Я схватил полотенце, и, успокаивая свое бедное тело, принялся яростно растираться. Пока, наконец, не пришло благостное тепло.
– Ну, как? – спросил Сергей.
– Не знаю, что должно было произойти, но проснулся я теперь точно.
– Ладно, пошли собираться на работу.
Времени оставалось немного. Нужно еще побриться, одеться и перекусить чего-нибудь. Когда я пришел на кухню, Серега уже наливал чай обоим.
– Кстати, Серый, сегодня ночью меня мучили кошмары. Жесть, давно такого не было.
– Все хорошо, не беспокойся. Вполне нормальная реакция человека, посетившего место силы. Когда бываешь там, немного истончается стена здесь, – он показал на мой лоб. – И немножко начинает шевелиться здесь.
Сергей слегка хлопнул меня по спине между лопатками. Затем добавил:
– Место силы дает тебе немного халявной энергии. Ненадолго, конечно. Этого мало, чтобы видеть. И даже чувствовать. Но сны искажаются. Становятся очень странными. Но, тем не менее, все происходит словно наяву.
– Это да, – кивнул я.
– Через пару дней пройдет.
Мы допили чай, и отправились на мол.
Издали доносился звон лесопилки. Сегодня очередь Валета и Сивого. Надо же, спозаранку начали. Во дворе на скамейке обнаружили Гену. Тот сидел и мрачно курил.
– Дарова, Гентос.
– Дарова…
– А где Леник?
– В вагончике, холера его побери.
С Леником случилось то, что случалось с ним хоть и редко, но с завидным постоянством. Ночью он ужрался вусмерть. Мы нашли его лежащим на койке зубами к стенке. Рука свисает до пола. Леник лежит неподвижно, лишь тихо рычит, словно винипух, обожравшийся меда. Ясно, сегодня он нам – не помощник.
Гена докурил папироску и сказал:
– Ну что. Карэта подана, прошу садиться.
– Куда?
– Недалеко. В Молчаны. Три машины дров заказали. Как раз до обеда успеем, если напряжемся.
Зашибись. Три раза загрузить машину, три раза разгрузить. Гена немного ошибся. Закончили уже за обед. До Молчанов рукой подать. Банально не успевали отдохнуть между перегонами. Последняя машина шла со скрипом. Гена сбрасывал вместе со всеми, хотя ему, как водителю, лучше было бы поберечься. Чтобы руки не дрожали. Закончив, мы с Геной начали собираться, но Сергей попросил:
– Гентос, передохни. Обожди часок. У меня тут дело есть, срочное. Нужно наведаться к кое-кому. Вадим, пошли со мной. Думаю, тебе будет интересно посмотреть.
Гена подумал немного, потом сказал:
– Ну, хрен с вами, идите. Я пока вздремну малость. Как придете, стучите.
Мы прошли и остановились у опрятного дома из белого кирпича. Сергей повернулся ко мне.
– Вчера в этом доме должно было случиться горе, – сказал он. И, улыбнувшись, добавил: – Но этого не произошло. Сегодня здесь смех и веселье. Меня это радует.
– Что произошло? – я не совсем понял, что он имеет в виду. Точнее, ничего не понял.
– Сейчас узнаешь. Просто смотри и слушай. Позже я все объясню.
Он открыл калитку и вошел. Яростно залаял цепной пес, натягивая цепь до предела, чтобы достать нас. Открылась входная дверь, во двор выглянула хозяйка. Радостно заулыбалась, узнав Сергея.
– О, Сергей, это вы? Здравствуйте. Проходите в дом, сейчас чайку поставлю, – сказала она, посмотрев на меня. Затем гаркнула на пса: – Стихни там, злодей!
Собака замолчала, виновато замахала хвостом.
– Как ваш хозяин? – спросил Сергей, после того, как мы уселись за стол.
– В поле хозяин, работает, не покладая рук.
– А Анька как?
– Сидит в своей комнате. Уткнулась носом в этот бук, не вытащить.
– Ань!.. – крикнула она в коридор. – Выйди, посмотри, кто пришел.
Из коридора вышла красивая молоденькая девушка, лет семнадцати. Стройненькая, темноволосая. В комнате посвежело от дыхания ее юности.
