Заключение не было долгим. Гора кинули в холодный, сочащийся зловонной влагой подвал на две ночи, и не успел он еще привыкнуть к мраку, вытащили на яркий солнечный свет. На площади перед тюрьмой стояла дыба. Гор не слышал быстро на столичном наречии зачитываемого приговора, не различил бормотания тюремного капеллана, лишь резануло гадко по носу запахом ладана от его омерзительно мягкой ручонки, поднесенной с крестом под нос. Гор сплюнул на эту руку, не от неуважения к представителю церкви. Он не испытывал вовсе ничего к этому жалкому человечишке, а от физического отвращения к скользкой, белой, вонючей руке.
Веревка, стягивающая его руки, натянулась… Не боль… Не болью называется то, что испытал Гор. Боль – это когда ломается в драке рука, когда нож вонзается в живое тело, когда кулак, одетый в броню, впивается в лицо. Боль – ее можно описать, почувствовать, вспомнить, осознать. А хруст в плечах, видимый, скорее, чем слышимый или ощущаемый, разрывание мышц, выворачивание всего сущего наизнанку. Когда кости меняются местами с сердцем, а оно бьется шумно во рту, когда крик умирает еще до того, как зарождается само знание о возможности закричать, когда губы растягивает в нежной улыбке, от которой видавшие виды солдаты в ужасе прячут глаза. Когда смерть представляется недостижимо-великолепной нагой красавицей, призывно глядящей тебе в глаза влажными от желания глазами из далекого далека, куда нет тебе хода. И все естество твое, забыв о телесных муках, поднимается навстречу ей, желанной, любимой… Это словам не подчиняется, нет имени этому, нет привычной понятности.
И только одно мешало Гору в его устремлении в объятья прекрасной смерти. Глаза справа-сверху. Глаза без лица, бегающие от страха и радости. "Иди, иди туда, – кричали они злорадно, – ты все равно ничего не сможешь!". Не мог он умереть, не вспомнив эти глаза. Смерть манила его нетерпеливо, сверкая нежными глазами, втягивая взгляд напряженными сосками, но глаза удерживали и требовали признания.
И вспомнил умирающий наемник человечка, с которым свела его жизнь лишь однажды. На турнире в столице, когда победившие сошлись за чаркой с побежденными, и взялся за гитару пьяный Гор, увидел он эти глаза. Глаза местного менестреля, бывшего любимца публики. Не почувствовал опасности матерый воин в тщедушном человечке с бегающими глазами… Зря. Лишь однажды подвело его звериное чутье. И стоила ему та ошибка жизни.
Неудачник, вы говорите? Да что вы вообще знаете о неудачах? Что вы, живые и разные, успешные и не очень, уважаемые и подавляемые, счастливые и несчастные, можете знать о жизни в Мире Оживающих Стен?
О том, как каждый твой шаг, каждое движение сопровождается пробуждением ненавистной живой стены, в которую ты врезаешься всегда неожиданно, с размаху, и треск рвущихся в вывернутых плечах мышц разрезает слух.
Вот смотрите, смотрите! Вот горизонт чист, ничего не предвещает беды, и там, у кромки горизонта, она – мечта. Там звучит музыка. Стоит только сделать к ней шаг, потом еще и еще один, я услышу ее и смогу сыграть. Она манит, кокетничает со мною призывно. Я протягиваю к ней руки, и она подается ко мне, послушная, почти ручная. Делаю шаг, и мой безмолвный враг оживает. Перед лицом встает стена, как всегда, возникая неожиданно, в тот самый момент, когда я уже почти прошел, и врезаюсь я в нее всем телом, и кости ломаются, и мышцы рвутся, и перья облетают с переломанных крыльев.
Что вы понимаете о моей жизни, называя меня неудачником? Если ты презираемый всеми, больной, гноящийся бездомный нищий, ты все еще счастливее меня, потому что можешь встать и пойти, протянуть руку за подаянием, утопиться или решиться начать работать. А я не могу ничего совершенно. Даже попытка позвать на помощь требует шага к тому, кого просишь, а вот на шаг-то у меня права и нет.
