– Эх, Вадим, мы сами не знаем, как мы счастливы. У нас есть Господь Иисус, Он нас любит и спасает. У нас есть смысл жизни. У нас есть этот старенький батюшка… А ведь мы с тобой могли бы родиться червями, ослами или, я не знаю, мускусными крысами…
– Я ведь чего, Дим? Нас на трапезу зовут. Пойдем, "филосоп".
Следующую неделю мы с братом и его сыном купаемся в соленых и пресных водах, ходим по берегам предивного озера и ужинаем с отцом Андреем, настоятелем местного храма.
Однажды мне с батюшкой довелось присутствовать на крестинах, где младенец извивался и кричал до посинения, а напоследок весьма обильно облил свою юную восприемницу. Вечером говорим с о. Андреем о крестинах. Оказывается, большинство детишек сейчас очень боятся и креста, и миропомазания, и Престола в алтаре. Некоторые родители прямо не знают, что и делать, некоторые в истерику впадают от неожиданно дикого поведения своих чад в церкви.
Все это свидетельствует о демонизации детей по нераскаянным грехам родителей и является следствием их нецерковности, а также воздействия телевидения и даже, весьма часто, колдунов. Но если детей регулярно носят в церковь на причастие Святых Тайн, и при этом родители также воцерковляются, то и сами они, и дети их быстро изменяются в лучшую сторону: успокаиваются, становятся мирными и послушными.
Заходит разговор о колдунах: в этих краях население частенько "балуется" ворожбой. Спрашиваю о. Андрея, не боится ли он колдунов? Нет, говорит, не боюсь, но только Бога единого и Ему служу. Отец Андрей в детстве и юности был весьма воинственным и при этом учился на пятерки. "Загорался как порох" от каждого косого взгляда, бросался на любого, имел даже свою боевую дружину. Батюшка иногда вспоминает об этом с улыбкой. А вот теперь он мирный и спокойный – вот, что делает любовь Христова с людьми!
Еще один разговор с батюшкой волнует меня. Рассказывает он о знакомстве с некоторыми персонажами книги "В горах Кавказа", как-то: Ленивцем, Жившим в дупле, Больным братом. Они сейчас старцы, но доступны. Живут кто где: в станицах, в монастыре, на побережье. Мы выражаем обоюдную мысль, что не плохо было бы написать сочинение об их последующей судьбе. Ах, как поучительна жизнь таковых подвижников благочестия, современных нам!
А утром Степан уезжает на работу. Мы с племянником, который к тому же и мой крестник, пресекая лень и безволие, становимся на молитвенное правило. Потом завтракаем картофельным пюре с розовыми помидорами, запиваем чаем и шагаем на воды. Утреннее озеро напоминает тишайшее зеркало, в котором отражаются лазурное небо с "гипюровыми" облаками.
Обливаясь потом и преодолевая мелкое трясение в нижних конечностях от непривычного напряжения, мы упорно восходим в лесистые горы. Нещадное солнце изливает на нас безжалостные горячие лучи, от которых мы скрываемся то в густой тени дерев, то в прохладе вод. Иногда я рассказываю крестнику, как с давних пор почти каждое лето ходил здесь с родителями и друзьями, как с каждым горным восхождением потели, обгорали, но при этом здоровели и крепчали.
О, как помогает и успокаивает, защищает и укрепляет нас на этих путях Иисусова молитва, мысленно творимая нами во исполнении завета Святых отцов "постоянно молиться". И сколь высокие мысли рождаются в наших сердцах, когда мы созерцаем красоты Божиего мира, воссылая Ему славу и благодарения своими нечистыми устами.
На наших стезях встречаются вовсе не случайные люди. Кажется, невидимая рука Провидения сводит нас в определенных местах и в такое время, которое наиболее удобоприятно для раскрытия в каждом человеке потаенного мира внутреннего сердца. Причем, мы-то с крестником вполне довольны своим обществом, где наедине нам нужно обсудить множество вопросов бытийного и сакрального характера, но отказывать людям в общении мы не считаем себя вправе, особенно, если они сами выражают к тому искреннее желание.
