("Моцарт и Сальери" бездонная трагедия с тысячью смыслов, там всё гораздо сложнее; впрочем, все обстоит сложнее и в любом конкретном случае рессентимента. В частности, бросается в глаза, что Сальери не просто справедливости хочет, а призван защитить музыку от соблазнительной аномалии, иначе - хаос и модернизм. Ведь Моцарт гений, безумец, гуляка праздный, и что потом? А потом во главу угла ставится не традиция и труд, а индивидуализм, упование на молнию вдохновения. Вслед за гением Домье - толпа последователей, вовсе не умеющих рисовать, о чем у Розанова: "Проговорили великие мужи. <...> Был Ницше - и "Антихрист" его заговорил тысячею лошадиных челюстей". У Сальери от такой перспективы и так нервы поверху, а Моцарт дразнит: приводит, можно сказать, постмодерниста и предлагает им восхищаться:
Не вытерпел, привел я скрыпача,
Чтоб угостить тебя его искусством.
Тут и Сальери не вытерпел.)
Виноват, отвлекся. Рессентимент распространенное явление, пожалуй, всеобщее. У близких людей часто взаимное. Нужно быть осторожным, чтобы не возбудить рессентимент у друзей и знакомых, - не оттого ли митек, да и вообще русский человек на всякий случай прибедняется и жалуется. "Зависть есть болезнь именно дружбы, так же, как ревность Отелло есть болезнь любви" (С. Булгаков).
(Не буду далеко ходить за примером - "Моцарт и Сальери" еще под рукой. Хочешь отвести душу - смело обвиняй в рессентименте кого угодно, в большинстве случаев не ошибешься. Но уж Моцарта - извините. Моцарт гуляка праздный, открытый и доверчивый; гений, для которого творчество не тяжкий труд, а приятное времяпрепровождение, - казалось бы, чистое алиби от рессентимента. Куда там... Вот что проницательно замечает Никита Елисеев (не случайно ведь Пушкин в столь концентрированном произведении довольно много места уделил разговору Моцарта и Сальери про Бомарше, "Женитьбу Фигаро" и "Тарара"):
Когда Бомарше пригласил Сальери в Париж для работы над музыкальной драмой "Тарар", опера "Свадьба Фигаро" уже была написана, но Бомарше и внимания на это не обратил.
Пружина сценического действия, "Моцарта и Сальери" - в зависти. В зависти Сальери к Моцарту и Моцарта к Сальери.
Только зависть Сальери - глубокая, возвышенная, поэтому четко артикулируемая: Сальери завидует великому дару Моцарта.
А зависть Моцарта - мелкая, детская, поэтому Моцарт не решается ее сформулировать, зависть остается в подкорке, в подсознании: не его, а Сальери пригласил в Париж работать великий драматург, не про его музыку, а про музыку Сальери он написал: "...я горжусь тем, что я Ваш поэт, Ваш слуга и Ваш друг".
Поэтому чего тут упираться: я, хоть и не в такой степени, как персонаж Шинкарев, но испытываю рессентимент к реальному Дмитрию Шагину, а он - ко мне... (Фил меня несколько раз предупредил: "Митя тебе многое простит, но то, что у тебя лучше живопись, - не надейся, не простит".) Не такой силы рессентимент, чтобы яду подсыпать, но жалуюсь на него, а он - на меня.
Сейчас мне скажут, что жаловаться нельзя. Отвечу опять: поверьте, все жалуются. Горько сетует сам Христос, и не только над спящими апостолами. Патер Браун говорит: "Все мы жалуемся. <...> А вот тот, кто жалуется, что никогда не жалуется, это черт знает что. Да, именно черт. Разве кичшъся своей стойкостью - не самая суть сатанизма? (Н. Трауберг)
Нет, все-таки непонятная штука - рессентимент. Мне-то кажется, что я испытываю горечь, иногда гнев от постепенной трансформации моего друга, для назидательности привожу примеры. Другой свидетель и страдательное лицо описал бы иные эпизоды этой трансформации, что и сделал Фил в своем "Парижском дневнике".
