургия, не слышал?
– Нет.
– Тоже и наркоманов вылечивают и чёрти-что ещё. Удаляют малюсенький кусочек мозга, корректируя тем самым поведение. Очень сильная штука.
– А Мите можно сделать?
– Можно-то можно, да страшно. Он боится, я боюсь. Психотерапией пока обходимся. Я ведь сам ещё недавно в курсе дела.
Он тяжело вздохнул, приложился, как всегда, губами к моей голове и вышел молча. А я в интернет полез, выискивать там всё, не про Австралию, разумеется – про анорексию.
Глава 10
– Блин! Коля! Ты уже достал! – В очередной, далеко не в первый раз не выдерживает и взрывается Надя. Её ужасно злит моя новая привычка. – Прекращай уже своё суходрочилово!
– Брось, – заступается Митя, – надо же мальчику энергию лишнюю куда-то девать.
А я теперь везде это делаю, в гостинице, в кафе, на улице, в аэропорту, в самолёте даже пробовал. Спортивный зал-то наш дома остался, поэтому приходится использовать любые подручные средства. Ставлю, например, два стула рядком, повисаю между ними, и давай отжиматься – вверх-вниз, вверх-вниз, и так раз сто. И на перилах всяких, а иногда и просто от пола, в общем, использую любую возможность мышцы покачать, пока к серьёзным тренировкам не приступил. Уже увлёкся этим делом, вернусь домой – возьмусь по-взрослому. Кстати, есть такой силач знаменитый, Динамит, довольно маленького роста, но конкретно так раскачанный, от него девицы все без ума, подозреваю, что не только девицы. И, по-моему, Мите нравится смотреть на мои телодвиженья. А Надя пусть злится, её проблемы. Что же касается энергии, то не так уж много её и остаётся – совсем нас Митя по музеям загонял. Слава богу, улетаем отсюда в Сидней, там город красивый, но культурных очагов поменьше всё-таки. Правда, обратный перелёт у нас опять через Париж, и несколько дней приобщения к прекрасному ещё предстоит, но пока на время можно абстрагироваться от непонятных импрессионистов Орсе и бесконечных белёсых антик Лувра. В принципе, против искусства я ничего не имею, наоборот, приятно было бы задуматься о чём-то возвышенном, не получается только, не слишком-то она отвлекает, вся эта нетленка, от проблем, так сказать, насущных. Всё, что меня тревожит, осталось дома, но только отчасти, львиную долю я умудрился с собой прихватить и уношу этот тяжкий груз всё дальше и дальше в своей несчастной голове и на душе беспокойной. Только одно и спасает: простые движенья, вверх-вниз, раз-два, три, четыре и так до ста. А если сбился где-то на шестидесяти трёх, то всё сначала, опять до ста.
Когда хорошенько выбьешься из сил, то и спится лучше. Правда, сновидение одно, навязчивое, неприятное, никак не хочет оставить меня в покое. Утомишься за день, провалишься в сон, и вроде как, замертво, а оно, хоть под утро, хоть на несколько секунд, а всё равно приснится. Ярослав, мускулистый, огромный, здоровее гораздо, чем в жизни, а в руках у него трепещет небольшая рыбка, которую он (во сне я это знаю точно) из нашего бассейна выловил и отпустить никак не хочет. Я понимаю, кто эта рыбка, и всё время жду, что папа придёт и спасёт его, но папа не приходит. А потом случается что-то ещё, нечто очень важное, но этого я никогда не запоминаю. Просыпаюсь, шевелю мучительно мозгами, но нет, никак не могу вспомнить...
Получилось так, что меня заела совесть, и вправду ведь по-дурацки вёл себя с Ярославом, когда позаниматься в нашем зале не хотел его пускать, совсем по-детски, по-девчачьи даже. Вдохновлённый удачным примирением с Митей, я и с Ярославом вбил себе в голову объясниться. А там новогодние праздники, потом наш отъезд, когда ещё, думаю, представится случай. Чем больше времени пройдёт после инцидента, тем неуместнее будут выглядеть мои извинения. Может он уже и забудет, а осадочек, как говорится, останется. И вот решился, пробрался к папе в спальню, сон у него крепкий – лекарства принимает на ночь, а Митя, чаще всего, в другой комнате ложится, чтобы папу не беспокоить, да он иногда и всю ночь не спит, плавает, или пишет. Короче говоря, в мобильнике отца отыскал номер Ярослава, повезло, что он там так и был записан "Ярослав", а не по фамилии. Смотрю на время – ча́са ещё нет. Что если прямо сразу и позвонить? Многие люди, особенно молодые, в такое время по ночам не спят. Он тут же ответил: "Слушаю!".
