Озвучите сочинение шестисотлетней как высиживали философский камень? Все алхимики только про это и могут бакланить. О большем изворотливому сочинителю вроде меня нельзя и мечтать. С огромной благодарностью ваше сочлось нужным, корректировки тех исторзарисовок, просил бы быть моим цензором, по окончании бурления прочесть, внести, правки, глоссы, несколько касательно обложки, несколько рекомендаций надёжным издателям здесь и на Пангее. Благодарю (покорно). Встал, ненадолго вышел, тут же с тёмной от пыли акстафы и двумя серебряными. Кровь младенцев в тигле с молоком Богородицы, в соседнее кресло, пригубив, заговорил снова. Считаю нужным условиться, диалектически познаём или монолог. Будут вопросы, это не вопрос, проблеяте. Вещайте, коллега. Я начинаю со второго начала. Искать хартию я отправился не сразу после собственного рождения, как это кто-то мог бы вообразить. Сперва требовалось установить её существование и разобраться, есть ли хартия и хартия ли это, и даже более того, есть ли нечто вроде хартии и почему вообще должно быть нечто вроде хартии и кто я сам вообще такой. С самого начала мнение и знание, ну вы читали этого гореутописта Платона. Я-то никогда не думал, что Спарта идеальна, но из-за дутого авторитета пришлось ознакомиться и первое время действовать в соответствии. Федры и Критии стукнулись лбами и высекли пару искр, что между злом и добром должен быть какой-то, регулирующий пересечение в давке, чёрные полосы на спинах скунсов и белые камни Москвы. Выросло из фантазии, из истерики, чтоб такой договор существовал, какие-то силы, какая-то упорядоченность, не бесконечные склоки за итоговые подписи под всем и бриллиантовые зубы, мне не хотелось убирать склоки, однако наполнение их чем-то вроде того, могла быть наполнена такая воображаемая хартия, делало моё воспалённое валидным жаром нутро не таким воспалённым, а сам жар более гештальтовым. Обмусолив всё это раз или два, понял, надо идти. Составил заключение, вышеупомянутые субстанции подкатываются под бок с начала человечества, значит и зародились когда-то тогда, вместе с понятиями. Нужен был свидетель времён, тогда ещё не дознались до эволюции, но и совокуплять всё с пинком под зад из Рая я не хотел, чувствуя большой подвох. Помимо алхимии, я свистел по астрономии, кипятил чайник только по звёздам, Зодиак, всякие там влияния на судьбы, приливы и карточные долги. Руководствуясь в таком роде составил карту не вполне неба и не вполне земли, этакую проекцию с горизонтом посередине в сторону с юго-запада на северо-восток, как если бы я смотрел лёжа на дрейфующем с востока на запад айсберге в теперешнем море Бофорта, какой она была во времена зарождения гоминидства, то есть с некоторым разбросом физических дат. Сопоставил её с нынешней, подмазал исследование несколькими крупицами криптоалхимии, вам не обязательно знать, вывел, что в мире и после пандемии и до пандемии затаился предмет или существо, расположенный, приблизительно в таком-то углу земли, сам не хочет, но источает, но не гравитационную и не термодинамические потенциалы. Готффрид вымелся из покоя, отсутствовал около, возвратившись, расстелил на придвинутом несколько свитков, квадратных, обрезанный под линейку кленовый лист, широких. Распёр чашами с вином, бутылью, извлечёнными из кармана перфокартами, с каминной полки пресс-папье в виде стоящего на четвереньках рыцаря, оторванным от шлема (не при мне) продолговатым забралом. Свитки испещрены вычислениями через штампы, разбирался совсем худо, но и названия народов, географических мест, бесконечных имён, не то древних людей, не то демонов из религиозной книги, вроде "Гаргантюа и Пантагрюэль", "Библии", "Пятикнижия", "Комментариев на Петра Ломбарда" и "Век разума". Всё на русском с латыни, Готффрид наряду с французским, английским, итальянским, германским и польским. Последний вперемежку с русским вроде родного, Монтрё Набокову. Насколько смог выяснить, огласил криком польский Мальборк или под стенами, родители (по крайней отец, матерям в то значения не больше чем кормилицам) покидали замок, построить где-то свой новый (обыкновенно подобные осуществления сидя в старом скольбы ни ветх камин, задаёт вектор всему, последовало далее). Готффрид, расположив к нашему удобству, не считать прикованные к столу чаши, начал суть рассуждений. Логичнее всего было исходить, человечество создал Бог, поверьте, тогдашние обстоятельства располагали, расселил по земле, поставил на перекрёстке указатель с исследуемыми понятиями, однако импульс моего интереса есть допущение, человечество хоть раз в жизни облагодетельствовало само себя, пусть и без пленума. Изучение экуменического человека как он есть и был. Исходил из биологического развёртывания, местом первых кухонных ругательств выбрал Африку. Пришлось пожариться там семь лет, коверкая язык языками, учась возбуждаться на обвислые груди и рисунки на скалах, расцветали плоды. Мне сообщили, меньше девяноста, больше семидесяти тысяч назад, начиная от сегодняшнего, пять тысяч мэйфлаурцев послали в жопу пеклопарламент и жирафов и переселились сперва в Азию, после в Европу. Возможно пятки жгла лава вулкана где-нибудь в южной Азии или на Канарских, не далеко и не близко от колыбели. Я подумывал о Тоба или Табуриенте, кальдеры в самый раз. В то время было не до. И потом, не в устной же форме, нужно хоть несколько букв, так ведётся речь об изобретении письменности. Шумеры, пять с половиной тысяч назад, да с них и сталось бы подписать мою хартию, но, никто не спрашивает про уполномоченных лиц. Пошёл высчитывать по звёздам, по коим можно высчитать, вам не худо будет это узнать, обстоятельства рождения вашего любезного Л. К., пульсируют у вас между ушей. Вы думаете, вот дебилоотсталый, помстилось и из Сахары в Калахари, из Калахари в Карру, а всего и надо, сесть перед камуфлетировавшим тиглем, да сообразить, нужна письменность и те, был достаточно зол и достаточно добр. Это паломничество, паря, сделаться самим человечеством, ради которого всё и затеяно, влезть в шкуру, покататься на бивне, тереть дольше чем живёшь, перестать бояться молний, не обращать внимания на являющиеся во снах образы древних ящеров и тогда впереди замаячит неверный, однако же хоть какой-то. Первые признаки, вся система к упорядочению, появились в 960-е до нашей. Понял сличая "Бамбуковые анналы", насколько главный это источник и из скольких, и чего, и какого именно Китая, вам объяснять не надо, со второй подобной "Ши цзи", исторические записки, составлением мир Сыма Цянь, историографу и гиппарху, оставим. В обеих этих книгах, по-разному завуалирован один из походов Му-вана, правителя из династии Чжоу. Этот кровожадный монголоид достиг места, где отдыхали синие птицы на горе Саньвэй. Оставьте иносказания для своих интермедий, а аллегорические выражения для стегания, синие птицы есть синие птицы. Синие птицы и есть свидетельство, очнитесь, хоть вы и не Чарльз Дарвин. Подозревал что это за предмет, в общих чертах, основываясь на свидетельствах ещё более древних и ненадёжных чем показания Джузеппе Бальзамо, тогда на подобные вещи большая мода, однако только не в таких, я понял это давно, и доищешься правды. Запишите, 964-й год до нашей эры. К этому дню хартия подписана. На вашем чересчур высоком лбу читается иронический вопрос, так готовьтесь получить иронический ответ: подите на хер со своей иронией. Она могла быть составлена и утверждена и за триста до трёхзначия, а синих птиц обнаружили только тогда или только тогда описали эту встречу, я знаю это лучше вас. Есть, есть ещё отрада исследователю, растопырьте руки и в них падёт доказательство, что птицы были встречены Му-ваном едва ли не сразу после подписании. Я тогда остановился в Мальборке и решил вечером посетить место, закрытое для общества, только избранных. Всяких завывателей над рунами и ночующих в котлах. Мальборк главной резиденцией Тевтонского, так что вы должны представлять себе обстановку. Христос на каждом перекрестии, дева Мария стирает за весь город, воздадим должное псевдокультической сляпанности, а, как следствие, отрицание колдовства и науки, как будто это может навредить. И безусловное принятие одного за другое как если бы еврейский остракизм