- Ладно-ладно! Я вижу, у вас тут все на самообеспечении. Электросварщиков за электродами посылаете, ремонтников за инструментом... Ладно, допустим, шучу! Допустим, отдел снабжения работает безукоризненно. А между прочим, в самом деле заскакивали ваши ребята ко мне за электродами. Чем занимается, спрашиваю я у них, мой любезный друг, Славка Хромов? Печень, отвечают, у Славки шалит. А я им на это так говорю: пьет, наверно, Славка безбожно, потому и печень шалит. Или шашлыков много кушает! Весело живет Славка Хромов! А? Ладно, это тоже шутка. У меня для тебя, Славик, еще много шуток припасено, так что смеяться тебе, Славик, не пересмеяться. А инструмент ваш все-таки залежался. Начали мы его помаленьку... на другие объекты выделять... Вот так-то. Смотри.
В тот момент открылась дверь, и вошел еще один член Комиссии - Тюляфтин. В золотистой дубленке, в очках со сверкающими гранями, розовощекий и радостный.
Глаза Тюляфтина сияли восторгом, а в авоське плескалось несколько бутылок, переложенных консервными банками, свертками, пакетами.
- Здравствуйте, товарищ Хромов, - протянул он, улыбаясь. - Очень приятно... А я вот по хозяйству... Представляете, - громче заговорил он, обращаясь уже ко всем, - возле самого магазина увязались за мной две лошади, самые настоящие лошади, представляете? Идут, главное, молча сзади и идут. Я сначала от них бегом, думаю, кто их знает, может, они... Всякие бывают лошади. Бегут, губами шевелят, глазами своими фиолетовыми косят, - в очках Тюляфтина сиял детский восторг от пережитого приключения.
- Напугался? - заботливо спросил Чернухо.
- Нет, что вы! Это было прекрасно! В наши дни вот так запросто пообщаться...
- С лошадьми?
- Да нет! - не заметил издевки Тюляфтин. - Я имею в виду пообщаться с природой.
- Ты вот лучше со Славиком пообщайся, у него важное дело.
- Да подождите вы с делом! - капризно махнул тонкой ладошкой Тюляфтин. - Я дал лошадям хлеба, и они, представляете, съели! Так буханку и скормил. Сейчас у порога стоят.
- Значит, вы не принесли хлеба? - нахмурился Мезенов.
- Лошади съели! Без остатка! Они пришли сюда... А я подумал, еще в конокрадстве обвинят! - Тюляфтин засмеялся в восторге от пережитого.
- Ты вот что, - повернулся от печки Чернухо, красный в свете горящих поленьев, - не раздевайся! За хлебом мотай.
- Какие же вы, право... - Тюляфтин замялся, подыскивая слово мягкое и в меру обидное.
- Да, ты прав, - поддержал его Ливнев. - Все они чревоугодники, глухие к красоте люди. Особенно - я. Ужасно хочется есть. Думаю, в обществе двух представительниц местной фауны тебе нескучно будет проделать еще пять километров по свежему воздуху. Мы тебя подождем, начинать не будем. Заодно там, в конторе, Опульского прихватишь, а то он по уши в протоколы зарылся, задохнуться может.
Восторг в глазах Тюляфтина вытеснялся обидой.
- Простите, - напомнил о себе Хромов, - мне бы хотелось, чтобы товарищ Тюляфтин тоже, так сказать... присутствовал... при том... когда я... При том, что я хочу сказать, уж коли я здесь оказался...
- Перестань жевать! - приказал Чернухо, заталкивая в печь мерзлые, шипящие поленья. - Есть дело - говори. Слушаем. А то зарядил - я хотел бы, я желал бы... Ты здесь снабженец. А раз так...
- Значит, это вы снабжением ведаете! - опять вмешался в разговор Тюляфтин. Он повесил на ручку двери авоську и подошел к Хромову. - Знаете, я восхищен снабжением вашего магазина. Просто должен поздравить вас! Вот только что захожу в маленькую такую избенку, над дверью масляной краской написано: "Промтовары". Внутри, конечно, холодно, окошко маленькое, пол просел, весь торговый зал, если его можно так назвать, занимает несколько квадратных метров. Но там висит, вы не поверите, кожаная куртка, самая настоящая, арабская! А рядом - финское платье! Если я об этом буду рассказывать в Москве, мне не поверят! Да! Тут же - французские сапожки, без которых у моей жены вот уже который год развивается настоящий комплекс неполноценности!
