Желания, обуревавшие Хонду, на самом деле были непритязательны, их было бы даже странно назвать любовью. Он хотел видеть теперешнюю Йинг Тьян полностью обнаженной: расцветшую некогда маленькую, плоскую грудь, непокорно торчащие персиковые соски, вытягивавшие свои головки, словно птенцы, выглядывающие из гнезда, внутреннюю часть руки, где кожа так чувствительна, легкие тени в складках кожи у подмышек, рассматривать все это в лучах рассвета и трепетать, сравнивая зрелое тело с телом маленькой принцессы. Пупок, словно маленький риф, покоящийся среди раскинувшего мягкие волны живота. Потаенное место, которое сторожат не демоны с перстня, а густые волосы - прежде его окружало строгое, глухое молчание, а теперь оттуда словно постоянно глядит влажная улыбка. Пальцы красивых ног, бедра, стройные ноги - слившиеся воедино закон жизни и мечта, он все хотел сличить с тем, что было прежде у маленькой девочки. Это означало познать "время". Познать, что именно "время" создало, что вырастило. И если он по-прежнему не обнаружит на левой стороне груди трех родинок, значит, определенно он, Хонда, влюбился. Ведь от любви его предохраняла надежда на возрождение в Йинг Тьян Исао, а значит, и Киёаки, вера в круговорот существования сдерживала страсть.
В словах, с которыми Хонда, очнувшись от мечтаний, обратился к вернувшейся в холл Йинг Тьян, невольно прозвучала ревность:
- Да, забыл тебя спросить. Накануне нашего праздника в Готэмбе, ты ведь где-то ночевала, не предупредив в общежитии. В японской семье вроде бы?…
- Да, в японской семье, - спокойно ответила Йинг Тьян - она пристально разглядывала свои красивые ноги, сидя рядом с Хондой. - Там остановились мои друзья из Таиланда. Та семья меня все упрашивала: "Оставайся ночевать, оставайся ночевать", ну, я и осталась.
- Там, наверное, было много молодежи и интересно.
- Да нет. В семье два сына и дочь, да мы вдвоем из Таиланда, мы играли в шарады. У их отца большие торговые дела с Юго-Восточной Азией, и поэтому он очень хорошо относится к тем, кто приезжает оттуда.
- А из Таиланда у тебя кто, друг?
- Нет, подруга. А почему вы спрашиваете? - спросила Йинг Тьян, снова задрав вопрос высоко в небо.
Тут Хонда выразил сожаление, что у Йинг Тьян мало японских друзей, и сказал, что если не общаться как можно больше во время учебы с японцами, то в такой учебе мало смысла. "Встречаться только со мной тебе, наверное, неудобно, так что теперь я приведу с собой молодежь", - закинул он приманку, и они договорились встретиться в холле отеля в это же время на следующей неделе. Подумав о Риэ, он как-то побоялся пригласить Йинг Тьян домой.
31
Хонда доехал до дома. Вышел из машины. Висевшая в воздухе изморось отозвалась болью в висках.
Его встретил ученик, сообщил, что госпожа устала и рано легла. Еще есть посетитель, который уже больше часа настойчиво ждет возвращения Хонды, пришлось проводить его в малую приемную, его фамилия Иинума. Услыхав фамилию, Хонда сразу решил, что посетитель будет просить денег.
С Иинумой они не виделись четыре года, с пятнадцатой годовщины смерти Исао. Хонда знал о послевоенных лишениях, постигших Иинуму, но церемония памяти Исао, проведенная в одном из синтоистских храмов, оставила хорошее впечатление.
Хонда сразу подумал о деньгах, потому что в последнее время все, кто желал возобновить с ним отношения, надеялись получить от него деньги. Разорившийся адвокат, совсем опустившийся прокурор, бывший судебный репортер… Все они, прослышав про улыбнувшуюся Хонде удачу, полагали, что этими деньгами он должен с ними поделиться. Хонда давал деньги только тем, кто, собственно, их и не просил.
