– Потому, что это бесполезное знание. На хлеб не намажешь и никак не приспособишь. Процессы тонкого мира идут своим чередом, и то, как мы их воспринимаем, ничего не меняет в нашей жизни. Знаешь ты, как все работает или нет, это абсолютно ничего не изменит. А вот своих будущих читателей можешь сильно обидеть.
– Как? Наоборот, то, что ты рассказал ужасно интересно. Если меня зацепило, понравится и другим.
– Нет. Возможно, единицам. Но… Люди стойки в своих заблуждениях. То, что ты принесешь им – ересь, с их точки зрения. Отгребешь кучу шишек и проклятий на свою голову, и ничего не получишь взамен. Подумай, стоит ли обижать людей?
– Звучит разумно. Обещаю подумать, – согласился я. – Но материал хорош, очень хорош!
Остаток пути мы прошли в тишине. Весь вечер я корпел, восстанавливая наш разговор. Затем полночи не мог заснуть. Все думал, включать его в книгу или нет. Наконец, принял решение. Мир уже достаточно полон всякой чепухи. Люди уже настолько привыкли, что им трахают мозг, что нарастили от-такенную шкуру. Ничего, не убудет. Основная масса просто отнесется к нему, как к очередному бреду умалишенного. Так же, как и я воспринимал Серегу поначалу. Пусть. Я включу этот разговор в книгу именно для единиц, кто родился с альтернативным мышлением. Детей индиго. Для тех, кому надоело скидывать лапшу с ушей, навязываемую с детства. Для тех, кого не устраивают принятые рамки. Для тех, кому остался последний шаг. Для всех них я открываю дверь. Или окно.
С этой мыслью я, наконец, отрубился.
Несколько дней мы продолжали работать как проклятые. С каждым днем выходные становились все ближе. Все чаще Ася занимала мои мысли. Хочется, чтобы она поскорее приехала.
В пятницу вечером мы отдыхали после тяжелого дня. Мои мысли были заняты Асей. Зазвонил телефон, лежавший на столе. Я протянул, было, руку, но тут же отдернул:
– Не хочу его брать, – сказал я Сергею. – Мне страшно… Что это?
Он посмотрел на меня. Во взгляде читалась грусть:
– Беда…
– Я не буду его брать… Нет!
Сергей поднял трубку, прислонил к уху. Грусть в глазах сменилась жалостью. Еле слышно он произнес:
– Твоя мама умерла.
Потолок обрушился на меня.
Остальное я помню не очень отчетливо. Память словно разорвана на лоскутки. Помню, как бегал среди деревьев и кричал, как резаный. Помню, как стоял в квартире, а вокруг суетились и лопотали соседи. Каждый интересовался, как я себя чувствую. А я лишь мычал в ответ. Помню, как внесли гроб. Приехала Ася, и, плача, кинулась мне в объятия:
– Милый, я примчалась, как только узнала…
Помню, я рыдал как младенец, стоя на коленях у мамы. Целовал каждый ее пальчик. Как же раздражают эти клише: "Бог дал, бог взял…" Пустые слова, почти как оскорбление, когда у тебя в душе такая боль. Лишь спустя время, когда отпускает, понимаешь, что каждый тоже переживает, по-своему. Все мы под богом ходим.
Чуть позже приехала старшая сестра с мужем. Из Полоцка путь неблизкий. Огромная благодарность ей и всем тем, кто взял хлопоты на себя – я был не в состоянии что-либо делать. И Сергею. Все сложное время он был рядом со мной. Вечером я вышел в другую комнату – отдохнуть. Серега был там. Больше никого.
– Ты ведь не просто так завел тему про бога и ангелов, да? – спросил я его. – Ты знал, что произойдет?
– Я чувствовал приближение беды. Но не знал, что именно будет.
– Думал, сможет меня утешить?
Он покачал головой. Глаза теплые, грустные.
– Сейчас вряд ли… Возможно, со временем будет легче принять.