Я растерялся, просто говорю: "Привет", – и замолчал. А он вдруг:
– Привет, Коля, рад тебя слышать.
– Ты что, узнал меня?!
– Конечно.
– Не может быть! Путаешь, наверное, с кем-то.
– Нет, тебя ни с кем не перепутаешь. Это твой номер, постоянный?
– Да.
– Окей, буду иметь в виду.
– Я всё-таки не уверен, что ты в самом деле меня узнал.
– Узнал, узнал. Ты с чем звонишь-то? Так просто?
– А ты занят?
– Нет, могу поболтать. Правда, вставать завтра рано. У тебя в порядке всё?
– Да так, ничего, вроде бы. Совесть немного мучает.
– Это бывает, это пройдёт.
– Ты извини меня, я просто думал, что ты ... в общем, нехорошее кое-что про тебя подумал, так, глупости, короче, я извиняюсь.
– Слушай, малыш, у тебя там правда всё нормально? Ничего не случилось?
– Нет, говорю же, только совесть.
– Ладно, тогда отпускаю тебе грехи, можешь идти баиньки.
– Я, кстати, тоже решил качаться.
– Да? Чегой-то ты вдруг?
– Хочу понравиться одному человеку.
– Пигалице своей? Она, по-моему, и без того от тебя без ума.
– Не надо так о ней.
– Извини, не буду.
– Она хороший друг.
– Да, отличная девчонка, верная.
– Угу. Но мускулы, это не для неё. И совсем не для девушки.
– Я понял. Слушай, приезжай к нам в фитнес-клуб. У нас и снарядов разных побольше, и вообще повеселее. Покажу тебе, с чего начинать. Приедешь?
– А куда?
– Записывай адрес.
– Говори, я запомню.
– Отлично. Завтра подгребай в любое время, отзвони мне только предварительно часа за два, чтобы я успел освободиться.
– Хорошо.
– Вот и ладненько. До завтра, что ли?
– До завтра.
Нечего и говорить, в том, что он не принял меня за другого своего знакомого, осталось огромное сомнение. Сюрприз ему, однако, будет, когда совсем не того Колю увидит в клубе.
На следующий день созвонились, договорились встретиться. А при встрече на лице его ни тени удивления. Неужели, думаю, блефует настолько искусно?
Меня Петрович на машине привёз, а он одновременно с нами на мотоцикле подъехал. Я, естественно, и на него, и на байк загляделся.
– Нравится?
– Да, красивый.
– Хочешь прокатиться?
Я почему-то очень смутился:
– Можно
– После тренировки тогда домой тебя отвезу, у вас там трасса хорошая, а здесь по городу и не разгонишься толком. Ну, пошли?
– Ты не знаешь, нет ли каких упражнений, чтобы рост увеличить?
– Есть, конечно. Виси побольше.
– Как?
– На турничке. Подтягивайся, или просто ножками вниз, или ручками вниз, на ногах – вытягивай позвоночник. Ты ж медик, сам бы мог догадаться.
– Какой я медик, издеваешься?
– Почему? Будущий. Проходи.
Он дверь своим ключом открыл, было заперто. Внутри никого не оказалось.
– Нет никого? – удивился я.
– Выходной сегодня.
– А мы тогда как же?
– А мы по спецзаказу. Проходи, не стесняйся. Можешь сразу вон на перекладинке повисеть для разминки. – Я подошёл к шведской стенке и повис. – Вот так ещё можно, держись покрепче. – Он взял меня за ноги и потянул вниз. – Вот так тоже ножки посгибать полезно. – Он своими руками стал сгибать и разгибать мои ноги. – Переворачивайся теперь. Сможешь на ногах повиснуть вниз головой? Не трусь, я тебя держу. – Держал он, действительно крепко. А потом, снимая с турника, просто-напросто взял меня на руки, с силой прижал к себе и хрипло прошептал:
– Поймал птичку маленькую. – Мне сделалось очень неловко, я задёргался, попросил отпустить, он тут же разжал объятья. – Ты пока поразминайся ещё: ручками, ножками помаши, поприседай, поотжимайся, а я тебе по блинчику маленькому на штангу навешу, для интереса, чтобы пустой гриф не гонять.