Иинума, вставший со стула при появлении Хонды, поклонился так низко, что показал не только затылок с проседью, но и обтянутую потертым пиджаком спину. Демонстрировать бедность стало для него привычнее самой бедности. Хонда предложил ему сесть и велел ученику подать виски.
Иинума явно солгал, сказав, что проходил мимо и захотел повидаться. После первого же стакана он опьянел. Хонда предложил ему еще и с неприятным чувством наблюдал, как Иинума подносит маленький стакан для виски, поддерживая его снизу правой рукой. Так мышь держит свою корку. Затем Иинума пустился в рассуждения:
- Да, все говорят "обратный курс, обратный курс", что правительство еще до будущего года займется пересмотром конституции. Вовсю шепчутся о возобновлении воинской повинности, ведь уже само принятие ее укрепит основы нации. Прямо из терпения выводит, что основы эти не видны, их заволокло тучами. А тут и красные собираются с силами! На днях в Кобэ была такая демонстрация против призыва в армию, куда там. Участники называли себя "Союз молодежи против воинской повинности", странно, что среди них было много корейцев, они и с полицией сражались - камнями и порошком жгучего перца, само собой, но у них были и бутылки с горючей смесью, и палки. И в участок потом заявилось человек триста - студенты, дети, корейцы: "Верните арестованных…"
"Деньги", - думал Хонда, рассеянно слушая Иинуму. Он должен знать, что как бы реформаторы ни душили социализм, как бы ни шумели красные, основы частной собственности непоколебимы… Дождь за окном пошел сильнее. Хонда отвез Йинг Тьян в общежитие на машине, но все время думал о том, как она, выросшая в тропическом климате, чувствует себя в комнате, куда вместе с весенним дождем заползает сырость. А в какой позе она спит? Тяжело дыша, лежа на спине? Или свернувшись калачиком с улыбкой на губах? А может быть, она лежит в позе спящего золотого Будды в их храме, на боку, опершись на локоть и выставив из-под одеяла сверкающие пятки.
- И в Киото этот "Съезд общего подъема за уничтожение закона о репрессиях" - демонстрация профсоюзов - тоже скатился к насилию. В этом году вряд ли все ограничится первомайской демонстрацией, неизвестно, до чего дойдет насилие. Повсюду в университетах красные студенты захватывают здания, дерутся с полицией. И это сразу после того, как с Америкой заключили мирный договор и договор безопасности, просто ирония судьбы.
"Деньги", - думал Хонда.
- Премьер Ёсида подумывает о введении закона, запрещающего деятельность компартии, так я обеими руками за. В Японии опять бури. Если оставить все как есть, то с мирным договором мы окажемся втянутыми в красную революцию. Американской армии почти нет, как мы будем справляться, если начнется всеобщая забастовка? Я, когда думаю о будущем Японии, часто не могу уснуть. В такое время не порадуешься.
"Деньги", - Хонда думал только об этом. Но хотя выпито было достаточно, Иинума все не переходил к главной теме.
Коротко упомянув о том, что два года назад он развелся с женой, Иинума быстро перескочил к прошлому, настойчиво повторял, что до смерти не забудет, как Хонда, бросив работу в суде, без всякого вознаграждения был адвокатом Исао. Хонда постарался охладить пыл Иинумы, понимая, что он сейчас в таком состоянии, что его трудно будет удержать от воспоминаний.
Неожиданно Иинума снял пиджак. Было не так жарко, и Хонда решил, что это из-за выпитого. Потом Иинума развязал галстук, расстегнул пуговицы на белой рубашке, пуговицы нательной рубахи и обнажил покрасневшую грудь. Хонда увидел, что волосы у него на груди совсем поседели - в электрическом свете они блестели иголочками.
- По правде говоря, сегодня вечером я пришел, чтобы показать вам это. Я больше всего на свете этого стыжусь, и если бы это можно было навсегда спрятать, я так бы и поступил, но мне не раз хотелось, чтобы вы, господин Хонда, увидели и посмеялись надомной. Я думаю, что только вы сможете меня понять, понять, несмотря на мою неудачу, сказать себе: "Вот какой человек Иинума…" Точно, по сравнению с сыном, с тем, как блистательно он завершил свою жизнь, я веду просто постыдную жизнь, да что там… - запинаясь, говорил Иинума, по его щекам катились слезы.