А Митя считает, что я завидую его славе, что по-своему логично, ибо рессентимент первым делом объясняется именно завистью. Глупо отрицать, что я Мите иногда завидовал: все люди завидуют по мелочам, это нормально. Иногда завидовал, что он правильно угадывает, какое блюдо в ресторане заказывать, я-то всегда несъедобное выбираю. Завидовал его жизненному тонусу: он еще бодр, когда другие устают.
Но какой славе Дмитрия Шагина лично я, не персонаж, могу завидовать? Боевой славе или трудовой? Увы, не осеняли митьков эти славы.
Славе художника? Оставим это предположение висеть в воздухе, еще будет случай с ним разобраться.
Балаганной славе - вот чему я гипотетически могу завидовать. Например, быть заинтересованным в такого рода мероприятиях: общая съемка митьков, 2001 год.
КОРРЕСПОНДЕНТ: А теперь влезайте в общую тельняшку, все вместе поднимите ногу, раскиньте руки, кричите "ура" погромче.
То, что мы дурачась, с хохотом, пьяные делали в 1984 году, теперь напоминает публичное изнасилование. Пожилые мужчины, стесняясь друг друга, нелепо кривляются, пока не выйдет удачный кадр.
После такой славы нужно психотерапевтическую реабилитацию проходить, восстанавливать утраченное чувство собственного достоинства.
47. О новой митьковской культуре
Ладно, это можно вытерпеть, как эпизод, но через три года такие мероприятия стали магистральной линией митьковской культуры. За что доля такая? Почему других деятелей культуры, вот, например, Шопенгауэра, - не заставляли поднимать ногу, раскидывать руки и кричать "ура" погромче?
Конечно, митьки с рождения отчасти принадлежали к поп-культуре - но это еще не беда, а кстати, с тех пор, как постмодернизм, не к ночи будь помянут, снял противостояние элитарной и поп-культуры, митьков вообще обвинить не в чем...
Кстати, не договорил про зависть: а не завидую ли я индексу узнаваемости имени Дмитрия Шагина, которому сам же и споспешествовал? CRN ведь и есть показатель успешности деятеля поп-культуры.
Можно предположить, что я завидую тому, что Митю вот все знают, по телевизору показывают, а меня - нет, многие не знают. Все же укажу, что, коли так, я крайне халатно отношусь к повышению своего CRN: увиливаю от всякого общения со СМИ, в общественной жизни стараюсь оставаться незаметен. Раньше, при исполнении хеппенинга "движение митьков" интервью и все такое были необходимы, а теперь - извините. Не знаю, как оно обернется, но я третий год руководствуюсь девизом отца Иоанна Сотникова "Телевидению один ответ: нет!" и очень доволен.
Понимаю, что заявление: не нуждаюсь в CRN - вправе вызвать недоверие. В высоком индексе узнаваемости имени заинтересованы все, от разнорабочего до президента США. Под вопросом остаются разве что глубоко законспирированные шпионы и десяток философов; ну, десяток миллионов философов. И сотни миллионов сдавшихся неврозу "уход в отставку". В целом, будем считать, миллиард идиотов, не много. Но и не мало, да и остальные - в принципе-то не против, но не где попало добывают СПИ. Умом-то понимают, что надо бы индекса, любого, доброй свинье всё впрок, только мешают совесть и вкус, слабая физическая подготовка и тонкая душевная организация.
О мире поп-культуры со слабыми нервами и хорошим воспитанием лучше не мечтать.
Попробую рассуждать так. В "Золотом теленке" Ильфа и Петрова есть неожиданно высокопарный пассаж, подобный идеализм встретишь скорее в детской научной фантастике:
Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны "Мертвые души", построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь "уйди-уйди", написана песенка "Кирпичики" и построены брюки фасона "полпред".
В большом мире людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от таких высоких материй. У его обитателей стремление одно - как-нибудь прожить, не испытывая чувство голода.