Я живу так годы, вечности. В самой страшной из известных мне пыток. Видя цель, и не имея даже выбора – сделать первый шаг к ней или остаться на месте.
Какая же мука видеть его там… Многие годы и вечности любить его, мечтать о полете вдвоем над пушистыми облаками, ближе и ближе к солнцу. Не верьте в сказку об Икаре, наши крылья не боятся солнечного жара, там, близко к солнцу, полет становится другим, тягучим, медленным в густом, плавящемся воздухе. В этом полете нет легкости, но есть другое, особое удовольствие, которое словами описать нельзя. А когда, паря в потоках горячего воздуха, вырываешься из жаркого влияния солнца и возвращаешься в слой прохлады, скорость ощущается особенно остро, возбуждающе, горько, как тайный поцелуй. Но нет рядом со мной любимого в небесах. Раз за разом обламывает он крылья, ударяясь о Живые Стены своего проклятия, и не хочет, не догадывается поднять лицо вверх.
– Эй, Гор!!! Посмотри же, посмотри на меня, подними глаза! Стены не умеют летать, а тебе даны крылья, взмахни ими, взлети над стеной, я жду тебя, любовь моя!
Но не слышит упрямый менестрель моих страстных призывов. Вновь и вновь идет войной на проклятую стену. Вновь и вновь вижу я сверху, как выворачиваются, словно невидимыми веревками, натянутыми кверху, его плечевые суставы, как искажается мукой лицо, слышу хруст разрываемых сухожилий, и снова он падает с переломанными крыльями, измученный и истекающий кровью.
Но я не зря летаю к солнцу. Окрепли в тягучем полете мои крылья, закалились от перемены температур. Великая сила заключена во мне. Теперь хватит ее, чтобы поднять нас двоих, унести любимого от места его заточения. К чистому ветру, к солнечному теплу, к манящему горизонту, где ждет его вожделенная мелодия.
Опоздала… Вот лежит он снова переломанный, бледный, еле дышит. Но я заберу его отсюда, даже если заберу умирать. Я не оставлю его здесь.
– Живи, менестрель, молю тебя, живи. Смотри, мы летим уже долго, стены остались позади, они не настигнут тебя здесь. Живи, мой музыкант! Послушай, осталось совсем немного, мы уже почти достигли горизонта. Я уже слышу ее, твою музыку.
Но что это. На секунду ожили глаза, напряглось лицо, потянулись руки к звукам и заломились назад на невидимой дыбе, затрещали кости, исказилось смертной мукой лицо.
– Гор, Гор, слушай меня! Здесь только ты, я и ветер. Тебе ничего не грозит, очнись! Не дай страшной пучине прошлого поглотить тебя!
– Неееет! Я не хочу этого снова, – хрипит предсмертно мой менестрель, – это она… та самая песня… меня снова станут убивать… мне нельзя ее услышать… проснется во мне тот… пьющий кровь в наслаждении победы… и тогда придет музыка, и снова убьют меня…
Дрогнуло на минуту любящее женское сердце, и оставили силы. Мы упали вместе. Но я не боюсь падений, моя Сила хранит меня от боли. А мой Гор лежит распластанный на скале, истекая кровью.
Не знаю, какая сущность проснулась во мне в этот момент. Но древнее, неизвестно когда зарожденное женское знание подсказало что надо делать.
Косточку за косточкой собрала я его тело, его крылья, жидким золотом влила в его кости свою любовь и веру в него.
Влилась в него, подняла своими руками его крылья, взмахнула ими, и взлетел мой крылатый менестрель, глаза его широко раскрылись, хрустальные слезы блеснули в них, он взлетал все выше и выше, и когда горячее солнце коснулось его груди, согревая измученное сердце, он запел. Музыка горизонта влилась в его грудь и зазвучала из его горла. Низким, гортанным голосом пел он о далеких горах и о прекрасных девах, о мудрых правителях и благородных воинах. И сердце мое таяло, а великая сила моего крыла и каленая сталь моих костей переплавлялась в нежность и преданность вековую. Теперь они нужнее мне. Ведь мой великий воин вернулся.