- Вот здесь шрам - это я сразу, как объявили об окончании войны, решил заколоться кинжалом. Боялся, что харакири сделать не смогу, но и тут - кинжал прошел рядом с сердцем. Хотя крови было много.
Иинума с гордостью показал лилово-красный шрам, казалось, он не совсем зарубцевался. Красная грубая кожа затвердела, сморщилась, закрыла неумело нанесенную рану, будто специально делала этот след непонятным.
Крепкая когда-то грудь Иинумы и сейчас, даже покрытая седыми волосами, была хоть куда. "Не деньги", - впервые осознал Хонда, но ничуть не устыдился своих недавних мыслей. Иинума оставался прежним. Не было ничего странного в том, что у человека подобного рода появилось желание определить, собрать вместе то, что не давало ему покоя, пачкало, заставляло стыдиться, и, превратив это в редкий камень, теперь уже поклоняться этому, выложить самому верному свидетелю. Был ли он искренен или лукавил, но, собственно говоря, лилово-красный шрам, оставшийся на груди, был единственным сокровищем Иинумы. И Хонда за его благородное поведение в прошлом удостоился чести быть выбранным в свидетели.
Одевшись, Иинума мгновенно протрезвел, извинился за долгий визит, поблагодарил за угощение. Задержав торопившегося уйти Иинуму, Хонда положил в конверт пятьдесят тысяч иен и, проявив настойчивость, засунул деньги ему в задний карман.
- Как вы добры! С огромной благодарностью принимаю ваш дар - это покроет все расходы на восстановление моей школы Сэйкэн, - чопорно поблагодарил Иинума.
Хонда вышел в прихожую проводить гостя. Иинума исчез в калитке, прятавшейся в тени гранатового дерева. Его удалявшаяся фигура отчего-то показалась Хонде одним из бесчисленных ночных островков, разбросанных вокруг погруженной во мрак Японии. Заброшенным, странным, молящим о воде, которую может дать только дождь, голодным островком.
32
Хонда, после того как надел Йинг Тьян на палец перстень с изумрудом, не успокоился, а, наоборот, стал тревожиться еще больше.
Его волновала серьезная проблема - как сделать так, чтобы, не обнаруживая своего присутствия, все время наблюдать за Йинг Тьян. Было бы здорово, если бы он мог, как биолог, во всех подробностях рассматривать ее, когда она, не замечая Хонды, порывисто двигается, лежит в свободной позе, выдает сердечные тайны, живет самой естественной жизнью. Но если в это вмешается Хонда, то в тот же миг все пойдет прахом.
Совершенный кристалл, стеклянный сосуд, в котором нет ничего, кроме единственного, свободно резвящегося обожаемого предмета, - вот где должна находиться Йинг Тьян.
Хонда самонадеянно считал, что приложил определенные усилия для того, чтобы жизни Киёаки и Исао имели вид вот такого кристалла. Для Киёаки и для Исао Хонда был протянутой рукой помощи, оказавшейся абсолютно бесполезной. Важно, что Хонда, сам того не зная, естественным образом сыграл роль круглого дурака (хотя намеревался исполнить роль умного). Однако "осознал" все это потом!
Какую помощь можно оказать "жизни" после того, как раскаленная Индия сурово объяснила ему, что это такое. Какое вмешательство, какие рекомендации тут могут быть полезны?
Но Йинг Тьян была женщиной. С телом, наполненным, как стакан, до самых краев, непостижимой, мрачной тайной. Ее тайна искушала, она постоянно влекла Хонду. Отчего? Он не знал причины, но, скорее всего, оттого, что благодаря загадке своей жизни Йинг Тьян чужими руками разрушала саму эту жизнь. И еще потому, что на этот раз она окончательно дала Хонде понять, что тут он не может давать советы.
Конечно, Хонде казалось, что для него наслаждение заключается в том, чтобы хранить Йинг Тьян в кристалле, но он не мог расстаться с естественными, врожденными желаниями. Может быть, и нет способа примирить противоречия, одолеть этот черный цветок лотоса по имени Йинг Тьян, расцветающий в грязи жизни?
