Я медленно поворачиваюсь и смотрю в конец улицы. Там застыл мой последний собеседник: полноватая, приземистая, как юла, женщина средних лет, средней внешности, средней географии.
В ее взгляде ненависть, потому что я знаю ее, а она меня нет.
* * *
Я смотрю на церковь. Для привычного взгляда прихожанина это белокаменная, пухлая византийка. Для меня - постройка из кровавого кирпича. Алтарь любой религии подвешен на чьих–то кишках. Скептическое, если не враждебное отношение к христианству среди моих сверстников стало модой, словно считанное из трудов маркиза Де Сада.
Есть еще, конечно, патриотическое Братство Александр Невского, но я лично знаю двух активистов данной организации. Одна снималась в откровенных эротических фотосессиях, а другой пьет, как дьявол и курит, как паровоз. Такие дела.
А один мой знакомый язычник говорит, что когда он заходит в церковь, его сразу же начинают душить невидимые щупальца, которые тянут его к амвону, к толпе потных желтых бабок и толстому попу. Щупальца пытаются вырвать из его груди душу и засунуть ее куда–нибудь в церковную лавку, где за тысячу рублей можно освятить квартиру, а машина со скидкой по триста.
Впрочем, когда я рассказал о таких ощущениях христианину, тот ответил, что это из человека выходят бесы. И кому здесь верить? Это можно проверить только опытным путем.
Я зашел в церковь для того, чтобы поспорить с попом, вывести его из себя и зарядится эмоциями священнослужителей. Когда ты играешь с силами, которые кажутся сакральными для миллиона людей, то ты похож на человека, бегающего в грозу со свинцовым стержнем в руке. В тебя может ударить народная молния гнева, но от этого лишь сладостней становится плод, который можно сорвать.
Я с твердой уверенностью направился к ближайшему священнослужителю, картонно–пузатому, осоловелому и беседующему с какой–то ожившей старушенцией, напоминающей зомби. Я весело подумал, что он уговаривает ее вернуться обратно в могилу. Я уже предвкушал, как спрошу о Тертуллиане, евреях и святом Павле, секте жидовствующих - единственной ереси на Руси, подавленной с жесткостью европейской инквизиции. Но главный камень за пазухой я припас напоследок. Я хотел заставить объяснить попа, почему, если я являюсь павликианином, то православная церковь считает меня еретиком? То, чем ему набивали мозги в духовной семинарии, давно перестало его волновать в отличие от того, чем можно было набить свое брюхо. Ну, а если бы он ответил на все догматические вопросы и не пришел бы в ярость, то тогда бы я попросил освятить мой сотовый телефон и, помахав кадилом, изгнать дьявола из плеера Ipod. Ирода то бишь.
Но тут я остановился.
Даже не будь я в церкви, то подумал бы, что увидел ангела.
Хрупкая невысокая девушка с таким чистым и бледным листом, что на нем можно было белить холсты. Абсолютно никакой косметики, но, Господи, каждая ее черта была по–настоящему особенной! Будто над ее созданием корпела целая артель херувимов, любовно вылепливающих каждую черточку, чтобы не человека создать, а настоящее произведение искусства. Такую красоту нельзя создавать, люди ее не понимают, и это приводит к войнам.
У меня изо рта выпали все заготовленные слова.
Слепящее золото ее волос было убрано под косынку, ведь, если бы смрадный от ладана воздух, неосторожно потянул бы за ее черный уголок, то от ослепляющего сияния освобожденных волос померкнул бы золотой иконостас. Глядя на это божественное великолепие, занимающее целую стену, понимаешь, куда идут пожертвования богобоязненных старушек. Воистину, Богородина не может обойтись без золотого потира сильнее, чем босые дети без обуви.