- Когда будете рассказывать об этом своей жене, - тонким голосом заговорил Чернухо, - не стоит называть Славку. Это не его заслуга. Это снабжение местной кооперации. А Славка занимается трубами, электродами, рабочей одеждой. То есть вещами, без которых ваша жена может спать спокойно. Вот веник, я думаю, Славик выпишет вам со склада бесплатно. Здесь веники - вроде местных сувениров. Мы так считаем, если на Проливе побывал и веника на память не привез - то вроде и не специалист ты, и не разобрался во всех сложностях и проблемах строительства, не познакомился с людьми. Как, Славик, устроим товарищу москвичу веник?
- Банный? - серьезно спросил Тюляфтин.
- Как?! - повернулся Чернухо к Хромову. - Ты и банные завез?!
- Простите, товарищ Чернухо, - побагровел Хромов, - но вы мне сейчас напоминаете банный лист. Да!
- А это моя задача - пропарить вас здесь хорошенько, а то позакисли вы тут, дух от вас тяжелый идет! Дышать нечем!
Хромов видел, что все ждут, чтобы он, наконец, сказал, с чем пришел. Но после такого начала... Уйти? Они пожмут плечами, посмеются да и только. Заставить их после этого выслушать себя будет почти невозможно.
Нет, надо все сделать сейчас, завтра он не решится на такое... Да и поздно будет.
- Я заскочил к вам ненадолго, - начал Хромов. - Все надеялся, что вы найдете время поговорить не только с бульдозеристами и водолазами, но и с инженерной службой, поинтересоваться ее мнением. - Хромов с ужасом понимал, что начал плохо, ужасно плохо, огулом обвинив всех, но никак не мог выпутаться из фразы, которую начал.
- По-моему, вы не правы, - вмешался в разговор Мезенов. - У вас нет оснований выдвигать против Комиссии столь серьезные обвинения. Преждевременно подводить итоги, как это вы пытаетесь делать, было бы неправильно, работа еще не закончена.
От этих сухих, холодных слов у Хромова онемело все внутри, перехватило дыхание. Он уже не боялся криков Чернухо, не совсем понятных слов Ливнева, про себя смеялся над наивностью Тюляфтина, но Мезенов сказал именно те слова и именно тем тоном, которые всегда действовали на Хромова угнетающе.
- Может быть, я не совсем точно выразился...
- Одну минутку, - Мезенов пресек отступление Хромова. - Если позволите, я отчитаюсь перед вами о проделанной работе. Мы имели очень содержательные беседы с главным инженером Званцевым, с главным механиком Жмакиным, у нас запланирована встреча и с вами, но вы несколько поторопили события. Один из наших товарищей, вы с ним знакомились - Опульский, вот уже несколько дней изучает документацию, протоколы собраний, встречается с рабочими, и мы уверены, у него будет очень полное и обоснованное мнение об общественной жизни на стройке.
"Какая машина! - восхищенно подумал Ливнев. - Вроде бы затертые фразы, обтекаемые формулировки, штампы, но он перемалывает бедного Хромова, как мясорубка. Напиши я статью в таких вот выражениях, надо мной будет смеяться вся редакция. А у него... Он, как болванками, колотит Хромова по темечку, и тот даже уворачиваться не успевает".
- Да, скорее всего, я не прав, - поспешил согласиться Хромов. - Может быть, я поступаю не совсем верно, но как человек, которому небезразлично положение дел на стройке, все-таки решил зайти к вам и...
- И правильно сделал! Молодец, Славка! Умница! - выкрикнул Чернухо. - Личные контакты ничто не может заменить. Тюляфтин пришел из магазина не с пустыми руками. Слава богу, ваши лошади хоть водку у него не выхлестали! Мы сейчас пообедаем, вспомним старые добрые времена, а ты расскажешь нам, что тревожит душу твою, что спать тебе, болезному, не дает. Насколько я знаю, ты. Славка, не дурак выпить, а? А может, ты и вообще не дурак, а?