принимался за орфоэпию Торы. Хозяев того заведения, как раз возле часовни святой девы Марии, хоронили великих магистров, можно не то что даже понять в их дерзаниях не высовывать носа, но предложить оный отсечь. Я подошёл к сокрытой во тьме проулка двери и постучал особенным. В той два прямоугольных оконца, одно на высоте головы, другое – пояса. Всегда объяснял, в средах где можно отведать суп из лягушек привечают карликов, но спустя после моего стука отворилось нижнее и оттуда на сапоги ударила урины. Я не отошёл, а он не прекратил обгаживать, пока не сделался пуст. В награду за терпение дверь отворилась и за ней Куно фон Либенштайн, тогдашний великий комтур, ещё до своей во Францию. Смекаете? Вставил гору Саньвэй в восточную задницу Китая на своей карте и отправился. Через три года возвратился, разлёты век притянуты к вискам, но не с пустыми руками. Спрятал в окрестностях Солькурска, обещало сделаться по-губернски мило. Однако ведь я бывал и в пещере, где подписали, рассчитывать что-то в той одно удовольствие, пот с доброзлыми эманациями втягивается обратно. Две седмицы дожидался подходящего стечения небесных, потом ещё дрожал от гелиоцентрических туч. Но всё выгорело. Странная синергическая штука. Отправной точкой гора Саньвэй, всё это время распирала бочка, она противоположна месту где хартия распята в сей момент. Слыхали о предварении равноденствий? Помотал головой, автоматон-симулякр. Прецессия, медленное передвижение точек весеннего и осеннего. Сосчитав с помощью той эпицикл, кривую, получающуюся, если мы точку, описывающую с равномерной быстротой окружность круга, в то как одновременно центр этого круга описывает окружность вкруг другой точки. Небообъектом горы, Луна.
Эвекция её, наиболее значительное из неравенств, обусловленных притяжением Солнца в долготе самой Луны, при движении её по эллипсу вокруг Земли, исчислена задолго до меня и равнялась 32 дням. Мне оставалось только параллакс от точки горы. Параллакс, угол, составленный линиями, идущими от светила к центру Земли и к наблюдателю. Проще говоря, угол, под которым виден со светила земной радиус места наблюдения. Сейчас суну под нос формулу. Столь добросовестно изображал процент ко всей этой астрономической, никак не могло существовать, решил углубиться в самые. Вскочил на ноги, стоящего за нашими спинами серванта, извлёк из ещё пожелтевших, расположил поверх уже распятых. Вот, да не кривите вы рожу, хоть самообразуетесь. Так: SinП=R/A. П – собственно параллакс, R – радиус Земли, А – расстояние светила от центра Земли. И что в итоге, я и так уже забыл всё что знал? Долин Печали на земле четыре. Абсурд, значит все параллаксы можно предоставить для колосажания, за ними потянется и остальное. Из Солькурска пошёл на юг, чтоб не морозить задницу по юртам. Через четырнадцать пути уточнил маршрут и южная долина с небосклона исчезла. А, мымра, думаю, попалась. Да не брешите, небось пали духом. Сейчас существенно, как выбрал верное. Не томи, бывший звонарь. Снова пошёл на юг. Такое хитрое синкретизическое место, существует во всех частях света и ни в одной, метафизическая химера, когда хочешь обонять мираж, она появляется, когда хочешь постирать свои портки в её реке, исчезает из соображений действительности. Пользуясь своим всевидящим котлом-мимесисом, видел одну долину Печали, была на юге. Никогда не шёл снег, не продували ветра, разве что революционные, дождь, что бы были довольны пальмы, набухали и рассыхались кресты, река обновлялась от всего, сбрасывали сёстры. Больше не грозил кулаком небесным буркалам, которые только сбивать (наконец-то озарение). Пешком пёрлись? Ехал на муле, я же не древний грек. Второго вёл под поклажей. Прихватил парочку ухищрений, чтоб развлекать встречных и обогнанных. Представляю и дрожу, по Европе, оправляющейся от чумы, мертвецов больше чем живых, не знают кто они и где оказались, едет звонарь-папа Римский в изгнании, ведя мула, невозможно увидеть из-за тюков и свёртков с настолько гекатомбическим содержимым, Чёрная смерть может устроиться вновь, в иной ипостаси, сам называет "ухищрения".