Он сделал паузу, затем обратился ко мне:
– Вадим, загляни, пожалуйста, сейчас внутрь себя. Обрати внимание, там есть часть тебя. Холодная и расчетливая. Она сидит среди бушующего моря муки и горя и, словно ее это не касается, все подмечает, анализирует, наблюдает. Видишь? Ты прости, что я вернулся к обучению в такой момент. Просто увидеть ее можно только так. В минуты сильнейших страданий…
– Что это? – перебил я его. Мне даже вглядываться не пришлось. Я уже приметил этого червячка.
– Это, мой друг, и есть душа. Она никогда не болит.
– Это, душа?!. – изумленно переспросил я.
– Именно.
– А что ж тогда разрывается внутри меня? Что рвет меня напополам?
– Это, брат, страдает твое сердце. Плоть, рожденная от плоти, чувствует потерю. А душе глубоко плевать, как на свое собственное тело, так и на тела близких. Для нее и смерти-то не существует. Когда закончится бал, она просто скинет временный костюмчик и отправится восвояси.
– Понятно, – протянул я. На несколько секунд я отвлекся и боль приутихла. Но теперь она возвращалась с новой силой. – Как же больно, черт побери!..
– Я могу помочь, облегчить боль, – предложил Сергей.
– Как?
– Колдунство. Я приглушу все эмоции, – он протянул руку к моей голове. – Боль пройдет. Как, впрочем, и остальные чувства – горечь, печаль, любовь, нежность, теплота. Как сквозь вату. Временно, ненадолго.
– Не надо, – я отвел его руку в сторону. – Не сейчас. Чуть позже. Хочу быть с мамой до конца.
Он понимающе кивнул:
– Хорошо.
На поминках, после похорон, помимо тех, кто знал маму пришли и мои мужики работы. На удивление, ни Леник, ни Валет не бухали. Все выпили по одной рюмке, затем Гена вытащил из нагрудного кармана смятые купюры, протянул со словами:
– Вот, мы с мужиками скинулись, держи. Очень жаль твою маму. Пусть земля ей будет пухом.
Они собрались уходить, когда вдруг Гена развернулся и сказал:
– Ах да, чуть не забыл. Гардей, хоть и не смог сам приехать, просил передать, что у тебя есть законные три дня выходных. Заканчивай свои дела, и возвращайся к нам. Работа – лучшее лекарство для таких ран.
Понедельник я пробыл с сестрой, а во вторник вернулся в Гориводу. Гена, разумеется, прав, нужно отвлечься.
Серега встретил меня с порога.
– Привет, друже. Проходи. Как себя чувствуешь? – участливо спросил он.
– Хреново. Но держусь понемногу, – сказал я, и направился в свою комнату.
– Стой! – осадил меня резкий восклик моего наставника. Я застыл, как вкопанный. Он подошел, внимательно осмотрел. Пару раз обошел вокруг.
– Так я и думал, – произнес он у меня за спиной. – Присоска.
– Чего? – не врубился я, поворачиваясь к нему.
– Стой-стой, – сказал он уже помягче, возвращая меня назад. – Не дергайся, сейчас сниму.
Сергей пошуровал у меня за спиной и отошел. Рука согнута, кулак будто бы что-то сжимает.
– Серега, что это?
– Боковым зрением посмотри.
Я скосил глаза и заметил еле заметные подергивания в воздухе, возле его пальцев.
– Присоска, – повторил Сергей. – Довольно часто встречается.
– Не понял, – удивился я. – Что это за тварь?
– Это не тварь. Тварь на другом конце сидит. Ты, наверное, в курсе про энерговампиризм и энерговампиров, – ответил Сергей. Он вращал руками, словно откручивая змее голову.
– Угу.
– Так вот, все так и есть. Люди могут сосать энергию у других людей. Разово и не всю. Достаточно нахамить, вывести человека из себя, чтобы хапнуть его энергию. Обычно этим дело и ограничивается. Кровососа и жертву больше ничего не связывает.
Но есть определенный пласт людей, которые живут за счет воровства жизни других. Это, как правило, люди очень преклонного возраста. Каверзные такие дедки и бабки. Вечно злые. Ты им ничего не сделал, а они на тебя волком смотрят.
