"Башка" у Славы действительно работала. На "свои" деньги он покупал только то, чего родители сами ни за что бы не купили. Карманный фонарик, например. В городе ведь он не нужен!
Или клизмочку - такую маленькую, круглую. Их делают из очень толстой резины, и если отрезать наконечник, получается замечательный мяч для игры в хоккей!
Постепенно Слава начал придавать значение своей голове, особенно после одного подслушанного разговора. Он часто подслушивал разговоры своей мамки с тетей Клавой - жуть до чего интересно бывало. Они про Клавиного мужа говорили, а мамка сказала так: "С обыма горя у меня в этом отношении нет. Сын копейки зря не съест, думаешь, почему? Потому что видит ведь, отец его заботливый, как крот, все в дом тащит, ну и сам приучается, ну и голову, кроме всего, имеет сам".
А кому это не приятно ощущать, что голова у тебя где надо работает как надо.
Время шло. Слава понемногу наглел, не пропуская случая "заработать" или вытянуть. Он копил на акваланг и ружье для подводной охоты. Знал, сколько все это стоит, знал, сколько времени надо, чтобы скопить.
Слава еще в городе решил: раз мать с отцом сэкономили на путевке в лагерь, то за это он должен что-то иметь! "Может быть, все к лучшему - скорее скоплю".
У каждого человека, как бы он мал ни был, есть свои способы мирить себя с неизбежным.
За обедом мать сказала:
- Завтра один пойдешь отца встречать. По такой жаре таскать ребенка нечего.
Слава обрадовался. Очень не хотелось, чтобы ЭТИ видели, как он с мамкой и дитем поплетутся на вокзал. Костя и Вика тоже ведь пойдут встречать своих.
До того был Слава благодарен мамке, что она на вокзал не пойдет, что не выдержал и похвастал:
- А я сегодня за девять копеек две брикетины съел.
Мать неожиданно отложила ложку, панически вытаращила глаза и как гаркнет:
- Украл?!
В ответ на такое Слава тоже отложил свою ложку и тоже в голос:
- Это когда было, чтобы я чужое брал? Скажет тоже!..
- То-то!.. Значит, вторую дали так?
- Да нет, когда по второму брали, я даже не знаю, кто за меня платил…
- Ну, это пускай; если кому денег не жалко, то пускай, только больно жирно - по два. А если завтра по три схочут?
- Сегодня жара.
- И не говори, прям-таки испеклась…
Довольный таким оборотом дела, Слава подумал:
"А что, если я сейчас у нее спрошу, что такое муфлон, может быть, она давно знает, а я, дурак, зря мучаюсь". И спросил. Мать перестала есть, сделала вид, что думает, и опять как врежет:
- Чего не понимаешь, того не болтай! Похабство, наверно, какое, а ты уж и рад…
В тишине, наступившей после этого, Слава страдал от досады и отвращения. Слово, которое так волновало его, обвалялось в чем-то грязном, и теперь он уже никогда не спросит Вику. Даже у Кости спрашивать не решится.
Угрюмо взглянул он на большой красивый рот своей матери и этому рту про себя с презрением сказал: "А теперь жди, чтобы я у тебя еще что-нибудь спрашивал!"
До вечера Слава пробыл у соседей. Мать не трогала его, не звала. А когда пришел и сказал, что ужинал и только спать ему хочется, обозлилась. Она ждала, что придет и порасскажет, а он пришел - и хлоп в постель. И вообще в последнее время заметила - все неохотней делится с нею сын, все меньше дома видно его. А эти двое и говорить нечего как раздражали - сколько времени прошло, а живут без матки, без батьки - и ничего, один другому башки пока не проломил. Это жгло ее ревнивое материнское сердце. Раз десять уже выговаривала Славке, что вон эти живут сами, а его, черта паразитского, на час одного оставить нельзя!
Сейчас она так сердито двигалась по комнате, что ветер от нее шел.