Тут на пляже, где мы с племянником расположились, появляются соседские бабушка с двумя внучками, следом сходят с крутого берега и двое подозрительных типов, но, потоптавшись, уводятся восвояси круговоротом Иисусовой ограждающей молитвы. Вылезает на берег, наплававшись на надувном матраце, крестник, я же раскрываю пакет с клубникой – по приземным слоям атмосферы разливается томный ягодный аромат, вытесняющий множество прочих, витающих вокруг, в сей предзакатный итоговый час… Надкусив первую ягоду, излив на иссохший язык густой сладчайший сок, ловлю на себе взыскующий взор детских карих глаз.
Это маленькая 4-летняя Иветта стоит рядом и проявляет нескрываемый интерес к нашему пакету. Приглашаем девочку разделить скромную трапезу. Она в простоте детского сердечка плюхается между нами с крестником и запускает ручонки в пакет с клубникой. Пока мы знакомимся с бабушкой и 9-летней Илонкой (которая скромно надевает брючки, прежде приближения к нам), малютка умело и с превеликим аппетитом употребляет весь килограмм ягод и, удовлетворенно погладив надувшийся животик, весело откидывается на уже подсохший матрац, который ей очень нравится, нацепив мои очки и панаму мальчика. Бабушка, ввиду нависшей над нами дождевой тучи, приглашает нас к себе домой кушать жареную картошку и пить чай с конфетами.
Подходим к старинному дому из потемневшего от времени известняка. Он почти не заметен под густой сенью разлапистых сосен, каштанов и узловатого ореха. Бабушка открывает калитку, и мы входим внутрь уютного дворика. Оказывается, раньше в этом здании располагались царские винные погреба. Теперь вот его перестроили и здесь живут люди.
Бабушка подводит нас к смоковнице и, ласково поглаживая ветви и листья, рассказывает удивительную историю. Посадил этот инжир много лет назад паломник, вернувшийся со Святой земли. Он уверял, что предок этого дерева кормил своими плодами Иисуса Христа и апостолов, поэтому плоды его являются чудодейственными, исцеляют многие болезни.
Бабушкиной соседке лет пятнадцать назад врач поставил диагноз: цирроз печени в последней стадии. Чего, мол, ты там второй этаж взялась надстраивать, все равно жить тебе осталось несколько месяцев. До того дня из инжира она "выгоняла" чачу и "принимала для аппетита". Как вышла от врача, вспомнила целебные свойства смоковницы и месяц питалась ими. Одним только инжиром. А когда снова пришла к врачу и сдала анализы, врач не поверил: она оказалась совершенно здорова.
Бабушка приносит лестницу и заставляет нас нарвать побольше инжира. Которые помягче, мы сразу съедаем, а ягоды покрепче она укутывает в бумажные салфетки и бережно укладывает на солому во фруктовый фанерный ящик, который и вручает мне "на дорожку".
Войдя в дом и обозрев его высокие потолки, огромные окна и тяжелую старинную мебель, успокаиваемся в креслах. Разумеется, мы с крестником молимся перед вкушением пищи, разумеется, говорим о высоком, а я дарю им иконку, которую "случайно" захватил с собой. Малышка Веточка берет иконку Пресвятой Богородицы "Умиление", целует ее и неуклюже крестится, чем приводит бабушку в недоумение, а иных прочих – в умиление. Пока бабушка "рубит помидоры в салат", я костяным гребнем расчесываю Илонке шелковистые волосы, длиной до колен. Она же неопытно кокетничает с крестником, который увлеченно, но сдержанно, рассказывает что-то из своей героической мальчишеской жизни. Бабушка, растрогавшись от сей мирной картинки, просит нас провести следующий день вместе, предполагая снискать обоюдную пользу. Мы не смеем ответить отказом.