Ну, пожалуй, если "маленький" - в смысле для избранных, малодоступный. Не будем сортировать всю деятельность человечества, но если говорить о культуре, то в маленьком мире действуют самые знаменитые и высокооплачиваемые люди: даже не автор, а исполнитель каких-нибудь "Кирпичиков", изобретатели фасона брюк, артисты кино, футболисты и теннисисты - движимые стремлением посытнее прожить. В маленьком мире идет передача "Аншлаг" (реклама: ""Аншлаг" посмотрел - как меду наелся"), там поет... да не буду я перечислять, любой, сколько бы нос не воротил, обитателей маленького мира знает. (Следует обратить внимание, что звезды маленького мира - только статисты, марионетки в руках продюсеров. Не автор и не исполнитель, а продюсер "Кирпичиков" является хозяином маленького мира.)
Обитателей большого, общедоступного мира не знают - ни психов, движимых стремлением облагодетельствовать человечество, ни нормальных талантливых и бездарных художников, философов, писателей, поэтов, - нигде о них не слыхать, кроме как в их узком кругу. Живопись для маленького мира совсем никчемное занятие. Разве что после смерти, при наличии пикантной биографии, художника с помпой перезахоранивают на шикарное кладбище маленького мира - как Ван Гога, Модильяни, - подобных сентиментальных мифов было много в XX веке. А чтобы живой художник стал полноправным обитателем маленького мира - почти невероятно. У Никаса Сафронова есть шанс. В мировом масштабе пробился Уорхол, примечательный тем, что он еще и хороший художник. Впрочем, Уорхол умер в 1987-м, а в те времена еще возможно было принадлежать и большому и малому миру - таковы были английские вокально-инструментальные ансамбли, Высоцкий, режиссер Кустурица или писатель Лимонов. Теперь так уже не бывает. Большой мир - или маленький, а между ними душный предбанник.
Многие обитатели большого мира демонстрируют явное нежелание вдруг оказаться в маленьком (как Лао-цзы, мечтавший жить потаенно и не иметь имени, - и ведь это когда было! Когда маленький мир не был тем адом, что сейчас. А точнее, тогда не так все было и устроено, тогда индийские поп-музыканты принадлежали к касте неприкасаемых, а неграмотные итальянские крестьяне знали наизусть Данте). Хотят сохранить свою идентичность - или гордые очень, или пугаются грызни в предбаннике маленького мира, где миллионы терпят муки за шанс когда-нибудь прорваться в этот ад.
Наивное и высокопарное рассуждение, понимаю, но с его помощью быстрее всего объяснить Митино стремление: нужно прорываться в маленький мир. Обитателем маленького мира быть лучше, чем политиком. Можно уже и не делать ничего, просто присутствовать в медийном пространстве, являя собой образец персонажа - улыбаться, пошутить как-нибудь, помахать рукой, высказаться по поводу наступающего праздника. Митя все это может делать не хуже других, а сверх того, он колоритен, носит тельняшку и троекратно целуется.
Однажды в Чебоксарах, 2006 год, на каком-то юмористическом юбилее Чапаева я был свидетелем мимолетной встречи Дмитрия Шагина с Яном Арлазоровым и Ефимом Шифриным - чудовищно серьезными, испускающими лучи мрака обитателями маленького мира. Митя учуял, что нельзя кидаться с поцелуями, поздоровался уверенно, но сдержанно, намекая на упрек: отчего ж вы, ребята, не хотите потесниться, я же ваш?
Они хоть и не как равному, но кивнули в ответ. Митя приободрился и гордо вскинулся. Он был на пороге маленького мира. Паспорт этого мира - индекс узнаваемости имени - уже есть, бренд есть, осталось подтянуть общую культуру.