Слава чувствовал раздражение матери, улавливал отчего и, лежа носом к стене, ругался с нею про себя. Появилось желание защитить новых своих друзей, но Слава молчал. Эх, не любит мамка, когда что-либо у других лучше, чем у нее. Слава даже не всегда ее понимал. В прошлом году был один случай, очень удивительный. Шли дожди неделю, не переставая. Мать чертыхалась, проклинала все на свете вместе с дождем, и вдруг приезжает из Ташкента родная ее сестра, Славкина тетка. Фруктов навезла, помидоров громаднейших. Все вкусное, красивое, сама она загорелая. Конечно, все рады. Потом Слава слышит. "Переезжайте, - говорит тетя, - в Ташкент, ну что это за погода! У нас, - говорит, - и сейчас солнце лупит, и будет оно даже зимой". Слава видит - не нравится мамке это: ходить начала по комнате, а потом взяла и объявила: "А я наш ленинградский дождичек лучше люблю!"
Надо быть дураком, чтобы при ней кого-то хвалить. Посмеяться, поехидничать - это да. Но теперь Слава больше делать этого не мог. Он убедился давно, что брат с сестрой ничего из себя НЕ КОРЧУТ. Все у них просто и на самом деле по-хорошему. Если обедают, и ты с ними ешь. Если играют, и тебя в игру берут. Если читают, то как придешь - книга побоку. Да и вообще, пока у них сидишь, Вика то яблоко где-то откопает и на три части поделит, то конфетину даст. Один раз он точно убедился, что та вторая конфетина, которую Вика дала ему, была у нее последняя. Выходит, бывают и не жадные среди людей?
Конечно, не все он понимал в жизни брата и сестры и не все ему нравилось.
Спрашивается, например, и чего это они все время хохочут? Посмотрит один на другого - и готово! Ссорятся тоже чудно, как в кино! Один скажет слово - помолчит. Другой скажет - помолчит. Нет чтобы наорать, как у людей, или треснуть разок в свое удовольствие, а то словечки да взгляды. В особенности Вика. Поглядит долго-долго - и брык, отвернулась. И молчит. И прохаживается. А потом ни с того ни с сего поднимет руку и, как на собрании, громко объявляет: "Мир!", и он в ответ: "Мир!" - и опять как психи ржут. А раз подбежала она к нему и безо всякого стыда - чмок его в ухо!
Чего не любил Слава, того не любил - когда тискаются или поцелуями слюнявят. Это в городе соседи у них такие, ПРОСТИ ТЫ, ГОСПОДИ, ЛИЗУНЫ. Отец приходит с работы - и с порога младшего чмок-чмок, среднего чмок, потом самого старшего, а после уже и мать ихнюю целует. И это каждый день! Можно подумать - из Антарктиды вернулся. Сто лет своих не видел - тьфу!
У этих тоже, наверно, дома так.
Но больше всего удивляло Славу, что они при нем обо всем говорят, даже и не умеют скрытничать или показывать, как, мол, богато мы живем. У нас и то и это есть… Ни черта подобного. С первого же дня - все в открытую. Сегодня вечером, например, Вика выдвинула при Славе ящик тумбочки и сказала: "Преступники мы с тобой, у нас кошмарный перерасход, мы до субботы уже не доживаем".
Костя сначала поскучнел, а потом (больше всего это Славка в них обоих не любил), закатив глаза, пошел изрекать: О БЕССТЫД-НААА-Я, ТЫ ПОЗОРИШЬ ОТЧИЙ ДОМ! ТЫ РАЗОРЯЕШЬ РОДНОГО ОТЦААА!
Потом как ни в чем не бывало полез в ящик, пересчитал деньги и нормальным голосом сказал:
- Придется исключить мороженое.
У Славы пронеслась мысль: а вдруг он за их счет сегодня угощался. Но приятнее было думать, что за счет Гришки, и он с удовольствием повторил про себя мамкино "пускай".
И еще он подумал: какие они идиоты, почему не устроят себе "День мороженого", или "День пирожного", или "День докторской колбасы" вместо кефирчиков и сырковых масс. Насильно ведь едят!
Слава уже начинал видеть свои мысли, как это бывает, когда медленно входишь в сон. Видел Костину спину около тумбочки и белые лужицы растаявшего мороженого, которые выпукло стояли на шпалах. Слава последним слез со складницы шпал. Она ему очень понравилась. Раза два оборачивался, боялся, что не найдет этого места, если захочет прийти сюда сам. Он смотрел на березу, на шпалы, и казалось ему, что это березовая кора потекла и понакапала. Понять только не мог, когда это ему показалось - сейчас или еще тогда. А в это время наплывала уже другая мысль в образе Кости-Вики.