- Мне бы хотелось поговорить не о старых временах, - медленно произнес Хромов, не глядя на Чернухо. - Меня больше интересуют дела настоящие.
- Говорите, пожалуйста! - сказал Тюляфтин, усаживаясь на койку. - Мы вас слушаем.
Хромов помолчал, собираясь с духом, потер ладонями щеки, пытливо глянул в глаза Мезенову, опасливо покосился на Чернухо, замершего у печи с поленом в руке.
- Это не первая моя стройка и, надеюсь, не последняя. Я хочу сказать о строительстве нефтепровода. Как вы знаете, стройка фактически заморожена. Причин много... Тайфун, отсутствие своевременной проектной документации, плохое снабжение...
- Во! - не удержался Чернухо. - Молодец, Славик! Самокритика - первое дело.
- Подожди, Кузьма, что-то ты раскудахтался не ко времени, - пробурчал Хромов. - Самокритика хороша, когда критики маловато. А у нас этого добра хватает. Успевай только поворачиваться.
- И успеваете? - улыбнулся Мезенов.
- Когда как. Так вот... Не знаю, какие выводы сделаны вами, да и не мое это дело... Я здесь работаю два года, и у меня своих выводов предостаточно. Скажу прямо - Панюшкин не подходит для должности, которую занимает. Здесь не подмосковная стройка, здесь нужен человек иного склада... Иного возраста. - Хромов расстегнул пальто, опустил концы шарфа, размотав его с шеи, поосновательней уселся на чью-то койку, поняв, что его слушают. - Скажу честно, я не могу обвинить Панюшкина в неверном, ошибочном или тем более вредном решении. Все, что он делает, правильно. Но это касается только того, что он делает. А делает он недостаточно. Он опытный специалист, он любит дело, для него эта стройка чуть ли не смысл всей его нынешней жизни...
- Мне тоже так показалось, - сказал Мезенов.
- Это так и есть, - добавил Чернухо.
- Да, я, пожалуй, тоже присоединюсь к этому мнению, - значительно проговорил Тюляфтин.
- И тем не менее, - продолжал Хромов, - сроки сорваны, люди разбегаются, трудовая и производственная дисциплина расшатана, моральный уровень... Об этом я и говорить не буду. Кроме вас здесь работает следователь прокуратуры. Понимаю, в чем-то конкретном обвинить начальника нельзя, но результаты... Они печальны. Да, у нас с Панюшкиным нелады, мы ссоримся, дело доходит до личных оскорблений. Я говорю об этом прямо, чтобы не возникло недоразумений, чтобы мои слова вы не восприняли как сведение личных счетов.
Некоторое время все молчали. Слышно было, как трещат в печи дрова, как скрипнула под кем-то пружина кровати, как тяжело, сипло дышит Хромов. Он чувствовал, что сказал лучшее из всего возможного, ни в чем не обвинив Панюшкина. Поэтому тот не сможет оправдаться. А решать, делать выводы - он на это не имеет прав, это задача Комиссии. Хромов видел легкую растерянность Мезенова, угрюмость Чернухо, настороженность Ливнева, видел, как беспомощно вертит головой Тюляфтин, не зная, как ему быть, что сказать.
- Видите ли, - решил продолжить Хромов. - Мне не хотелось бы обвинять Панюшкина. Он этого не заслуживает. Я уже говорил - он честен и предан делу. Рабочие, водолазы, механики, газосварщики, обслуга, флот, проблемы Поселка - все на нем. Лет десять назад он потянул бы это легко и с радостью. Но сейчас - нет. Выдохся человек. Вся жизнь по стройкам - это не каждый выдержит.
Когда Хромов вышел на крыльцо, красное солнце висело над Материком. Хромов смотрел на светило спокойно, и в его глазах мелькали маленькие красные огоньки.
- Вот такушки, гражданин Толыс, - вслух произнес Хромов и сошел с крыльца. Он шагал, с удовольствием вслушиваясь в скрип снега под ногами, ощущая розовый закатный свет на лице, бодрящий мороз, волнение, которое еще не покинуло его. - Обижать - оно легко, - бормотал себе под нос Хромов. - Обижать каждый может, а если еще и должность позволяет, то тут уж и радость тебе, и наслаждение. Тут уж попить можно вволю кровушки-то чужой! Но ведь обида, она того, о двух концах, обиду можно простить, но забыть нельзя. Вот покайся, к примеру, ты передо мной, прощения попроси, не раз, не два, да при людях - тогда, глядишь, может быть, и простил бы я тебя. А может, и нет. Есть причина и следствие, есть обида и месть. Да, Толыс, существует такое некрасивое слово, которое вслух трудней произнести, чем мат какой. Если хочешь, Толыс, я кое-что расскажу о мести, тебе не помешает знать это, чтоб ты мог оценить ее, понять, прочувствовать.