– Ой! Здравствуйте, дядя Сережа! – защебетала она.
– Как там моя Анечка? – спросил Сергей, весело улыбаясь ей в ответ.
Девушка подняла руки вверх и закружилась, поднимая платье колокольчиком.
– Цвету и пахну, – засмеялась она.
– Как здоровье? Ничего не болит? – поинтересовался Сергей.
– Ой, спасибо вам! Все прошло. Это чудо какое-то, – сказала Анька, останавливаясь.
– Чудо и есть. Анечка, я пришел сказать, что ты теперь вне опасности.
– Вы хотите забрать его? – спросила она, касаясь рукой груди.
Подошла хозяйка. Она принесла на подносе чай с бутербродами. Присела рядом с нами.
– Ты носила его не снимая? – обратился Сергей к Анечке.
– Ага, как вы и сказали, – она продолжала прижимать руку к груди. – Я настолько к нему привыкла. Без него я словно голая. Так не хочется снимать его. Мне страшно…
– Анечка, я бы с удовольствием оставил его тебе. Но прямо сейчас, недалеко, кстати, отсюда, от рака умирает ребенок. Только эта штука может спасти его. А ты, как я уже сказал, вне опасности.
– А если рак вернется? – спросила хозяйка. – Неужто снова придется проходить через все это? Это ужасно.
Она заметно помрачнела.
– Не вернется, – ответил Сергей. – Если сделаете, как я скажу.
Он помолчал, выдержал паузу, затем начал говорить.
– Прежде всего, вы должны знать, что рак, хоть и побежден, но никуда не ушел. Он дремлет внутри в глубокой ремиссии. И может начаться снова. Через месяц, год, двадцать лет.
Анечка вспыхнула, хотела перебить, но Сергей поднял руку, останавливая ее.
– Рак – это не болезнь. Это расплата за наши грехи. Конечно, у каждого свой крест. Кто-то пьет, курит по-черному, и доживает до девяноста лет. А кто-то живет без вредных привычек, а умирает молодым в страшных мучениях. Тот крестик, что на тебе – он не лечит в буквальном смысле слова. Его святость обеляет грех, и рак отступает.
– Чем же грешно бедное дитя шестнадцати годов? Не курит, не пьет. С мальчиками ни-ни. До сих пор невинна. Каждое воскресенье мы ходим в церковь. За что нам такое наказание?
– Есть грех, страшный грех. Который совершает каждый из нас. Каждый день, каждый час, – ответил Сергей.
– Какой? Я не понимаю…
– Есть одна из строжайших заповедей, которую дал нам Господь – не убий.
– Но как?..
– Люди не поняли, что сказал Господь в этой заповеди. Они решили, что нельзя убивать людей. На самом деле нельзя убивать живое. Не случайно Господь принял живые злаки Авеля, и отверг мертвого барашка Каина.
– Так Господь разрешил разводить животных, – вставила Анька.
– Разводить можно, убивать нельзя. Животные могут убивать, на них греха нет. Такими их создал Господь. Но люди другие. Господь создал нам столько пищи, человек может жить, не убивая. Поэтому нам убивать – грешно.
Забойщик, убивая бедную свинушку, берет немножко греха на себя. Но, в основном, мерилом греха является количество съеденного мертвого. Мясник в лавке раздает грех вместе с телом убитого животного. Кто-то взял больше, получит больше, кто-то меньше, получит и греха поменьше. Но в целом, каждый принимает грех за убийство на себя. Просто он делится по-честному.
Грех копится в человеке. Чем его больше, тем больше болезней сваливаются на нашу голову. Наконец, когда он достигает предела, приходит рак. Предел этот у всех разный. Рак среди молодых – редкое явление, а вот большинство стариков страдают этим недугом.
– Так что, Аньке нужно переходить на вегетарианство? – озабоченно спросила женщина. Она верила Сергею, и отнеслась к его словам очень серьезно.