– Хорошо.
Потом он показал, как надо штангу поднимать и разные приёмы с гантелями. Одна и та же мысль вертелась в голове неотвязно, чтобы покончить с ней пришлось спросить:
– Скажи, а как ты меня узнал по телефону?
– Думал о тебе.
– Да? И что ж ты думал?
Он протянул ко мне руку, стал гладить пальцами по лицу, волосы со лба откинул.
– Ты мне понравился очень. Ещё тогда, в больнице, помнишь?
– Ты мне тогда тоже понравился, а теперь всё ...
Я хотел сказать, изменилось, но он не дослушал, привлёк меня к себе, стал целовать глаза, щёки, шею и плечи. Я вдохнул его запах, слишком, резкий, мужской – Митя пахнет совершенно иначе, и папа тоже. Шершавая щетинка на подбородке неприятно раздражает кожу. И ещё я с ужасом, да, да, именно с ужасом, ощутил его страстное желание. За секунду резкой вспышкой перед глазами картинки Том оф Филанда пронеслись. Меня слегка затошнило. А он продолжал целовать и громко дышать мне в лицо. Огромной пятернёй крепко сжал мою задницу, снова поднял на руки и стал тереть об себя, как будто я губка, Спанч Боб, какой-то.
– Маленький мой, так влюбился в тебя, прямо башню сносит.
– Отпусти. Пожалуйста! Отпусти!
Он слегка ослабил хватку, поставил меня на пол, но до конца объятий не разжал, стал гладить легонько, успокаивать.
– Извини меня, малыш, не бойся.
Я высвободился окончательно.
– Дело в том... понимаешь, я теперь люблю другого человека. – Он как-то странно улыбнулся, грустно и вместе с тем скептически. – Что? Не веришь?
– Верю, почему? Просто хотел сказать, что одно другому не мешает, но, видимо, у нас не тот случай.
– Угу, не тот.
– Окей, пойдём в душ, что ли?
– Я, наверное, лучше дома.
– Перестань, не бойся меня. Ты сказал – я всё понял. А можешь предположить, что не ты один серьёзное, светлое чувство способен испытывать? – И при этом он так взглянул, что я дар речи потерял, аж рот раскрыл от изумления. Тогда он засмеялся с нежностью, весело; потрепал по затылку. – Пойдём, цыплёночек, ополоснёмся.
– Не хочу быть цыплёночком.
– Успокойся, не будешь. Арнольда из тебя сделаем.
– Какого ещё Арнольда?
– Терминатора. ...
Вот, стараюсь теперь, как могу, до Терминатора пока как до Альфы Центавра, но кое-какой прогресс, вроде бы, намечается. Я знаю точно, что у меня есть настоящий преданный друг. И сам хочу быть таким же другом для Мити, искренним и бескорыстным. Чтобы любить по-настоящему, в трусы друг к другу лазить не обязательно.
Я очень рад, что мы с Надей не одни путешествуем, а с Митей. Во-первых, это была его идея, и, кажется, не смотря на шуточные жалобы папе, как трудно "нянчиться с детьми", он довольно весело проводит с нами время. Наде больше всего нравится, что он никогда не жмётся и не занудствует, если речь заходит о том, чтобы купить нам выпить что-нибудь покрепче газировки. Я и то проявляю больше беспокойства по этому поводу – что-то слишком налегает она на алкоголь. Но Митя уверен, что в Москве, когда обычный образ жизни восстановится, это у неё пройдёт. Что ж, будем надеяться, окончательно она не сопьётся. В первые дни в Париже я и сам накачивался под завязку коктейлями и шампанским, но быстро выяснил – не помогает это, ни успокоиться, ни забыться. В пьяном виде всё острее чувствуешь и больше переживаешь, жаль себя становится до слёз, а на утро башка квадратная. Если кусочек мозга отрезать, как папа рассказывал, тогда, наверное, выйдет из головы то, что перед самым отъездом произошло. Как теперь жить с этим? Хоть домой не возвращайся.