А назавтра под жарким солнцем вместе ходим по горам, потеем, говорим, купаемся и загораем. Обгораем, снова говорим, гуляем вдоль моря и озера, по студенческому лагерю, благо студентов мало, потому стоит непривычная тишь. Вяло поругиваем детей за непослушание (они без спросу залезли в горы и надолго там пропали), кушаем кубанские помидоры и тунисских осьминогов, черешню и зеленый горох, пьем ледяную родниковую воду и горячий кофе из термоса.
Бабушка все это время пытается выяснить, по какой причине мы с крестником "остановились на Православии" и что же это, в сущности, такое. Мы с племянником попеременно вкратце объясняем от сотворения мира до наших дней историю противостояния добра и зла. Вернувшись в поселок, обмениваемся адресами и плетемся домой охлаждать горящие кожные покровы и дать отдохновение уставшим ногам.
Утро следующего дня выдается хмурым и суетным. Проснувшись, выглядываю в окно и вижу там мельтешение шумных людей и машинную возню: соседи с нижнего этажа готовятся к свадьбе. Над их озабоченными лицами, над облаками поднятой пыли, над поникшими пыльными деревьями, надо мной, помятым и обгоревшим, с зудящей кожей и свинцовой головой – серой пеленой повисло безрадостное небо в клочковатых тучах. За моей спиной тяжело ворочается крестник, не желающий просыпаться.
В такое безрадостное утро нет ничего лучше, чем "занять" радости у Акафиста Пресвятой Богородицы.
Сначала вычитываю утренние молитвы. Именно, вычитываю – потому что от грубых органов чувств, как то: гортань, слух, верхняя рациональная часть сознания – молитвы спускаться в сердце не спешат, натыкаясь, видимо, на барьер моего раздражения, смятения, душевной хладности. Тупо и уныло тащусь сквозь галдящую толпу помыслов, со всех сторон орущих на меня. Как покупатель по бойкому южному рынку… Но двигаюсь.
Предначинательные молитвы перед Акафистом также тащу, как тяжкое послушание. А вот, наконец, и долгожданное: "Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых…" И что же это? Те самые "злые" сыпанулись врассыпную – прочь от меня, от нас, прочь!
"…Радуйся, Невесто Неневестная!", и "отверзлись милосердия двери", и забурлила радость, вливаясь в сердце: "Радуйся, Еюже радость воссияет!" Акафист льется из гортани звонким родниковым ключем. Голос мой крепнет, в нем нарастает праздничная торжественность. Троекратное "Аллилуиа" ликует и славит Царицу цариц, всех ангельских и архангельских небесных сил, Матерь всех матерей и мою мать родную, добрую и ласковую. На тринадцатом кондаке во время троекратного земного коленопреклонения со стыдливо-неумелым воздеванием рук "О, Всепетая Мати, рождшая всех святых Святейшее Слово!.." замечаю рядом с собой пыхтящего улыбающегося крестника, весело подтягивающего вторым голосом: "Аллилуия, Аллилуия, Аллилу-у-у-уй-я-я-я!"
После завершающих молитв на коленях мы встаем. И сначала в себе, потом за окном наблюдаем разительную перемену: тучи просыпали легкий дождичек и разлетелись, умытые листья деревьев и цветов на клумбе встрепенулись и засияли в лучах яркого солнца, а над голубоватым склоном горы зажглась и переливается тончайшими, прозрачными цветами широкая, изогнутая дугой – радуга! Издалека, из непостижимых искрящихся высот, где вечно пребывает блаженная любовь, тихонько раздается в глубине распахнувшегося сердца, заполняя меня и все вокруг, материнский добрый голос: "Радуйся и ты!".
Поворачиваюсь к мальчику – он тоже глядит на меня во все глаза. Спрашивать, слышал ли он это, остерегаюсь. Да и не надо… На его раскрасневшемся лице сияет широченная счастливая улыбка. А вот и свадебный кортеж с лентами, цветами, куклами на бамперах – с гудками под крики встречающих въезжает во двор. Радуйтесь!..