Сэр припомнил об одном ухищрении норвежских, при помощи, втроём семерых, в каковом к отряду сельджуков. Не выказали намеренья напасть, вообще схватиться. Остановились на расстоянии в дюжину, вперёд соцебарон или аннатщик, давая понять, желает в беседу на свитках. Спешился, громыхая чересчур, в сравнении с тряпками огузов, шаги навстречу. После краткого оба отряда кинули латокости на привале, кругом большого воспламенения, насуетили люди Санджара Хорасанского. Сельджуки не охотно рты о намереньях, сэр, будучи связанный рыцарской честью, заявил, едут освобождать Святую землю, заключил, имеют целью разведывательную. Санджар отправил воинов дозором вокруг, отряд сэра мог подраспустить ремни на юбках, пропорционально доверию, отдых лошадям. Готовилась еда, Санджар, развлечь новых знакомых, рассказывал, охеревал на кыныкском по дороге сюда. Рассказывал, один город на берегу неширокой к востоку, странная интоксикация. Для лечения и предотвращения в эпицентр лучшие лекари с доступных вестям концов (из двух соседних вымерших от их радений), образованной причудливого шахрестана. Санджар увлечён идеей, составил подобие карты, обозначая крайние точки из эскулапы. Стакнулся с бродягой Гильомом Рубрукским, монахом-францисканцем не то из фламандских, не то из греческих. Приверженец бедности о хуторе гамбривиусов, силился воткнуть расположение относительно города с болезнью, когда Санджар проведал, соображает в картах, сел ему на хвост, приказал своим принудить к помощи, принуждали к рассказам лекарей, монах сам заинтересовался. По составленной врачи прибыли в заражённый из самого Иерусалима, центра мира. Сам городок, Солькурском, не городок, пограничная крепость, добывали в ямах соль и мститли за Бруно Кверфертского, в середине локации, возмутило сэров и леди до крайности, возмутились про себя. На карте, предъявленной сэрам и леди, Иерусалим на юго-восточную окраину. Слева Арабия с городом Тимбукту, справа и выше Тартария, из той уроженец Бад-Кройцнах, местность Каспиена и город Лугдун, где-то, по словам Гильома, деревня королей, каковая своих не представила или не попались в руки сельджукам. Один за другим на небольшом расстоянии, определил сэр, одного дневного, крепости-города Габило Исса, Канмагона, Иберия, Барбарна, Сокотра, Ормуз, Кьоджиа, Баальбек. Составлено толково, небесталанно, разрисовано несколькими и аккуратными линиями. Окончив рассмотрение, сказать демонстрацию, к рассказу о болезни. Петракатенамия, симптомы с неодолимым желанием цепей и скал. В местности на какой Солькурск весьма не много. Скал в едином постигании как таковых не, каменистость почв наличествовала, но в секстариях. Больных, в число лишь девушки и женщины (покуда сельджуки перебивались в Солькурске ни единый мужчина не), бациллы не столько к скалам, сколько к склонам, в особенности к склонам над рекой. Нависали над Сеймом, малость на Тускорью, в одном месте громадные над Куром. Женщины, подхватившие, только случалось раздобыть цепь (вскоре в ход и верёвки), к склонам, приковывали, сколько могли себя, без молота, горна и скоб. В соответствие с Аквината правильнее, цепляли за коряги, впихивали в ласточкины гнёзда, другим концом себя, стояли день, удаляясь на ночь с тем, на другой или когда выпадет от стирки и стряпни, пойти и приковаться. Во время всем видом давали, с места не сдвинуть. И какой вердикт лекари? – леди. Мучились, мучились, так ничего и не растолковали, Санджар. Малоумные. Сэр, приказы для большего удобства во время привала, чистил устрашающий, думал про сельджуков. Хитростью заставил отступиться, направил по следу отряда сэра. Леди и леди собачились над котелком, сэр покачивал в грязном сапоге, оперев могучую о серый валун, размером с равелин на который отдохнуть гекатонхейр. Поднялись с солнцем, с бледным отражением, выводящим серые из-за