Понимаешь, у обычного человека со временем жизненных сил становится все меньше и меньше. Ребенок бегает не останавливаясь, раздетый – ему все нипочем. А старики чуть ходят, вечно мерзнут в тулупах. Даже летом. Энерговампиры тоже люди, тоже стареют. И им нужно все больше и больше энергии. Обычное хамство их уже не удовлетворяет и в ход идут такие вот присоски.
– Так это, типа, колдунство?
– Нет у них никакого колдунства. Это скорее шаманство. Примитивное, интуитивное, черное шаманство. Вызванное страхом приближающейся смерти. Довольно мерзкая вещь. Они присасываются к энергополю жертвы и сосут ее не переставая. Пока не высосут окончательно. Эффект такой же, как если постоянно носишь сосущую жизненные соки реликвию. Навесят такую присоску, и жизнь жертвы превращается в ад. Практически всегда до тех пор, пока кто-нибудь не умрет – вампир или его жертва.
– А самому снять эту хрень можно?
– Шаман может снять. Человек, постоянно работающий над своим биополем, может ее сбить – заставив свой кокон очень быстро вращаться. Но это скорее исключения из правила. Дьявольская вещь. Тут работает принцип – год за восемь. То есть, чтобы вампир выгадал год жизни, ему нужно отсосать восемь лет жизни других. Понятно, одной присоской дело не ограничивается.
– А почему я? Почему на меня накинули? Я что, лакомый кусочек?
– Разумеется. У тебя уже достаточно свободной энергии, чтобы быть целью номер один. Видишь ли, они-то как раз и пасутся на похоронах. Вход свободный. Люди в печали, особенно родственники. Достаточно человека немного из себя вывести, какой-нибудь глупой фразой. Да хотя бы даже злобно зыркнуть в глаза. И все – защита пробита, можно вешать присоску.
– Понятно. Спасибо, что снял. Что будешь с этим делать? – кивнул я на его руку.
– О, у меня есть отличная стратегия на этот счет, – улыбнулся Сергей. – Всегда храню небольшой запасец специальной энергожижи, как раз на такой случай. Сейчас закачаю ее сюда, и вампир больше не сможет воровать чужую энергию.
– А другие присоски. Ты ж говорил их может быть много?
– Жижа забьет весь узел. Все присоски отпадут.
– А что с вампиром будет?
– Лишившись питания, он погибнет и очень скоро.
– Так ты что, убьешь его?
– Не я. Время.
Серега закрыл глаза, сложил пальцы свободной руки в щепотку и направил прямо в кулак.
– Пошла жара! – захохотал Сергей. Он открыл глаза и отбросил то, что держал в кулаке, в сторону. Я прямо фибрами души ощутил леденящий вопль ужаса на другом конце.
– Когда я вижу последствия их деяний, в груди все сжимается. Я не могу дать выход гневу, сам знаешь, – сказал Сергей, отдышавшись. – Но конопачу их как следует. Дело принципа. Ладно, пошли, – он хлопнул меня по плечу. – Там как раз чайник закипел…
Глава 8.
Глава 8.
Я взялся за работу с удвоенными силами. Днем рана почти не болит. Лишь вечером, перед сном, она снова начинает ныть. Это уже не та острая непереносимая боль, сколько пустота. Дыра, как будто что-то вытянули изнутри. Несколько раз я порывался попросить у Сереги помощи, но каждый раз останавливался. Потерплю еще. Терпел же как-то до сих пор.
Мужики на работе в душу не лезли. Кроме, разумеется, Леника. Его расспросы начали порядком раздражать:
– Ну, как у тебя дела?
– Нормально, справляюсь потихоньку.
– Как сам?
– Держусь.
– Что с квартирой?
– Леник! – вмешался Гена. – Тебя еще раз поленом перетянуть? Не видишь, у человека горе. Отвали!
– Ну, а че? Жилищный вопрос тоже не хухры-мухры! Такие вещи надо сразу решать.
– Сестра отказалась от своей части наследства в мою пользу. Заботится обо мне теперь, вместо матери, – ответил я, понимая, что тот не отстанет. – Они с мужем живут в достатке. Доволен?
– И что будешь делать?
– Не знаю пока. Разберу вещи. Что-то сюда заберу. Кое-что раздам, по мелочи. Квартиру, наверное, сдавать буду.