Сказка о Драконе
Ох, уж эти сказочники! Напридумывают же,
что драконы жрут принцесс! Драконы принцесс ЛЮБЯТ!
Из ленты facebook одного Дракона
Жил-был Дракон. По драконьим меркам самый что ни на есть качественный экземпляр. Золотисто-изумрудный, большой, добрый. Он чудно танцевал драконий танец Солнца, сочинял красивые баллады на древнем драконьем языке, переливался всеми цветами радуги. И вот пришло его время, и полюбил он Принцессу. Тоже по человеческим меркам абсолютно замечательную. Красавицу и умницу, и вальс танцевать умеет, и на клавесинах играть, и поет ангельским голосом. Принцесса не зря несла в себе кровь древнего царского рода, была она мудра не по годам и смогла рассмотреть в Драконе доброе сердце и незаурядные таланты. И, конечно, полюбила его всей душой.
Что и говорить, родители ее – Королева-Мать и Его Величество Король, не рады были такому выбору, да что поделаешь, молодежь нынче разве родительского благословления ждет? Поворчали, поворчали, да и закатили молодым свадьбу – пир на весь сказочный мир.
Зажили Принцесса с Драконом душа в душу. Она играла на клавесине, он танцевал танец Солнца, она пела свои человеческие песни, а он сочинял свои драконьи баллады. Она улыбалась ему своей нежной улыбкой, а он сверкал золотисто-изумрудными переливами.
Дракон, как и все представители этого древнейшего племени, обладал волшебным свойством. Всякое слово, слетавшее с его уст, несло в себе Высшую Истину, и, как всякое истинное слово, сразу воплощалось в реальность.
– Как ты прекрасна! – говорил Дракон своей любимой, и она становилась по-настоящему красивой.
– Я люблю тебя, – произносил он, и Истинная Любовь поселилась в его сердце навеки вечные.
– Когда у нас родится сын, я научу его летать и танцевать танец Солнца, – мечтал Дракон, и его слова ожили, на свет появился чудный ребенок.
Принц взял все самое лучшее от обоих родителей. Он умел танцевать танец Солнца в небе и вальс в зале дворца. Он пел звенящим голосом мамины песни и читал наизусть длинные мудрые драконьи баллады. Он улыбался своими черными глазами Разноцветному миру вокруг, и создавал это многоцветье переливами своего золотисто-изумрудного большого тела.
Бабушка и дедушка души не чаяли в маленьком Принце. Но, конечно, они гордились исключительно его человеческими качествами. Ну а радужные переливы, драконий язык, танец Солнца… что ж, приходится принимать своих близких со всеми их недостатками. Вот только нужно оградить мальчика от пагубного драконьего влияния. Да и Принцесса уж выросла, стала Молодой Королевой, и пора бы ей подумать о престиже королевского трона да поискать на него более подходящего короля. Нет, нет, вы не подумайте, что венценосная чета не любила Дракона. Разве можно противостоять драконьему обаянию? Но так уж устроен человеческий мир. Родители любят своих детей и хотят им лучшего… в своем понимании.
Страшная вещь – слова. Конечно, людские речи не обладают волшебной силой драконьего слова, но злое изречение поселяет страшную заразу в душу, и она потихоньку разъедает ее изнутри, пока не добьется своего. Заметь вовремя Дракон эту диверсию против его счастья, достаточно ему было только сказать:
– Мы вместе навеки!
И его волшебная сила одолела бы зло. Или мог бы он пыхнуть пламенем. Осторожно, не сжигая, только припугнуть. Или бы посадил Молодую Королеву с сыном на свою огромную сильную спину и унес бы далеко-далеко, в драконью страну…. Но Дракон был молод и неискушен в дворцовых интригах. Он по-драконьи наивно верил во всепобеждающую силу любви и смотрел на свою Молодую Королеву через розовые очки обожания.
А зараза разъедала прекрасную душу Молодой Королевы, и однажды случилось страшное. Когда Дракон улетел к солнцу, исполнить свой весенний танец, Королева приказала Принца спрятать в покоях, дворцовые ворота запереть и Дракона во дворец не пускать…
Дракон рвался, кричал, звал жену, сына, но никто не ответил ему. Солнце садилось, и пришлось нашему герою подыскать себе уединенную пещеру.