В этот день, столь необычно начавшийся, едем в город, где проявляем пленку, ходим за покупками, кушаем пирожки с ягодным мороженым и бродим по тенистым аллеям и морской набережной. Крестник покупает северным друзьям морские сувениры, которые в изобилии продаются на аллеях оборотистыми торговцами. Мне очень нравится океанская раковина с дыню размером, но, выяснив ее цену, недоуменно отхожу. У пирса стоит в оплетении толстенных тросов и тончайших антенн знаменитое судно Академии наук "Витязь". Перекусываем в приморском кафе картошкой с кабачками под салат и зелень. Болтаем о пустяках, глазеем на бухту, корабли, людей и машины, спешащих по делам, а утреннее чудо продолжает в нас жить и согревать тихой светлой радостью. Возвращение из шумного и пыльного города в тихий ароматный наш поселок – всегда приятно. Смыв с себя под душем пыль, пот, сажу, нефть и креозот, идем на берег озера, где намечается великолепное зрелище – закат солнца.
Пройдя вдоль набережной, благоухающей жасмином, розами и хвоей голубых елей, опускаемся на большой мшаный разогретый зноем камень. Озеро это ежечасно меняет цвет своих вод: то оно нежно-салатовое, то изумрудно-жемчужное, то рябит набегающим зефиром бриза, то вдруг замирает в зеркальном великолепии задумчивого покоя. В этот час озеро цвета жидкого золота, которое лишь изредка возмущается растекающимися кругами рыбной активности. Крестник чистит вяленую чехонь, размером со скейтборд, я же, ввиду водной и воздушной тишины, окунаюсь в Иисусову молитву.
Сие умиротворяющее действо прерывается всплесками по глади озера. Чу! эвона… то ж рыбарь в напряжении сил вываживает из водных недр большую рыбину. Его сосед, увидев на миг вынырнувшего из пучины громадного красавца, ярко блеснувшего могучим зеркальным боком, в сей же миг освободившись от одеяний, входит в воду помочь своему соседу и коллеге. Браво! Так познается мужская дружба. Долго еще друзья борются с озерным голиафом… Так долго, что мы успеваем полакомиться чехонью, прыскавшей во все стороны янтарные капли рыбьего жира, истомив своими устами не один кусок нежнейшей мякоти и алой зернистой икры. И вот – победа! – сазан кило на шесть бьёт хвостищем и зевает огромной пастью, усеянной сотнями острых зубов.
Восхитившись добычей и человечьими трудами, крестник тщательно вытирает жирные руки о белую футболку и убегает домой за фотокамерой. Когда он возвращается обратно и для начала "щелкает" меня, в задумчивости взирающего на красоты видимого обреченного мира, то пленка неожиданно автоматически перематывается, и кадр с рыбиной не удается.
А прохладной ночью, обняв одной рукой белую теплую колонну широкой веранды, как известный поэт березу, пью кофей под тысячеголосое брачное кваканье и любуюсь неверным мерцаньем тысяч огромных звезд, повисших на черном бархате небес. Но не только лягушачьи трясинные раскаты и богатырский храп брата с племянником сотрясают ночное пространство. Нет, не только…
Во мраке пронзительной тьмы… В бушующей звуками тишине, уплывающей в небытие вселенской удушливости… Присностраждущее в сем зыбком мире сердце христианское плачет в покаянии и мольбе к Небесному Отцу: "Свете! Свете мой тихий! Почто оставил Ты меня? Как дотянуться до высот, с которых смогу узреть предвечное сияние Славы Твоей? Темно и мрачно здесь без Света невечернего. Хладно мне здесь без Тепла любви Твоей. Одиноко блудному сыну Твоему без желанного упокоения в лоне Отеческих добрых ладоней Твоих! Почто оставил нас, Господи, немощных и обманутых врагом детей Своих? Приди, Отче! Сотвори великое Сретение Свое! Пролей во мрак затянувшейся ночи Свой победный немеркнущий Восход!"