В этом смысле было бы лучше, если бы появились неопровержимые доказательства того, что Йинг Тьян есть продолжение существования Киёаки и Исао. Это охладит пылкие чувства Хонды. С другой стороны, если Йинг Тьян с самого начала не имела отношения к цепи возрождений, которую узрел Хонда, то, без сомнения, она сама влекла к себе Хонду с силой, которую он никогда не испытывал. А вдруг и источник той силы, которая может погасить страсть Хонды, и источник немыслимого очарования один и тот же - цепь возрождений. Круговорот жизни есть и источник прозрения, и источник иллюзий.
Придя к этой мысли, Хонда остро ощутил, что вот к концу жизни он захотел, чтобы ему сейчас было сорок лет, он нажил бы богатство и стал полностью независимым. Таких людей он знал. Умнейшие во всем, что касалось сколачивания состояния, карьеры, борьбы за власть, лучше всех проникавшие в психологию конкурентов, и они при этом совсем не разбирались в женщинах, не знали природы женщин, которые сотнями проходили через их постели. Эти люди испытывали полное удовлетворение, обладая деньгами и властью, окружая себя ширмой из женщин и подхалимов. Женщины, которые были рядом с ними, словно луна, всегда демонстрировали только одну сторону… Хонда считал, что это не свобода, а клетка. Сидеть в клетке, затворившись в пределах своего мира, и на все смотреть оттуда…
Есть люди и поумнее. Например, богач, который обладает властью и знает человеческую природу.
Тому о людях известно все: по незначительным внешним признакам он может угадать, что там внутри. Он великолепный психолог, познавший горести человеческой жизни. Изысканный дилетант - владелец прелестного сада, где он может в любое время по желанию приказать поменять местами кустарник и камни, сада, где мир и человеческие жизни систематизируют, придают им форму. Взирая весь день на аллегорический сад, где обман замаскирован под камень, лесть - под куст индийской сирени, эмоции - под заросли хвоща, угодничество - под колодец, преданность - под небольшой водопад, предательство - под искусственные скалы, владелец сада тихо предается радости по поводу того, что подавил сопротивление мира, и бережно, словно зеленую пену чая, налитого в великолепную чашку, удерживает в своих ладонях горечь и превосходство знания.
Хонда был не из таких: он не обладал независимостью, его одолевали сомнения, и тем не менее он владел знанием. Скорее он лишь разглядел границу между тем, что может, и тем, чего не может знать, и это уже было знание. А тревоги, сомнения - это наше главное сокровище, которое мы в силах утаить от юности. Хонда был свидетелем жизни Киёаки и Исао, своими глазами видел, как сложились их судьбы, в которые оказалось совершенно бессмысленным вмешиваться. Все оказалось обманом. Жизнь, если смотреть на нее как на судьбу, можно сравнить с мошенничеством. А человеческая жизнь? В человеческой жизни все складывается не так, как надо, - это Хонда твердо усвоил в Индии.
И все-таки Хонда был просто околдован образом абсолютно пассивной жизни, этим абстрактным, онтологическим образом, - его слишком увлекла мысль о том, что жизнь именно такова. Он не был искусителем. Ведь искушать и обманывать судьбу бесполезно, бесполезно уже само намерение искушать. Если мы считаем, что нет иной жизни, кроме той, в которой нас честнейшим образом обманывает сама судьба, то как мы можем вмешиваться в нее? Как увидеть лик существования? Пока что приходится полагаться на силу воображения. Йинг Тьян, независимо обитающая в своем космосе, Йинг Тьян, которая сама есть космос, навсегда отделена от Хонды. Она своего рода оптический обман, ее тело - радуга. Лицо - красный цвет, шея - оранжевый, грудь - желтый, живот - зеленый, бедра - синий, голени - кобальт, пальцы на ногах - цвета фиалки, а еще у нее в верхней части лица присутствует невидимая, испускающая инфракрасные лучи душа, а под ногами - невидимые следы ультрафиолетового излучения памяти… И концы этой радуги растворяются в небесах забвения. Радуга, ведущая в мир смерти. Если первое условие чувственной страсти - незнание, то высшей точкой страсти должна быть вечная непостижимость. Другими словами, "смерть".