Так кончилось время его драконьего процветания, и начались совсем другие времена, наполненные болью и страданием.
Дракон искал свою вину в случившемся, а ведь вы помните, драконье слово – закон для реальности.
– Я во всем виноват, – проговорил он, и вина огромным шаром закатилась в его сердце. Горячая драконья кровь разбила его на множество кусочков и погнала по сосудам. Так пробки вины появились в каждом уголке драконьего тела.
– Я больше никогда не увижу своего сына, – и его прекрасные драконьи глаза затуманились.
– Как же мне обидно! – И обида большой и мерзкой жабой поселилась в его груди. Она протягивала лапы к сердцу и сжимала его изо всех сил. Боль заливала его огромное тело и выливалась из горла.
– Я боюсь этой боли, этого одиночества! – И толстая защитно-оглушающая подушка мягкого, но непробиваемого жира окружила его некогда гибкий стан.
– Я не хочу жить, – в отчаянии закричал он, и жизнь попыталась послушно покинуть его тело. Но… вы же помните, драконьи слова обладают особой мудрой магией, Высшей Истиной.
Когда-то давным-давно, когда он еще был счастливым женихом красавицы-Принцессы, он написал прекрасную балладу, в которой были такие слова:
Я буду жить так долго, как любить.
Любить я буду вечно, как и жить.
И любовь, затаившаяся в глубине его сердца, зажатая туда болью, не дала свершиться непоправимому. Он выжил и после смерти.
Он тянулся душой к своему сыну, хотел дарить ему любовь, но молодой Принц был горяч и не принимал отцовской ласки. Протягивал протуберанец своей нежности к постаревшей уже Молодой Королеве, но и она уже забыла, как ценна драконья любовь. Он простирал вопрошающе лапу к Принцу, молчаливо, лишь глазами, умоляя о тепле.
Несчастный Дракон тихо прятался в своей пещере, думая, что совсем никому не нужен, никем не любим. А вокруг пещеры строились деревни, росли города. Люди счастливы были устраивать свое жилье близ теплого драконьего тела, под защитой его грозного рыка, в прикрытии его огромного хвоста.
И Любящее Сердце было рядом. Дракон любил и ценил его, но… магия драконьих слов неумолима. Пробки вины не давали крови согреть большое драконье тело, и холод несуществующего одиночества сковывал его. Гадкая жаба все тянула холодные лапы к его сердцу, полному любви, и боль выливалась стоном из горла. Не мог он взлететь к солнцу в драконьем танце. Он был окружен любовью, почитанием и благодарностью, но умирал в одиночестве, холоде и мраке.
А Принц вырос прекрасным молодым человеком. Человеком…. Как и мечтала его бабушка Королева. Только вот мудрость не по летам, да стихи на странном гортанном, не понятном никому во дворце языке, да переливы радужные, сопровождающие его появление в зале, наводили на мысли о нечеловечьем его происхождении. Он знал, что отец его – дракон, как все драконы, существо – негодное для семейной близости, как все, кто летает, – ненадежное и неверное. Но иногда застывал он, устремив взгляд черных глаз с вертикальным зрачком вдаль и…. Впрочем, сказка-то ведь совсем не о нем.
Меж драконами существует невидимая, не зависящая от расстояний и лет связь. Мало драконов осталось на свете, но каждый чувствует каждого. И наш Дракон чувствовал своего сына. Знал, чем тот живет, о чем думает. Знал и не мог заговорить, потому что пробки вины закупорили в сердце ту часть, которая отвечает за слова отцовской любви.
Дракон болел, скучал и страдал. А еще докучали ему глупые рыцари. Приезжали они из дальних стран, влекомые старыми легендами о силе, которую дает драконье сердце. Конечно, они не могли убить Дракона, но они кричали ему обидные и глупые слова.
– Где твой сын, Дракон?
– Почему ты больше не танцуешь свой танец Солнца?