Удовлетворенный Леник отвалил, словно насосавшийся клоп. Серые рабочие будни день за днем отдаляли меня от той трагической даты, делая мое существование более-менее сносным. Мы с Серегой продолжили наши вечерние практики. Ася наведывалась ко мне, иногда даже среди недели. Я, правда, еще не совсем окреп, чтобы крутить любовь, но мне очень приятна ее поддержка.
– Чем сегодня займемся? – спросил я Серегу, когда мы шли с ним после работы домой.
– Сегодня просто поболтаем, а завтра-послезавтра будет кое-какая практика.
– О, супер! Интересное?
– Не то слово.
– Опять предчувствие?
– Да нет. Кое-что услышал в деревне. Надеюсь, только Ася не приедет, а то все рамсы поломает. Ох, и не ровно девка к тебе дышит. Смотри, скоро заарканит, и пикнуть не успеешь.
– Ха-ха, – только засмеялся я, прекрасно понимая, что Серега прав.
– …Итак, что я хотел рассказать тебе, – сказал Сергей, откинувшись в кресле, глядя в потолок, после того, как мы добрались домой и хорошенько перекусили. – Есть такой момент. Как ты уже знаешь, мистики давно подметили, что душа после физической смерти еще сорок дней витает рядом с нами. Прежде чем бесследно исчезнуть.
– Да. Мама… Я как будто кожей чувствую, что она рядом.
– Угу, понятное дело. Но не беспокойся. Она сейчас не переживает о земной жизни. Она уже на пути в родной тонкий мир. Скоро она туда вернется. А тебе станет немного легче. Но речь сейчас не об этом. Ученые делали какие-то замеры и выяснили, что при физической смерти, клетки организма умирают по-разному. Какие-то погибают сразу, какие-то еще немного живут. Самые живучие из них погибают лишь на сороковой день. Совпадение, а?
– Хм, не похоже. Я, правда, и не знал раньше, про клетки. Вот про ногти и волосы слышал.
– Вот это как раз таки миф. Но дело вот в чем, и это очень важно для нас. Что является причиной, а что следствием? Клетки организма живут, потому что душа все еще в нашем мире, и поддерживает их через обрывки связи? Или же душа не может покинуть мир, пока хотя бы одна клеточка ее бывшего тела живет?
– А при кремации, что происходит?
– Видишь ли, мистики ничего про это не упоминают. Но, боюсь, ответ все равно вызывал бы сомнения.
– Ну а в чем смысл всего этого? Какая разница, что причина или следствие?
– А разница, мой друг, это неумолимость смерти или бессмертие.
Повисла напряженная пауза, которую я прервал:
– Как так?..
– Если душа полностью оторвана и спокойно покидает наш мир на сороковой день, а клеточки все еще продолжают жить… То это открывает поистине потрясающие возможности.
– Но ты сам говоришь, что клетки погибают, так что, какая разница, что причина, а что следствие. Человек-то все равно помер.
– Есть такая граница между жизнью и смертью. Называется вегетативное состояние. Последней степени. Доктора таких людей называют овощами, живыми трупами. Это не кома, из которой можно выйти. Из вегетативного состояния тоже выходят. Но тогда это не наш случай. Я говорю о тех, кто годами, десятилетиями лежит под аппаратами искусственного дыхания. Таких людей я называю вегатами.
– Почему, вегатами?
– Хрен его знает. Название само как-то прилипло на язык. Навеяно рассказом из далекого детства. В любом случае, мы тут не в докторов играем. Нужно условное определение, только для нас с тобой. В медицине нет правильного названия для таких пациентов. Только градация по степеням. Овощ – мне не нравится, слишком оскорбительно. Живой труп – тоже. В общем, лежит человек несколько лет, труп-трупом, без шанса придти в себя, мозговая деятельность отсутствует – значит, вегат. И еще, мы рассматриваем случаи, когда мозг не поврежден физически. Скажем так, последствия кислородного голодания. Может, переохлаждения.
Вегаты обречены неподвижно валяться без единого шанса очнуться. Врачи называют это смертью мозга. Разумеется, это не так, поскольку мертвые ткани были бы выведены из организма, и в их головах было бы пусто. Нет-нет, все не так!