Перво-наперво - месть должна быть неожиданной, с ясного неба должна свалиться, во как! Еще закон - месть не может быть анонимной, обидчику положено знать, кто ему нанес удар, и ты, Толыс, это будешь знать.
Самая лучшая месть с улыбкой. А если она из последних сил, с предельным напряжением, со вздувшимися жилами, налитыми кровью глазами, с проклятиями и топаньем ногами - это не месть. Настоящая месть ласковая, заботливая. А я, мол, и не знал, что для тебя это так важно, ну, извини, друг дорогой, постараюсь впредь быть осмотрительней... Так примерно.
А еще, Толыс, скажу я тебе, что хорошая месть имеет некую протяженность во времени, чтобы обидчик, то есть ты, Толыс, засыпал и просыпался, не забывая обо мне, чтобы ты во сне меня видел, чтобы я во всяких видах тебе спросонья мерещился. А если, как внезапная боль в сердце, как выстрел в затылок - это не месть.
Думаешь, все? Нет, еще законы есть. Хорошо, если месть сопровождается общением с обидчиком, чтобы ты мог здороваться с ним, о самочувствии спрашивать, вопросы деловые обсуждать, вежливо разговаривать при посторонних, спокойной ночи желать. Еще закон знаю - хорошо бы мести быть с продолжением, чтобы обидчик понимал - ты можешь еще кое-что сделать, но вот когда ты нанесешь очередной удар, и в чем он будет заключаться - об этом чтоб он и догадаться не смог.
Много законов есть, Толыс, как-нибудь я тебе о них расскажу. А заканчивается месть знаешь чем? Чтобы закричал ты однажды ясным днем, да при людях: "Бей! Ради бога - бей! Не мучай! Бей скорее!"
Вот такушки! Закричишь, Толыс, у меня, ох, закричишь! А знаешь, что я тебе отвечу? Я скажу: "А о чем ты, собственно, Николай Петрович? Господь с тобой, зачем мне тебя бить-то? Плохо ты обо мне думаешь, Николай Петрович!" - вот что я тебе скажу на все твои мольбы.
Кто-то рассказывал мне, что Хромов с Острова так и не уехал, живет в Охе, вышел на пенсию. В доме, где ему дали квартиру, он подрядился работать не то дворником, не то истопником, и его часто видят во дворе в любое время года - грузного, молчаливого, нахохлившегося.
С людьми, которых он знал раньше, Хромов не встречается. К нему приезжал сын, с которым он разругался лет десять назад. Но Хромов то ли от радости, то ли по привычке так напился, что даже не помнил, как сын уехал.
Как-то, будучи в Охе, я хотел зайти к нему, нашел его дом, двор посмотрел, который Хромов убирает, но самого не застал - с острым приступом холецистита его накануне увезли в больницу. Потом уже мне рассказали, что вернулся он через месяц еще более грузный и постаревший.
Его часто видят на скамейке в глубине двора. Стоит у его ног пустая бутылка, а он смотрит куда-то прямо перед собой, и по его большому рыхлому лицу текут слезы - то ли плачет, то ли глаза от старости слезятся. Кто-то попытался было расспросить его, попригорюниться вместе с ним, но Хромов молча поднялся, сунул пустую бутылку во внутренний карман замусоленного пальто и ушел не оглядываясь.
* * *
Тюляфтин вошел в кабинет к Званцеву и остановился на пороге растерянно и беспомощно. Очки с мороза запотели, и лишь смутная тень у окна подсказывала ему, что хозяин на месте. Званцев, спохватившись, пришел на помощь - повесил дубленку на гвоздь, провел гостя к столу и усадил на табуретку.