Девушка осторожно ставила свечи за упокой. Я не мог определить, сколько было лет ангелу, но она выглядела чуть старше меня. Нельзя было терять ни минуты, я рванул к церковной лавке и купил жирный пучок этих твердых длинных макарон. После, неспешно подошел к алтарю, напоминающим горящую щетину ежика. И, воткнув загоревшуюся свечу, со вздохом присоединился к молчаливой молитве.
Вблизи она была еще прекрасней. Я не удивился бы, если девушка на самом деле была вторым пришествием Христа. Я даже не сразу рискнул воплотить в жизнь постепенно созревающий в моей голове план. Но, поразмыслив о том, сколько всего мне может дать этот непорочный ангелок, я тихо обратился к ней:
- Простите…
- Да… что?
О, Боже! Какие грустные васильковые глаза, казалось, вобравшие в себя всю русскую печаль, от древлян до Путина! Нет, невозможно! Они прожигают насквозь, хотя просто смотрят на тебя. Нет, по–другому. Это ты сам прожигаешь себя, когда сталкиваешься с бесконечной чистотой, которая играет в глубоких травяных глазах. Точно смотришь в зеркало, которое показывает все твое несовершенство.
- Никогда не думал, что современную девушку можно встретить в церкви. А ваша красота очень идет этому храму. Ведь это храм в честь Петра и Февроньи. Простите мне мою грубость, но я поражен.
Я весь сжался, ожидая того, что она осадит меня одной лишь улыбкой, и я растекусь лужицей талой водицы. Но девушка улыбнулась и отошла от полыхающих свечей:
- Вы меня смутили. Не знаю,… вы хотите со мной познакомиться?
На ее бледных щеках взыграл слабый румянец, и я промямлил, проклиная себя за свои аппетиты:
- Да, очень бы хотелось…. Не подумайте ничего такого…. Меня Антон зовут.
Она вновь улыбнулась:
- Меня Вера… Антон - это значит почему, а…
- Вера, - прервал я ее, - это одна из христианских добродетелей.
- Вам еще нужно поставить свечи?
И действительно, в руке у меня был по–прежнему сжат целый пучок церковных свечей. Длинных и тонких, как отрезанные пальцы гитариста. Бог ты мой, ну и сравнения лезут мне в голову, когда я смотрю на такую красоту.
- Всего пару штук. Эти я купил впрок, к будущему Сочельнику.
В моей голове уже оформился гадкий, вылезший откуда–то из подвала моей души, план действий. Я даже зажмурился от удовольствия. И для его осуществления мне придеться обратиться вовсе не к христианину.
* * *
- Ой, Славик, дай галстук поправлю.
Я криво отражаюсь в зеркале: нарядный белый шкаф с черной стрелкой галстука. Света вертится вокруг меня, прихорашивает с тем усердием, на которое могут тратить бесценную энергию только глупые девушки.
Я ловлю ее порхающие, как бабочки, ладони и целую в пухленькие, мягкие пальчики. Отвратительная, ухоженная, лишенная даже самого маленького шрама или пятнышка рука. На ней не выступают сухожилия, не стерты казанки, не надломлен ноготок. Даже заусенца не торчит. Отвратительно–идеальная рука.
Ей бы пошел открытый перелом, обнаживший птичьи косточки, но я сдерживаю себя:
- Ты прекрасна, но если ты еще больше затянешь галстук на моей шее, то задушишь меня.
Мне становится не по себе от произнесенной банальности, родом из тупоумных семейных комедий. Но Светик смеется, точно я рассказал ей самую смешную шутку в жизни. Девушка, обряженная в новое платье, будет смеяться над чем угодно, ведь сегодня я должен познакомиться с ее родителями.
- Точнее с мамой. Я живу с ней, и братом, без отца. Ты ей так понравишься! Она будет без ума от тебя!
Я в этом не сомневаюсь, так как я нравлюсь женщинам, хотя они все реже нравятся мне. Но это неопределимое стремление человека - впечатлять и срывать аплодисменты вынуждает меня действовать.