Вегат бездвижен, потому что его душа покинула тело. Теперь это просто рубашка, которую бросили в кучу белья для стирки. Их души давно уже обретаются в тонком мире, а тела все еще прозябают в нашем. И могут лежать так двадцать лет, тридцать. Пока не умрут от изношенности. Или родственники не примут решение об отключении от аппаратов жизнеобеспечения.
Ангел-хранитель тоже ушел. Иначе он просто останавливал бы сердца, если душа не могла оторваться от тела. Но нет. Тонкий мир несчастные вегаты больше не интересуют.
– Как же они тогда существуют, что поддерживает в них жизнь? Если души больше нет.
– Есть еще одна субстанция, которая вылетает из тела при физической смерти – дух. Это энергетическая копия физического тела. Организм дает энергию, необходимую ей для существования. Лишившись питания, дух рассыпается где-то на девятый день после гибели тела.
В крайне редких случаях, когда ангел обрубает нить жизни, и душа покидает тело, дух умудряется зацепиться и не вылететь. Он занимает место души и берет управление на себя. Однако, дух это не душа, а лишь бледная ее тень. Его энергетики не хватает даже на то, чтобы поддерживать самые базовые функции организма. Но с помощью аппарата жизнеобеспечения организм может продолжать жить. В очень редких случаях дух настолько силен, что вегат может существовать и без дополнительной аппаратной поддержки. Дышать. Питаться через трубочку.
Сергей посмотрел на часы.
– Лады, харэ на сегодня, – обрубил он. – Давай на боковую. Утро вечера мудренее.
Спорить бесполезно. Серега мог спокойно остановиться посреди рассказа, и заставить его продолжать было практически не возможно. Не помогали ни просьбы, ни уговоры. Впрочем, я уже привык.
Утром, едва рассвело, мы оба шли на мол, радуясь лучам восходящего солнца. Теперь, когда солнце уже не печет, начинаешь по нему тосковать. Ведь август – это закат лета. Совсем скоро нам всем будет жутко его не хватать. Среди просвета деревьев мелькнула наша деревушка. Блестящие на солнце крыши и дорога, бегущая вдаль. Серега шел рядом и ловил кайф, жмурясь от солнца и удовольствия.
Вспомнилось, вдруг, начало нашего знакомства.
– Как там мальчик, из Пересвятого? – спросил я его.
– Что? А… Поправляется, что же ему делать. А что?
– Да так, спросил.
Войдя во двор, застали странную картину. Леник, в одних семейниках по колено, с кастрюлей на голове бегал по двору, прыгал, и орал:
– Как на чудо-юдины именины… Испекли пирог из глины!.. Каравай! Каравай! Хошь-не хошь, наливай!
Более странным было то, что Сивый и Валет активно ему аккомпанировали в ладоши. Оба сидели на лавочке. Сергей подошел к ним и спросил:
– Что происходит? Мне 103 набирать, или как?
– Да нормально все… У Гены сегодня день рождения.
– Как-то Леник оригинально его отмечает. Может, он уже того? – Сергей постучал по горлу.
– Да не. Гена просто подзабыл проставиться. Вот Леник его и умасливает.
– А Гардей что?
– А что ему? Сидит ровно у себя в кабинете. У него днюха только в октябре.
– Понятно. А Гентос?
– Закрылся в вагончике, как жлоб, и носа не кажет.
Мы завалились в другой вагончик, сели недалеко от входа, чтобы смотреть представление.
– Чайку? – предложил я.
– Давай. За что люблю эту работу – никогда не знаешь, чего еще эти клоуны отмочат.
На дворе раздалось радостное улюлюканье. Гентос шел по двору, а следом за ним, как цыганка увивался Леник.
– Давай-давай, Ушатый, позолоти ручку!
– С хрена ли?
– Че, забурел? А простава где?
– Простава? Ты мне еще за спаленный инвектор должен, как земля колхозу.
– Кто старое помянет – тому глаз вон! – не унимался Леник. – Давай, не робей! Мужики же ждут!
Гентос подошел к "ГАЗону", достал пакет. Внутри звякнуло. Леник в ожидании застыл по стойке смирно.