- Спасибо, старик, - сказал Тюляфтин. Протерев очки замшевым лоскутком, он улыбнулся, словно бы в предвкушении того, что он сейчас скажет. Зубы у Тюляфтина были крепкие, но росли как-то криво, вкось, да и редковато. - Старик, - продолжал Тюляфтин, - хочу поговорить с тобой.
- Ну что ж, - Званцев насторожился, но его настороженность была радостная, он будто заранее ждал, что этот человек принесет ему хорошую весть.
- Старик, не буду тянуть, ты - кандидат номер один.
- Куда? Какой кандидат?
- Не будем, старик, - Тюляфтин придвинул табуретку поближе к столу. Он забросил ногу на ногу - его тощая острая коленка проступила даже через две пары подштанников. - У всех одна тема для разговора. Если хочешь, чтобы это я сказал, скажу - снимают твоего хозяина.
- Панюшкина? - задохнулся Званцев.
- Снимают, - Тюляфтин соболезнующе покачал головой.
- Вопрос уже решен?
- Старик, я знаю, что говорю. И повторяю - ты кандидат номер один. Нового человека сюда не пошлют, да новый и не поедет. Кому это нужно - цеплять на себя эту дыру? А ты здесь с самого начала стройки. Дошло?
- Снимают, значит, Панюшкина...
- Ну а что делать? Старик, меры-то принимать надо. Посуди сам, что мы можем предложить? Оставить Панюшкина? И взять на себя, на свою шею все дальнейшие последствия? А срывы будут, старик, и я тебя, уже как начальника, об этом предупреждаю. Но какое-то время ты имеешь право и на ошибки, и на печальные отчеты... Ты окажешься, как в мертвой зоне. Крупнокалиберные орудия из Министерства, объединения, обкома не достанут, снаряды будут перелетать через твою голову. Ты сможешь еще полгода все на Панюшкина валить. Тебе и это позволено.
- Да мне, в общем-то, и не хочется на него валить. Тем более что и оснований нет.
- Старик! - укоризненно протянул Тюляфтин. - Мы же не на собрании. Правильные вещи нужно говорить на собрании... Поскольку они для того и придуманы.
- Значит, снимают все-таки Панюшкина...
- Да хватит тебе причитать! Всем это было ясно с самого начала. И тому же Панюшкину.
- Должны быть серьезные основания.
- О, этого добра сколько угодно. Положение на стройке, возраст начальника, ну и можешь сюда же присобачить человеческие слабости членов Комиссии, которые попросту не решаются взять на себя ответственность и оставить Панюшкина, несмотря ни на что... Дошло?
- В общих чертах.
- Ну и лады, - Тюляфтин поднялся. - Не грусти, старик. Все правильно. Старперов надо гнать. Засиделись, понимаешь, ходу никому не дают. Все справедливо, и с человеческой точки зрения, и с исторической. Я понимаю, Панюшкин тебя в главные вытащил, но ведь это он сделал для себя, ему нужен был вол, который бы все тащил. Ты с ним в расчете, старик. Ну, пока.
Тюляфтин поднялся и только тогда заметил, что в дверях стоит секретарша начальника строительства. Вопросительно посмотрел на Званцева, как бы спрашивая - давно ли она вошла? Но лицо главного инженера оставалось невозмутимым. Он видел, когда вошла Нина, но не остановил Тюляфтина, этим как бы снимая с себя будущие обвинения в непорядочности.
- Простите... я не помешала?
- Нет, - тонко улыбнулся Тюляфтин. - Мне вы не помешали. - Он подошел к вешалке, не торопясь, надел свою дубленку и, взяв шапку, направился к двери. - Да, - он остановился, - скажите, а у вас что, не принято стучать, когда входишь в кабинет руководства?
- Нет, не принято, - ответила Нина.
- Занятно... Надо будет учесть на будущее, - проговорил Тюляфтин и плотно закрыл за собой дверь.
- Володя, что он говорил? - спросила Нина, подходя к столу Званцева.
- Ты же слышала... Говорил, что Панюшкина снимают.
- Его не снимут, - сказала Нина твердо. - Вот увидишь, его не снимут.
- Ты, что ли, заступишься?
- Его не снимут, потому что его некем заменить, - она твердо посмотрела в глаза Званцеву. - Разве я не права?
- Почему же, его, действительно, заменить некем.