Светина мама проживала в гнусной пятиэтажке. Маленькие, скособоченные подъезды с уродливой мелкой плиткой, душно спрессованные квартирки, где на стенах всегда висит ковер. Ей уже было немного стыдно за то, что ее мать, та, кто породил ее на свет, живет в такой обшарпанной бедности. Еще поднимаясь по лестнице Света, сказала мне:
- Мы хотим переехать отсюда… Брат работает…
Я же чувствую, что здесь они останутся навсегда.
- Не дом красит человека, а человек дом.
Мне было решительно без разницы, как выглядит жилище, куда я напросился в гости, и кто такой ее брат, тающая личность которого прожужжала мне все уши. Да, это именно я, а не моя подруга настояла на том, что я должен познакомиться с ее мамой. Света полна надежд, гордости, предвкушения, хвастовства о том, что сумела отхватить парня, который учится на банкира, имеет машину (временно находящуюся в ремонте), собственную квартиру. Надо сказать, что девушка стала намного приятней с момента нашего знакомства. С нее слетел этот презрительный пафосный налет стервочки. Она стала человечней, что ли. Всем в этой жизни хочется простого людского счастья. Но у каждого о нем разные представления. Зная то, что произойдет, мне было ее даже немножко жаль. Удивительно, но даже такая девушка смогла преобразиться и отойти от прежней, бесполезной жизни.
Я не хочу ее расстраивать, говоря о том, что весь мой образ, а также имя - это выдуманная на скорую руку ложь. Я не поленился снять левую квартиру и положить на видное место ключи от арендованного автомобиля. Разумеется, я не рассмеюсь в лицо бедной Светочке, по–варварски разрушив все ее надежды, нет. Я играю не на тромбоне, а на скрипке.
После нажатия кнопки звонка - птичий шелест. Такой же искусственный, как умирающий на подоконнике чахлый цветок. За дверью послышались шаги, и я ободряюще поцеловал девушку в щечку. Ее серенькие глаза зажмурились от удовольствия. Бедная, глупенькая Светочка!
- Это мы, мам. Открывай!
После первых секунд знакомства, когда открывшая дверь женщина с надеждой изучает меня, на ее лице сменяется масса эмоций, и оно становится похоже на полотна Пикассо. Ведь это та самая женщина, усредненная жизнью, сероватая с красными губами и родинкой над левой губой. Та самая, которую я впервые заприметил в кулинарном колледже. Та самая, у которой я с настойчивостью спрашивал на улице, как мне пройти на небо.
Я широко улыбаюсь и говорю:
- Здравствуйте, Галина Марковна!
И уверенно перешагиваю через порог.
* * *
Мы сидим за обеденным столом в белой кружевной юбке. Она слегка желтовата, как нечищеные поутру зубы. Сколько бы ее не жевал барабан стиральной машины, она все равно пахнет вытянутой из шкафа затхлостью.
- Будьте добры, Галина Марковна, передайте зелень.
Она сидит напротив нас, переводя полный ужаса взгляд то со Светы, то на меня. Надетое по случаю платье, точно чувствуя ее настроение, немного скомкалось, и пожухло, как кожура банана. Ее дочь даже ничего не заметила, а вот от меня не укрылась и самая малая черточка. И прелестный тоненький язычок шрама нал правой бровью, напомнивший мне Настю, и родинка над левой губой. Почему–то, если родинка вскочила выше губы, то это сочетается с шармом, каким–то французским кокетством. Она делает лицо, особенно если оно обрамлено очками, женственным и эротичным. Но стоит мушке образовать выпуклость на подбородке, то она сразу обретает черты уродства, добавляет лицу сходства с грустной маской мима.
- Галина Марковна, - повторяю я извиняющимся тоном, - будьте добры, передайте зелень.
- Держи… Антон, тебя ведь так зовут?