Когда на Хонду неожиданно свалились деньги, он, как все, полагал, что они пригодятся ему для собственных удовольствий, но теперь, чтобы получить самое желанное наслаждение, деньги оказались ненужными. Для того чтобы участвовать в чем-то, помогать, защищать, приобретать, безраздельно владеть, деньги были необходимы и могли быть полезны, но Хонда все это отвергал, он искал наслаждений совсем в другом.
Хонда знал, что пронзающую дрожью радость таят именно те удовольствия, которые не требуют денег. Прикосновение к влажному мху на стволах деревьев, притаившихся в ночи, слабый запах опавших листьев, который чувствуешь, опустившись на колени… Это было в прошлом году майской ночью в парке. Одурманивал запах молодых листьев, на траве расположились влюбленные. Печальные огни фар пробегали по дороге вокруг рощи. В их свете хвойный лесок казался колоннадой храма, стремительные лучи словно подкашивали одну за другой тени этих колонн и трепетали, пробегая по траве. Мелькнувшая на мгновение священная, почти жестокая красота белизны завернутой нижней юбки. Луч света лишь раз скользнул по женскому лицу с распахнутыми глазами. Почему он заметил, что у женщины открыты глаза? Потому что в зрачке отразилась капелька света. То был жуткий миг, разом сдернувший мрак существования, обнажилось то, что должно быть скрыто от глаз.
По-настоящему любовный трепет, биение сердца, которое стучит, как у любовников, душа, наполненная той же тревогой, - слиться со всем этим, только наблюдая, незаметно, тайно наблюдая. Они, эти тихие зрители, словно сверчки, прятались в тени деревьев, в траве. И Хонда был одним из них.
Всплывавшие во мраке сплетенные белые обнаженные тела молодых пар. Нежность рук, кружащих в плотной темноте. Белые мужские ягодицы, напоминавшие шарики пинг-понга. Такие узнаваемые вздохи.
В тот момент, когда свет фар неожиданно осветил женское лицо, в миг, когда он сдернул мрак, во тьму отпрянул не участник действа, а тот, кто подглядывал. Откуда-то со стороны, где горели неоновые фонари, похожие на тлевшие угли, до ночного парка донесся лирический сигнал патрульной машины, и подглядывавшие деревья в страхе и тревоге зашелестели, женщины же, на которых они смотрели, целиком отдавшись чувствам, даже не пошевелились, а мужчины обязательно, словно волки, величественно поднимали верхнюю часть тела.
Хонда как-то случайно за ленчем услышал от бывшего адвоката историю небольшого скандала, о котором тот узнал в полиции.
Этот скандал, впрочем, не приведший к судебному разбирательству, касался одного пожилого господина, имя которого было хорошо известно в кругу юристов, этот человек, пользовавшийся славой и всеобщим уважением, был задержан полицией за то, что подглядывал за парочками. Ему было шестьдесят пять лет. Молодой полицейский потребовал у него документы, сурово выспрашивал у дрожащего от стыда старика подробности, заставил того изобразить позу, в которой он подглядывал, а потом прочитал целую нотацию. Когда полицейский узнал, кого он задержал, то вошел во вкус и стал подшучивать над задержанным: преувеличивая размер пропасти, разделявшей репутацию старика в обществе и его преступление, сообщил, что человек не в силах преодолеть эту бездну, чем просто потряс старика. Пока молодой полицейский, годившийся ему во внуки, читал свои нотации, старик слушал, покорно склонив голову, и только вытирал пот со лба. Административная система достаточно поиздевалась, но в конце концов старика отпустили, посмотрев на его "преступление" сквозь пальцы. Он умер через два года от рака.
Ну, а Хонда?
Хонда, должно быть, знал секрет моста, по которому можно перебраться через эту отчаянную пропасть. То были тайны, которые он постиг в Индии.