Эта митьковская культура, уровень Митиного мес-седжа, что ли, тот дух, что восторжествовал во всех Ми-тиных интервью, на всех публичных мероприятиях, выставках, - больше всего напоминает телепередачу "Поле Чудес" (где ныне усохла до минимального размера первоначальная суть игры - угадывание букв и слов). Дарят какие-то самоделки, халаты, тельняшки, продукты, перечисляют утомительные анкетные данные, поют частушки и передают привет семье. Ведущий очумело-восторженно застывает в дареном тулупе, вялое сюсюканье с детишками... Нет, уж лучше "ура" кричать с поднятой ногой. Не хочу подрезать Мите крылья, но, боюсь, ему трудновато будет подняться до уровня "Аншлага" - там хоть шутка-юмор, переодевание, буффонада, все быстро, словоохотливо.
Митина ошибка или даже трагедия в том, что ему хочется оставаться и в большом мире - он оттуда родом, там остались знакомые, там в ходу не пресный индекс узнаваемости имени, а фимиам хорошей очистки. Когда я хвалил его за тонкое замечание, он с неожиданным ожесточением вскидывался: "А ты думал, я уже совсем дурак, да? Ничего не понимаю?" - в нем бродила тоска, что не хвалят, уже не воспринимают всерьез в большом мире. Сам Митя видит себя особо выдающимся представителем большого мира, перед которым сдался, распахнул свои неприступные ворота и маленький мир; в числе прочего он позиционирует себя преемником художников арефьевского крута - в своей ставке Митя отвел комнату под их постоянную экспозицию. Это ему в зачет, конечно, но... Когда я пришел в Митину ставку в последний раз и, прощаясь, смотрел на картины Васми и Владимира Шагина - они там как пленники. Как и Митины картины конца 70-х.
Если в ступоре митьковского "Поля Чудес" появляется эстетика - это, конечно, оказывается гламур, официальный стиль маленького мира. Митя, сильно ругая гламур (даже саммит антигламурный созвал), имеет в виду нечто женственное в стиле "модерн", гладкое, лощеное. Такой подвид Митя желал бы потеснить из маленького мира: хорошие братки должны любить гламур братский, улыбчатый, с грязнотцой. Еще более отвечающий признакам гламура: яркий, незамысловатый, сладкий и поглядите, какой хороший.
Татьяна Москвина в своей статье "Фюрер красоты" сосредоточена в основном на этом подвиде, будто пишет критическую статью про Митину нынешнюю живопись, поэзию и общественную деятельность:
Гламур можно было бы назвать демоническим двойником красоты, и это подметил еще Владимир Набоков в двадцатых годах XX века, обозвав рекламную семейку на плакате "стайкой демонов" и заметив со своей несносной проницательностью, что стайка эта занимается "скверным подражанием добру".
Нетрудно представить себе, что именно увидел писатель. Такой плакатик может ныне висеть в каком-нибудь немецком музее, символизируя старые добрые времена. Немецкая семья за столом: розовощекий малыш, малышка в нарядном платьице, белокурая мамаша и папаша в старых добрых усах, на столе какое-нибудь печеньице или какао настоящего немецкого качества. Счастливая семья за столом - разве это не добро? Что делает эту картинку "скверным подражанием", где изъян, в чем скверна?
Между тем, скверна есть, она есть всегда, это родовая скверна гламура, в каких годах мы бы его ни отыскали. Все слишком, чрезмерно, чересчур, напоказ. Слишком рассыпчаты неправдоподобно одинаковые кудри девочки, чересчур сияют голубые глаза мальчика, чересчур сладко улыбается мамаша, вся мизансцена сделана очевидно, преувеличенно напоказ. Это декорация, маскировка, занавес, скрывающий какую-то гадость. Эти твари под видом людей собрались, чтобы людей провести, обмануть, вот и подражают изо всех сил чрезмерно и лживо, чуждым формам поведения... и никогда, нигде, ни в каком уголке своем гламур не сможет потерять главные свойства - лживость и приторность. Видимо, это его сущностные свойства.
48. Уже вторая ставка
Еще до появления второй ставки ушел из "Митьков" Вася Голубев. Сразу после ее получения ушел Флоренский с Олей (описав мне момент принятия решения: "Я зашел в новую ставку, осмотрел вторую по величине комнату - ясно, что первую займет Митя, - и понял, что не стоит она того, чтобы и дальше позориться").