– Если бы! Все гораздо сложнее. Растения-то тоже живые. Они тоже живут и умирают. Даже их плоды живут своей жизнью. Взять, например, яблоко. Осенью вы осторожно снимаете яблоки, чтобы не повредить. И складируете в подвале или погребе. Весной, те яблоки, что были повреждены, заболели и умерли. Превратились в черные сморщенные головешки. Остальные яблочки живут. Проходит зима, а они все равно наливные, упругие, сочные. В этом и вся разница. Вот яблоко, – он взял одно яблоко из декоративной корзинки со стола. – Если вы его спечете, то оно, конечно, приобретет своеобразный вкус. Но станет мертвое. Если я съем его, я поглощу внутрь себя смерть. Если же я съем живое…
Он откусил кусочек, пожевал, и демонстративно проглотил:
– Я поглощаю жизнь. Яблоко не умирает, когда я его кусаю, когда жую. Его клеточки живут. Когда яблоко попадает мне в желудок, оно растворяется в нем. Оно растворяет свою жизнь во мне. Господь создал его, как пищу для меня.
Сергей сделал паузу и подвел итог:
– Будете есть мертвое, будете приближать смерть. И наоборот, кушайте живое и увеличивайте свою жизнь.
– А если я съем живого червяка? Его жизнь перейдет ко мне? – спросила Аня.
– Боюсь, червяк погибнет, прежде чем раствориться. Ты получишь смерть.
– Так что вообще можно есть тогда? – спросила мать девушки.
– Овощи, фрукты. Только их нельзя готовить. Ни варить, ни жарить, ни замораживать. Только сушить и только на солнце. Слава богу, что-то можно заготовить с лета. Что-то продается на рынке, в магазине. Только брать нужно белорусское. Ни в коем случае не привозное. Да и наше, белорусское, нужно хорошенько мыть. Вообще, правило здесь такое. Что живое вкусное, то можно есть. Если вкус неприятен, или не нравится, лучше воздержаться. Картошку и свеклу живую не очень-то пожуешь.
Что касательно злаков. Они не живые и не мертвые. Это зародыши будущей жизни. Научитесь их проращивать, это будет большим подспорьем. Дешево и сердито. И очень полезно. Будет, чем набить животик.
– А хлеб хоть можно?
– Нет. Ни хлеб, ни сахар, ни супы, ни каши, ни молоко и его продукты. Это все мертвое. Молоко еще более-менее можно ребенку до двух лет. После ни-ни. Считай, что мертвое. Кстати, пусть Анечка погуглит рецепты сыроедческой кухни. Там очень много вкусных блюд, которые можно приготовить из живых продуктов. Даже хлеб. Который будет оставаться живым.
– Сыроедческих?..
– Сыроеды, это люди, которые питаются так, как я сказал. Только у них идеология другая, физиологическая. Они опираются на объективные биологические процессы расщепления пищи. Что есть, конечно, отражение глубинных духовных процессов. Мне не нравится определение, сырая пища. Сырая – это когда из подвала, с плесенью. Живая пища – несет в себе жизнь.
Сергей разложил на столе чистую белую тряпицу.
– Не бойся, Анечка. Все будет хорошо.
Анька медленно сняла цепочку с шеи.
– Ой, так тяжело расставаться с ним.
– Я знаю, зайка. Но что поделать, крестик один, а страждущих много. Сейчас он очень-очень нужен другому ребенку.
Все так же медленно она положила крестик на тряпочку. Сергей бережно завернул и засунул за пазуху. Он допил чай.
– Послушай, Анечка. Питаться живой пищей, когда все вокруг едят нормальную, мертвую – очень тяжело. Очень много соблазнов. Но я уверен, что ты справишься. Тебе отступать некуда. Господь всегда дает крест по силам. А вы, мама, поддержите дочурку. Переходите вместе. Так будет легче.
– Сергей, а можно легенький супчик, хоть иногда?
– Нет, нельзя. Даже немного обычной пищи не даст организму отвыкнуть. Это будет как постоянная пытка. И хочется, и колется. Долго так никто не продержится.
– Ну, хоть пару раз в неделю. Это же супчик, считай одна вода.
– Стоп-стоп. Хозяюшка, вы с кем спорите? Явно не со мной. Я ведь уже все объяснил. Наверное, с собственной совестью. Стоит ли рисковать жизнью дочери ради супчика или нет?
Хозяйка пристыжено замолчала.