Она случайно правильно называет мое настоящее имя. Света всплескивает руками, будто ее мама только что перепутала Кристину Агилеру с Бритни Спирс - самый смертный грех в среде её подружек.
- Ма–а–ам, - тянет она так противно, что мне хочется вставить ей в пасть трубу, чтобы эти одухотворенные звуки не пропали зазря, - ну я же тебе сто раз говорила… Слава.
Женщина начала брать себя в руки. Верно, она думает, что ей показалось, что этот обходительный молодой человек похож на того сумасшедшего с улицы, который докапывался до нее о том, как пройти на небо. Что за чушь, не может же быть такого, что ее дочь привела в дом полоумного? В нее вливались силы и энергия, я почти видел это, если бы смог сосредоточиться на ее ауре. К сожалению, мне скоро придется выпить этот бокал выдержанного, скоро уже бы превратившегося в уксус, вина.
Когда женщина взяла в руки блюдечко с зеленью я, как бы невзначай подмечаю:
- Красивая сегодня погода. А небо какое…
На слове "небо" я блаженно зажмурился, как кот при виде сметаны. Я с наслаждением увидел, как дрогнула в ее руке чашечка и уже прежним тоном, приняв плошку, поблагодарил бедолажку:
- Премного благодарен, Галина Марковна.
И когда она, успокоившись, решила, что это было простое, ничего не несущее за собой замечание, я незаметно подмигиваю ей, будто, это не я здесь со своим эгом устроился заговорщиком, а она плетет какие–то разгаданные мной козни. Я подмигиваю ей еще раз и, сделав вид, что зеваю, страстно шевелю языком, как порнографическая змейка.
- Простите? - растеряно спрашивает она у меня, оторопела, глядя на мои движения, невидимые Светой.
- Что? - мигом вклинивается ее дочь, - что, мааам?
Я принимаю вид агнца божья и удивленно вопрошаю:
- Что такое, Галина Марковна?
Никому из живущих не хочется показаться дураком и ради этого он пойдет на любую глупость. Женщина растеряно ответила:
- Ничего, видимо мне показалось. Что–то я сегодня неважно себя чувствую.
Мой нелюбимый Светик устало спросил:
- Ну что такое, мама? Я тебя познакомить хотела со Славой, а ты…
Я озабочено, как будто мне это действительно важно, машу руками, точно паук, свивший сети над белой паутиной скатерти. Вспоминаю оставшегося дома Пашку добрым словом.
- Нет–нет! Настя, принеси стакан воды с кухни, пожалуйста. У твоей мамы видимо болит голова. Я ходил на курсы первой помощи, это поможет.
Влюбленная протестующе хотела что–то сказать, но я легонько поднажал на ее сознание, допустив в глаза холода и пристально сфокусировав взгляд на ее левом зрачке. После этого женщины выполняют все, что я им скажу.
- Хорошо, сейчас.
Ей не хотелось подниматься из–за стола, оставляя в одиночестве мой пах и коленку, к которым она тайно от матери, ловя от этого наслаждение, прикасалась. Ее похоть даже осторожно пыталась расстегнуть мне ширинку.
Лишь только мы остались одни, я ободряюще сказал этой женщине, далеко не слабой, просто взятой мною с нахрапа:
- Ничего. Я просто так зевнул, простите меня. Есть неприятная такая привычка.