Следующим днем звоню Вадиму, строившему в наш приезд о. Антонию храм. Так, на всякий случай звоню, потому что он оставил свой телефон перед нашим отъездом. А он – возьми, да и через три часа прикати. Погрузил нас в машину и повез в Белореченские дали. Чтобы, накормив крестника и уложив спать, всю ночь рассказывать с печалью в сердце в большом одиноком доме о своих мытарствах и томлениях. О, Вадимушка! Как печалуюсь я за тебя, как стремится сердце мое помочь тебе, согреть тебя в хладе невзгод! Только что я, убогий, могу? Что налью в чашу жизни твоей, полную слез? Разве только своих добавлю… Истерзанный состраданиями, немощно возлегаю на свой одинокий одр, а сей благочестивый муж, обильно омочив белую рубаху слезами, встает на ночную молитву и до восхода вздыхает к образам, возжигая одну за другой толстые восковые свечи.
Чтобы отвлечься от забот, утром сажает он нас с крестником в микроавтобус. Туда же помещаются его дочь Света с внуками: полугодовалый Коленька, трехлетний Володя, пятилетний Андрей, восьмилетняя Катя и тринадцатилетняя Ксения, да еще водитель Саша – и все мы едем в горы. Высоко так!.. Когда машина довозит нас до Белой речки, которая в горах имеет нрав бурный и шумный, мы выходим и фотографируемся. На отвесных скалах читаем таблички с именами погибших в этих камнях молодых альпинистов. Ах, непослушные дети, что вам по равнинам-то не ходилось?!..
Потом купаемся в быстром потоке действительно молочно-белой реки, ледяном и стремительном. На прохладной альпийской поляне возлегаем на одеялах и, отбиваясь от веселой малышни, вкушаем рыбки с помидорами. А вокруг зеленеют сочные травы и рассыпанным жемчугом белеют и благоухают неброские скромные цветы. Потом снова по извилистой дороге забираемся в горы, выше и выше. Вот уж и люди оделись в куртки и свитера, вот уж вдали заблестели вечные снега высоких гор, а воздух, словно, квас с хреном, только из погреба – пьянит головы и хладит гортани ядреной льдистой упругостью.
Обогнув по дороге скалистый утес с изогнутыми соснами и березами, больше приличествующими Уралу, мимо травных лугов со множеством ульев, мимо горноспасательной базы МЧС – выезжаем на скалистую террасу, с которой открывается пред нами изумительная по красоте картина. Изумрудные холмы со снежными коврами на северных склонах в мягких оспинах круглых карстовых промоин, схожих с лунными кратерами, если бы не травка, укутывающая их. За этими пологими холмами высятся горные вершины, осеребренные вечными снегами. А над всем этим великолепием в горностае облачных манто застыла фиолетово-лазурная небесная высь. Наш общий восторг неподделен. Но как?! Как выразить нам радостную благодарность за эти красоты, столь щедро излитые на нас? Что мы, немощные, можем? И в сей миг Вадим – наш мудрый и верный христианский брат – восклицает в порыве:
– Коль сам великий царь и святой пророк Божий Давид творил свои бессмертные псалмы и воспевал их средь подобных этим холмистых высот, то будет и нам прилично воспеть хвалу Творцу в сих пречудных местах вдохновенными глаголами Давидовых псалмов! Воспоем же и мы, братие!
Не посмев отказать возлюбленному старшему брату в сем его высоком порыве, вполне осознавая, Кто положил ему на сердце благой помысел, восстаю подле в кротости, столь несвойственной моему испорченному самостью нраву. Вадим раскрывает свою походную псалтырь – и дивные песни 20-й кафизмы льются и льются из наших отверстых уст на холмы древнего Кавказа. "…Человек суете уподобися: дние его яко сень преходят. Господи, приклони небеса, и сниди, коснися горам, и воздымятся. …Боже. Песнь нову воспою Тебе, во псалтири десятиструннем пою Тебе…". Будто замерло все вокруг – и люди, и шорохи, и птичий полет, и даже малютка Николенька затих на руках большой и теплой мамы Светы – всё поет, дышит и держится светлой хвалебной песнью во славу Творца всего сущего: "Всякое дыхание да хвалит Господа".
Благо же, благо же нам! И не зря наш Вадим облачился в сей день в тонкие белые одежды: много ли таких светлых праздников достается нам в нашей суетной земляной жизни…