Несколько слов о том, откуда взялась вторая ставка. В 2004 году непонятные богатые люди захотели себе первую, еще от Собчака, ставку на улице Правды: "Если эта улица будет таким новым Арбатом, то митькам в этом мире чистогана места не будет. Кто-то заплатит - или уже заплатил - за это помещение хорошие деньги" (Д. Шагин. "Вечерний Петербург", 16.04.2004 г.). Много дал Митя горьких интервью про то, как митькам нет места в мире чистогана, и я давал (не имея, впрочем, места не только в мире чистогана, но и в митьковской ставке), и даже моя жена. Непонятным богатым людям эти интервью были по барабану, все протесты общественности были в их глазах словно муравьиное беганье. Начались суды, дело шло к выселению. Мите от тревоги сильно взгрустнулось, даже характер изменился. Если бы я попросил, он бы мне не только ключ от помещения общего пользования, он бы мне и комнату в ставке дал, хоть две, - да какой смысл? Уже вещи надо паковать...
Ударный ход сделал Виктор Иванович Тихомиров (кстати, по совету Александра Сокурова). Одаренность публициста позволила ему сочинить сильное послание новому губернатору - Валентине Матвиенко, с которым он и прошелся по своим обширным связям. Письмо "в защиту митьков" подписал весь цвет петербургской культуры, от Гребенщикова и Андрея Петрова до Сокурова и Алексея Германа. (Выбившись из сил в беготне за подписями, Тихомиров решил подключить к процессу помощника - к Андрею Битову пошел Кузя. Битов, прочитав первые строчки, Кузю прогнал: "Что это?! Я не буду эту ерунду подписывать!" Тихомиров пошел сам, и Битов охотно подписал тот же текст.)
Не будет преувеличением сказать, что все дальнейшее развитие событий (в том числе и конец "Митьков") - полностью обусловлено этим ходом Тихомирова.
Против письма с такой россыпью имен не пошел бы и лютый враг "Митьков", а Валентине Ивановне Матвиенко с какой стати враждовать с петербургской культурой? Она и сама помнила, как известны были "Митьки" 15 лет назад, и советники подтвердили.
Эффект письма был неправдоподобен.
Губернатор дала "Митькам" по соседству, на улице Марата, еще большее помещение, освободив его от всякой арендной платы, и оставила за "Митьками" старую ставку, также освободив ее от арендной платы. В новом помещении был произведен евроремонт (мы пытались с Митей подсчитать его стоимость - выходило всяко за 200 000 у. е.). Непонятные богатые люди, уже было отсудившие старую, по новым понятиям - убогую ставку, как сквозь землю провалились.
Валентина Ивановна пришла на открытие новой митьковской ставки, чтобы лично разрезать ленточку, и едва она показалась в дверях, митькам стало ясно, что жизнь удалась: губернатор была в тельняшке. Выглядела она хорошо, ничего не скажешь. Митя понял, что Валентину Ивановну можно троекратно целовать, называть "сестренкой", митьковать с ней вовсю. Она была в восторге от митьковской культуры: елка в тельняшке, фотопортрет Валентины Матвиенко в тельняшке, полутораметровый пингвин в тельняшке и т. д. Из произведений искусства ей больше всего понравились громадные сувенирные кружки в форме головы Дмитрия Ша-гина и подставки для пива.
Сели за стол вперемешку: митьки, губернатор, охранники, министры всякие, журналисты. Валентина Ивановна стала объяснять чиновникам, какой ценный бренд - "митьки" (она несколько раз настойчиво повторила: "Это наш бренд, вы понимаете, что это бренд наш? "). У тех был чуть сокрушенный вид: недопоняли, мол, учтем. Долго, задушевно сидели (и все это время улица Марата была закрыта для движения транспорта); наконец, толпа высокопоставленных лиц ушла, митьки остались торжествовать.
Пейзаж после битвы ошеломлял, все застыли в мечтательном молчании.
Ну что, будем викторину устраивать - как митьки поступили с двумя ставками, или все ясно?