Она растеряна, а я знаю что делать. В ее голове опрокинутая колода карт, а в моей разложенный пасьянс. У нее просто не было шансов. Я, аккомпанируя себе вилкой, чтобы больше походить на сумасшедшего, наклоняясь к ней, быстрым шепотом произношу небольшой монолог:
- Галина Марковна, я люблю вашу дочь…
На ее губах появилась улыбка, она не шокирована таким поворотом событий и готова взять меня в оборот, поэтому я быстро добавляю:
- Люблю даже больше чем Харе Кришну и когда мы поженимся, то острижемся налысо и уедем с ней в Индию. Я знаю там, в устье Ганга, отличное селение кришнаитов с общими женами. Вашей Светочке очень повезло! А насчет головы не волнуйтесь, сейчас ваша дочь принесет воды, а у меня есть синенькие таблеточки. Мне они помогают не замечать инопланетян и подземных гномиков. Они следят за мной, особенно гномики, у них такие синие колпачки… Вы же знаете…
Я слышу Светины шаги, поэтому рассудительно, как должен производить впечатление потенциальный жених, заявляю:
- Что нынче очень трудно найти достойно оплачиваемую работу, но я к этому стремлюсь и уже могу похвастаться серьезными успехами…
По ее лицу Света понимает, что произошло нечто ужасное. В Галине Марковне наконец–то начинает пробуждаться непримиримая советская женщина, пресыщенная российским "изобилием", готовая пойти на все, лишь бы добиться своей цели и сделать икру из кабачков.
Она чеканит, как автомат по производству денег:
- Светлана, ты связалась с сектантом. Твой Слава мне только что сказал, что увезет тебя в Индию и отдаст в сексуальное рабство, - вся ее кровь от лица отлила в мозг, поджигая тротил в извилинах, - ЮНОША, ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА! И ЧТОБЫ Я ВАС ЗДЕСЬ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ВИДЕЛА!
Стакан банально упал на пол, напоив клетчатый ковер. Я картинно изобразил недоумение, посмотрел на Настю, словно ища поддержки, затем перевел недоуменный взгляд на Галину Марковну. Еле слышно прошептал:
- Простите, я не совсем понимаю, вы о чем? Причем здесь секты, Индия, я… я, говорил всего лишь о своей работе…
- Маааам, - зарядила плакательную установку моя избранница, - мааааммм, ты чего это кричишь? Антон ни в какой секте не состоит и никуда меня увозить не собирается. Мааааммм… ты снова?
После всякой ссоры в пустоту развеивается такое огромное количество выплеснутой энергии, что упустить ее преступлению подобно. Тот, кто допускает такую слабость как гнев, милостиво насыщает всяких там астральных сосальщиков. Я люблю ходить по местам, недавно бывшие сосредоточением чувств: стадионам, рок площадкам, экзаменационным аудиториям. Я жадно напитываюсь энергией. Чтобы вы поняли, что я испытываю, представьте вдруг зацветшую пустыню или сходу взятую третью космическую скорость. Нет, для многих из вас это слишком сложно, ведь нет под мыслью живого примера. Это ощущение, когда крутишь на талии кольца Сатурна и согреваешь в руках Солнце. Точно ты можешь кидать, как мяч, самого себя с континента на континент. Постарайтесь представить, поможет.
- Вон! Пока я тебя не прибила, сосунок. Таблеточки синие он мне предлагал, а хуй тебе синий не предложить?
Я, как аристократ, поднимаюсь из–за стола с прямой спиной. Чуть надменен и слегка прекрасен. На моем пути к прихожей гадкий поцелуй с цепляющейся за меня и плачущей Светой, ругательства Галины Марковны, женщины, считающей, что спасла своего ребенка. А у меня уже так сильно встал член, что кажется, будто в брюки мне засунули копье. Я бегу от этих глупых женщин, чтобы уединиться. Я делаю это прямо у них в подъезде, в каком–то темном закутке, где обильно орошаю синюю стену белесой жидкостью.
Бедная, глупая Галина Марковна, теперь вы надолго, если не навсегда, самый главный враг для своей дочери.
Чего я и добивался.
Если бы вы, Галина Марковна, были проницательней и на подходе распознали такого ублюдка, как я, то на мой вопрос о синеньких таблеточках, вскрикнули бы, с радостью захлопав в ладоши: "А красных у тебя не завалялось? А то меня ночью изнасиловали зелипупы!!"
А вы… вы просто Галина Марковна. Не обижайтесь на меня, пожалуйста.
Я и так плохой.