Мы попрощались, поблагодарили за угощение. Сергей погладил Аньку по голове, взлохматил ей волосы.
– Да не дуйся ты. Все будет нормально. Если что – я всегда рядом, – сказал он. На ее лицо возвратилась улыбка
– Спасибо вам, дядя Сережа. Слава богу, что вы рядом, – прошептала она, и приложила его ладонь к своему лбу.
Когда мы вышли, я спросил Сергея:
– Серега, объяснишь?
– Что именно?
– Что это? – указал я ему на грудь, где под спецовкой топырился узелок.
– Это крестик, – просто ответил он. Капитан Очевидность, блин.
– Я вижу. Это что, какой-то чудодейственный крестик?
– Это артефакт. Крест Иоанна Кормянского, – сказал Сергей. Увидел недоумение у меня на лице, добавил: – Жил такой священник. Очень людей любил. Когда умирал, его душа сильно болела за людей. Так сильно, что от нее оторвался маленький кусочек и поселился в его нагрудном кресте. Крестик стал артефактом, и теперь помогает людям, так же как и Иоанн Кормянский при жизни. Не бойся, дома я все расскажу и объясню. Просто сейчас некогда.
Мы подошли к грузовику, подняли на ноги Гену, и помчались домой. Сергей попросил остановить около гориводского перекрестка. Вышел, и позвал меня с собой.
– Гентос, ну мы на сегодня все. Я думаю, норму выполнили. Сейчас мы с Юпитером кое-что закончим, и домой. Прикрой чуть что, если Гардей хватится.
– Ладно, – махнул рукой Гена, – как знаешь, Шаман. До завтра.
Он захлопнул дверь, и машина помчалась в клубах пыли.
– Нам туда, – зашагал Сергей через дорогу.
– В Пересвятое?
– Оно самое.
– Что там? Больной ребенок?
– Да. Я думаю, ты и так уже все понял там, в Молчанах.
По дороге в деревню я не удержался, спросил:
– Сергей, а нам с тобой не стоит перейти на живую пищу?
– Страдаешь тяжелым недугом? – спросил он в ответ.
– Я? Нет.
– Тогда зачем тебе нести чужой крест? Это очень тяжкое бремя.
Несколько минут мы шли молча. Я переваривал увиденное. Сергей тоже молчит. По лицу невозможно было догадаться, о чем он думает.
– Знаешь, Вадим, – неожиданно произнес он. – Наверное, все-таки нужно рассказать тебе, тем более ты сам поднял эту тему. Ты прав, рано или поздно придется переходить на живую пищу. Представь себе путь становления шамана. Для того, чтобы быть шаманом, нужно иметь очень много свободной энергии. Чем больше, тем лучше. Идеальный максимум достигается при состоянии, которое называется безупречностью.
Представь себе ступеньки, уходящие вверх, одна выше другой. И представь обычного члена нашего общества. У него практически нет свободной энергии. Она все расписана и разделена. Рабочие обязанности, семейные хлопоты, вредные и полезные привычки, заботы, долги, стремления, активный отдых, игры. Все это составляет жизнь человека, но и требует его энергию, как топливо. Если где и завалялась нерастраченная, свободная энергия, не волнуйся, ей быстро найдется применение. Наша задача освобождать свободную энергию. Каждый раз, когда мы отбрасываем нечто, что тянет из нас энергию, мы становимся на ступеньку выше. Например, бросил курить – поднялся на следующую ступеньку. И так далее. Фактически нужно пересмотреть всю свою жизнь.
Освободив достаточное количество энергии, ты начинаешь чувствовать вибрации. Сначала сильные, грубые. Затем более тонкие, незаметные. В конце концов, при приближении к максимуму, ты сможешь видеть изнанку мира, как это описано у Кастанеды.
Естественно, избавление от окружающих тебя гирь и гирек – это первый круг накопления свободной энергии. Далее идут такие специфические техники, как остановка внутреннего монолога, энергетические движения и пассы. Переход на живую пищу также освобождает свободную энергию и находится где-то посередине.
Ты не замечаешь, но я вижу, как много ступенек ты уже преодолел. Но питаться живой пищей тебе еще рано.
– А тебе?