туч, клубились в виде герметических, определённо давали понять, о дальнейшей судьбе сигналов ничего. Сэр с начала дня велел наддать шпорами в бока, вообще собраться и нацелиться. Все четверо доброй рысью, одёргивая сбивающихся на галоп, вняли велениям руководителя лучше безмозглых катафрактов. К полудню погода не изменилась, спасибо хоть не серным дождём. Впереди невразумительного вида донжон. Сэр приподнял забрало с очками (возможно ли отказать ему в логике?), лучше рассмотреть несуразное. Как будто построено из неба к земле. К верху расширялось, порядочное сужается, в крайней возможности остаётся, что у основания. На воротах с приоткрытой глухой белым цветом не то цветок, не то усугублённая конструкция сего донжона. Остановились в двадцати от ворот, велел сэру сойти и проверить, что. Со всегдашней неохотой грузно, сразу на две ладони в холке, неторопливым, назначенный в женский монастырь аббат, в направлении, не помышляя, кроме глодания бараньих, точно не помышляя ни о какой гаптофобической опасности. Акинак не, не вынул из стропа шестопёр, не сфокусировал на кончике бебута, не осведомился вслух, не изготовился отправить клинтуха. Не соблюдая никакой, сэр движением калитку, широкая спина, могло поместиться самопровозглашённое лилипутических антропоморфов, протиснулась. Больше религиозного, но света, прогноз снаружи. По открывшейся до отказа. Не доносилось совершенно, как и чего-либо. Брани, вутцелязга, приглушённых. Не появлялся, взятый в оборот обитателями донжона, самим донжоном как обсессионной фигурой. Выразительно на спутниц, спешился, в правую булаву, в левую кулачный, осторожно к контрархитектурному наросту. Подойдя на пять, прозревая чрез открытый калиточный, сделался смелее, внутрь буквально стремительно. У донжона нет крыши, ровным парапетом у круглой, бесконечной в завершении, образуя в середине эталонный имперфект, произвольный параллелепипед, бластопор. У стены во множестве флоридиновые фигуры, в кокетстве, с выраженьями лиц, натуръестество, окаменели настоящие или скульпторы терракотового переругались из соображений и разногласий кому акробатов, кому чиновников. Сэр нашёл себе среди сборища, выделялся мышиным доспехом, громадностью конституции. Вытянул вперёд обе, привалился к стене, приваливался ко всему, оказывалось под, способно выдержать. В подобных двое или трое глиняных, в расположении совершенной свободы. Никаких строгих вроде, при всяком удобном составлялись из членов во всякой китайской философской, буддизма или даосизма. В разрезе глаз ветропыль от Монголии до Цзэнмуаньша, вышеназванные суеверия миновали. Стало нестерпимо в сон, бросился к сэру. Растолкал, от экзерциций сам, заставил нагрузить столбы, прутиком прочь из донжона, не то бы уснули и превратились.
Кощейаредам вроде хартофилакса сон. Сколь ни любопытны окказиональные японцев с итальянцами, уступил, забылся над беловиком господина-растратчика казённых Изуверова. Таких преступных себе не лиценцировал. Во сне могло от начала света до конца света, из рта секрет и вообще-то, в неудобной тем паче, бесконтрольное эректоров, способное изорвать, больно устал, атлант, на кол, на небесную ось, принудили растолковывать азы естествофилософии, сон неожиданно. Предшествуй обыкновенная свинцовость век, пощипывание глаз и исход вразумления, ретировался из библиотеки. Смуглая и худая щека на желтоватый лист, чернила отпечатались: "Эпизод двадцать третий. Дом предстаёт сколь громаден".
"Эпизод двадцать третий. Дом предстаёт сколь громаден, столь и роскошен. Снаг видит это, когда оба привёзших его выдворяются из кареты, остаётся стоять перед широким подъездом, соседкой ещё двух столь же богатых. Снаг выбирается из под сиденья, но остаётся внутри. Не хочет удирать через забор, потому что высок и собаки, намеревается хитрить.
– Чтоб вас всех с вашим узами.