– Почему ты не стал королем?
Дракон вздрагивал от нечестных ударов, поворачивал к ним свою добрую, грустную морду, и открывал свое единственное слабое место там, у сердца, где прячется Вечная Любовь. Глупые рыцари били туда своими копьями и больно ранили.
– Я не хочу больше думать, – закричал он в отчаянии, но голос сорвался, и магия сработала странно. Стал он путаться в словах, реальность сошла с ума от его приказаний, и началась в его жизни путаница. То убегали мысли, то терялись цифры, то баллады вдруг звучали не по-драконьи. Слабели лапы, кружилась голова.
И тогда Дракон решил улететь на далекую планету. Где он будет один, где никто не сможет его обидеть, и где, может быть, перестанет он слышать мысли своего сына и сможет если не излечиться, то хотя бы забыться.
Он нашел прелестную маленькую, удаленную от других планетку с уютной пещерой. И как только начал обживать ее, вдруг обнаружил, что он не один… Да, да, вы правильно догадались. Любящее Сердце отправилось за ним в добровольную ссылку на дальнюю планету. Потому что не могло жить без него. А еще, потому что никак нельзя оставить Дракона в одиночестве. А еще потому, что Любовь вообще не знает объяснений, мотивов да резонов. Просто пока есть Любовь и Любящее Сердце, драконы никогда не остаются одинокими.
И жизнь, казалось бы, начала налаживаться. Мысли потихоньку начали возвращаться в свое неспешное, хоть и грустное, но привычное русло. Драконьи баллады зазвучали стройнее, тоскливые мысли несчастного Принца на расстоянии слышались тише, ранили меньше. И стал Дракон думать, что вот так и надо жить. Подальше от мира, подальше от настоящих чувств, подальше от ранящих жал. Но чувство вины продолжало разрушать его душу. А мерзкая жаба продолжала душить его сердце. И лапа, ослабнув, не протягивала больше свою любовь Миру.
И вот однажды в его мозгу зазвучали слова на родном его драконьем языке:
– Эй, ты слышишь меня? Услышь, пожалуйста, услышь! Ведь нас так мало осталось, драконов. Если ты меня не услышишь, я буду так ужасно одинока!
– Я слышу тебя, но кто ты? Почему твой голос доносится до меня так ясно, хоть и сбежал я подальше от Земли.
– Я не живу на Земле. Моя планета расположена очень близко. Я тоже сбежала от жестокого земного мира. И теперь здесь, на моей планете, мне так грустно!
– Почему тебе грустно? Разве у тебя нет Любящего Сердца?
– Есть…. Не знаю, просто грустный ветер подул, принес грустные слова откуда-то:
Понимаешь, что обидно – что не понимает никто что обидно так…
А ведь обидно-то…
А чего с ними делать, с обидами-то? Глотать только и остаётся…
А проглотишь обиду?..
Ну не обидно ли?
Понимаешь?
Не понимаешь ведь – вот что обидно….*
– Это моя обида долетела до тебя.
– Я знаю. Это всегда так бывает. Когда плохо одному дракону, обида всегда долетает до другого.
– Эх, ты… Дочка…
– Что? Как ты назвал меня? Дочкой?
– Да, ведь ты – молодая, а я – уже очень старый Дракон. Почему ты так встрепенулась? Разве никто никогда тебя дочкой не звал?
– Никто… никогда… – эхом отозвалась она, – а у тебя есть родная дочка?
– Нет, у меня сын есть… был… сын, – прошелестел Дракон, заикаясь на каждом слове.
– Послушай, Дракон! Поверь, я знаю, как вырывается из сердца кусок, обозначенный именем "папа". Я знаю. И знаю, что такое "мой ребенок был". Вот видишь, не так уж я молода. Я стану звать тебя отцом, и ты залечишь в моем сердце рану от вырванного куска. А о твоем сердце я побеспокоюсь, не волнуйся!
Прошло несколько дней. Приемная Дочь не появлялась. И мысли ее долетали до Дракона издалека смутно. Он уж решил, что она бросила его, как вдруг она оказалась на пороге его пещеры.