– Мне уже давно пора. Но не могу я в коллективе. Мужики не поймут. Однажды я оставлю общество. Уйду в одиночное плавание, так сказать. Поселюсь где-нибудь в глухомани в погоне за безупречностью. Тогда можно будет кушать только живую пищу. Кстати, сегодня утром я тебя потянул обливаться холодной водой. Это было не случайно. Обливание тоже увеличивает количество свободной энергии. Пусть у тебя войдет в привычку.
Мы остановились у небольшого домика. Он ютился между двумя большими кирпичными бугаями. Пусть небольшой и деревянный, но в нем чувствуется заботливая рука. Свежеокрашен, палисадник новый, но колоритно сделан в деревенском стиле – плетень, горшки на прутьях. Черт, я поражаюсь, откуда Серега в курсе, где что происходит? Живет и работает вроде на виду. А жизнь ближайших деревень знает как последний сплетник.
Мы вошли. На лай собаки дверь открыла молодая женщина. Глаза красные, полные слез.
– Кто вы? Что вам нужно? – испуганно спросила она.
– Здравствуйте. Меня зовут Сергей, это Вадим. Мы из Гориводы. Пришли к вашему сыну.
– Он сейчас спит, – сказала она, держа дверь слегка приоткрытой. Ей хотелось избавиться от непрошенных гостей и вернуться в дом.
– Но, тем не менее, можно войти? Не бойтесь, мы не тати, не грабители.
– Хорошо, входите, – посторонилась она, – но предупреждаю, если что, я буду кричать. Соседи дома, и муж должен скоро подойти.
Внутри было довольно опрятно. Чистые вымытые полы, вязанные вручную коврики. Обои хоть и старые, вышедшие из моды, но ни пыли, ни паутинки. На окнах светятся белизной волнистые занавески. Изначально дом состоял из двух комнат. Позже дальняя комната была разделена перегородкой. Холодильник и обеденный стол стояли в передней.
– Вы хотели видеть моего сына, – спросила она, когда мы зашли. – Зачем?
– У меня для него кое-что есть, – ответил Сергей. – Можно его увидеть?
Она провела нас в детскую, маленькую комнату, отделенную перегородкой. Поражал неестественный для детской порядок. Немногочисленные игрушки аккуратно сложены в углу. На столе ничего нет, кроме вазы с цветами. Напротив входа в углу на кроватке спит мальчик лет девяти. Усохшее, пергаментного цвета лицо выдает тяжелую болезнь. Мальчик спал беспокойно, крутился и стонал во сне.
– Не могу этого слышать. Это просто невыносимо, – сказала женщина, и, всхлипнув, вышла в коридор. Сергей погладил спящего малыша по голове и вышел вслед за ней. Я задержался возле выхода, не в силах отвернуться от больного ребенка. Отсюда я мог видеть, как Сергей беседует с его мамой.
– Доктора сделали что могли, – сказала она. – Предлагали оставить ребенка в хосписе, но я не смогла. По крайней мере, здесь я всегда буду рядом с ним. Два раза в день приезжает медсестра, делает укол. Есть предложения от зарубежных клиник, но у нас таких денег нет. Благотворительные фонды, куда мы обращались, не собрали и десятой части суммы.
Она снова заплакала. Сергей достал из-за пазухи узелок, развернул. Подождал, пока она упокоилась и обратила внимание.
– Это, – сказал он, – чудодейственный крест святого Иоанна Кормянского. Он исцеляет рак, и спас уже не одного ребенка. Оденьте на ребенка, и пусть носит его, не снимая. Откажитесь от уколов, когда боль уйдет. И никаких больше лекарств и процедур. Доверьтесь святому Иоанну Кормянскому, и он вернет вам вашего мальчика.
Сергей еще что-то говорил хозяйке, но я не слышал. Я смотрел на ребенка. Мальчик будет жить. Мои глаза заполнили слезы. Господи, я и не знал, что Серега занимается этим.
Подошел Сергей, и бережно, чтобы не разбудить, надел крестик на шею мальчика. Когда мы уже уходили, хозяйка спросила:
– Это поможет, спасет моего сыночка? – в ее глазах сквозь слезы проступила надежда.
– Иначе и быть не может, – ответил Сергей.
– И вы ничего не возьмете взамен?