– Колюнь! Ты чего? Опять? Прекрати сейчас же! Думай о другом, в окошко, вон, смотри, красота какая!
– Не могу я, Митя, как вспомню, так просто... просто не знаю, как быть.
– Папа с тобой разговаривал?
– Разговаривал. – Угрюмо подтвердил я.
– Ну? Объяснил он тебе, что хотел как лучше? Знаешь, прекрасно, что у него с сердцем. А оно ещё и за тебя болит.
– Его я понимаю. Мне-то как дальше?
– Живи, как жил, само всё наладится.
Легко ему говорить. А я с ума схожу. Главное такие вещи всегда как обухом по голове. Как почувствуешь себя легко и счастливо, расслабишься беззаботно – и на тебе! Нет проблем, парнишка? Сейчас подгоним...
Мы с Ярославом о чувствах больше ни слова не сказали. Зачем? И так всё ясно. Но он не только к отцу стал приезжать, а и ко мне специально. Мотоциклом управлять решил у него учиться. Он с удовольствием. Благо оттепель, почти весна. Я такой счастливый был, косуху с Митей ездили покупать и сапоги специальные, а шлем Ярослав мне презентовал – супер классный. Уезжать не хотелось, только жизнь, можно сказать, наладилась. Но перед Надей неудобно было идти на попятный, и перед папой, он уже все билеты и гостиницы нам оплатил, и где-то там договорился, чтобы Наде документы поскорей оформили. Про Митю и говорить нечего, как его разочаруешь? Он папу одного не хотел бросать, а путешествие, для него, поэта, как воздух необходимо. Ярослав утешил меня, уговорил: "Ты прямо ехать за пару раз научишься, а потом вернёшься – будешь практиковаться, сколько душе угодно. Отец позволит – свою такую лошадку заведёшь. Вместе выберем".
И вот уже два дня оставалось, или три, не очень хорошо помню, потому, что слились они у меня в один комок и тяжело легли на душу. Поджидал я друга своего с нетерпением, с утра у ворот отирался. Часов около десяти открылись ворота, но не мотоцикл, а машина въехала. Ладно, ещё, значит, подождём, на машину эту ноль внимания, мало ли кто тут ездит и зачем. Случайно голову в сторону дома повернул, смотрю – из тачки той Ярослав выходит, перешёл на другую сторону, дверь кому-то открыл. Видно их плоховато было, далеко довольно наше крыльцо от ворот, и умом я не понял сразу, кого он привёз, женщину какую-то, мало ли, опять же женщин. Но сердце почему-то заколотилось тревожно. Набрал ему на трубку.
– Мы что сегодня не катаемся?
– Почему? Подъеду часика в четыре, годится?
– Ладно.
– А ты вообще где?
– Да вот, гулял тут, тебя поджидал.
– Окей, у меня пока дела, давай попозже увидимся.
Побрёл потихонечку к дому, всё ещё ни сном ни духом. И тут охранник наш один, Сергей, со всех ног ко мне подбегает, запыхался даже.
– Николай! Отец велел тебе идти в свою комнату и ждать его там, не выходить никуда.
Я кивнул ему, спорить не стал. А смысл?! С посторонним человеком. Но так как папа ничего подобного раньше мне не "велел", то я сообщение это мимо ушей пропустил. То есть, в принципе, в свою комнату пойти мне ничего не стоило, и подмерзать уже начал на улице, но Митя с Шариком вышли как раз, я их побежал догонять. Погуляли с собакой полчасика, Митя мне стихи почитал, новые свои и питерского поэта Пурина, побрели потихоньку к дому. Ярослава машина, заметили, как отъезжает. Я ещё подумал, бедный Ярослав, что он будет мотаться туда-сюда ради моего развлечения? Набрал опять ему, сказать, чтоб не возвращался больше сегодня. Вдруг папа из окна кабинета высунулся, кричит:
– Митя, Коля! Домой идите, быстро.
Ярослав говорит в трубку:
– Чего скажешь?