Вот странно, думал он. До того странно, что не верится, почему сестра и брат с самого первого часа стали относиться к нему так, будто он им золотые часы ЗА ТАК подарил или от смерти их спас?.. И почему это он, Слава, ничего подобного не может? Сколько уже времени прошло, а он все приглядывается к ним и все подвоха ждет, а они - Славочка да Славочка.
А Славочка, оказывается, из тех, кому никак не верится, что на свете есть люди не хуже тебя самого.
Все утро шел тот самый проклинаемый ленинградцами дождь, который не пропускает почти ни одной летней субботы или воскресенья три последних года подряд.
Когда Слава вбежал к соседям, удивительное зрелище заставило его остановиться на пороге. Перевернутой вверх ножками табуреткой Костя утюжил мохнатый плед на тщательно застланной кровати.
Слава приблизился и все равно ничего не понял.
Кинул взгляд на Вику - та, не обращая внимания на брата, наглаживала свои ленточки, низко наклонившись над столом. А Костя сновал и сновал вдоль постели, которая уже выглядела как гладкая каменная плита.
- Салют, - бросил Костя, наконец заметив приятеля. - Видал, как по-флотски заправляют койку?.. Вилка, где наша платяная щетка?
- На своем месте.
Движением плавным и уверенным на ровном зачесе пледа Костя щеткой, как кистью, вывел крупный якорь.
- Здорово! - сказал Слава.
- Теперь отпарим брюки, и все… А ну, забирай свои тряпочки.
Вика послушно отошла от стола.
Костя разложил брюки, попрыскал, а потом…
"Нет, они все-таки психи", - подумал Слава, когда Костя стал посыпать смоченные брюки… солью. Прямо из пачки, щепоть за щепотью.
- Опять?! - крикнула Вика. - Сколько раз папа тебе говорил - воду надо солить, а не брюки!
- Сойдет и так, - буркнул Костя и взялся за утюг. Брюки удались не хуже койки, их можно было ставить на пол.
- Видал, как на флоте гладят?
Вика, давно уже занятая уборкой, скользила по комнате. Ее тонкие руки летали так легко и певуче, как будто она танцевала, а не наводила порядок.
После всего этого Слава боролся с "хавосом" уже без энтузиазма. Охотно только мясо молол. Как раз в это время ушли на вокзал брат с сестрой. Они были одеты в одинаковые плащи с капюшонами. Они пересекли двор под дождем, какие-то таинственно незнакомые. Они шли в свой вежливый мир, где будут встречать мать и отца, и все это будет как в кино - и отчужденное и красивое!
.. Останавливалась блестящая от дождя электричка, две высокие фигуры в плащах с капюшонами выходили на чистый пустой перрон и двум маленьким фигурам кланялись, нагибая капюшоны. Потом медленно подавали руки. Потом молчаливой цепочкой, один за другим, шли и шли куда-то, где специально для них моросил нарядный дождь…
- Сдурел ты, что ли? Мясо лежит, а он черт те что мелет…
Не почувствовал Слава, что за спиной давно уже стоит его мамка и жадно смотрит туда, куда он, а там ничего нету!
Сегодня она вообще была НАВЗДРЫГЕ, потому что пришлось разрываться между обедом и дитем, чересчур, по мнению Славы, любимым.
К случаю и не к случаю мать говорила:
- Приедет отец - посмотрит, как доча выросла тут без него.
Слава снисходительно хмыкнул - не он один прощал родителям глупости, которые те всерьез иногда говорят. Ну кому не ясно, что дите не утенок и за неделю ему не вырасти.
К полудню сквозь белые глубины облаков стало пробиваться солнце. На улицах было чисто, безлюдно. По-субботнему пахло лавровым листом.
Первая электричка, которую Слава пошел встречать, приходила в два часа сорок шесть минут. Он знал, что этим поездом отец еще не может приехать, но все равно пошел на вокзал.
Когда он поднимался на платформу, ему пришлось обогнуть целый парк велосипедов, прислоненных к бетонным устоям. Мальчишки и девчонки Славкиных лет приехали встречать своих отцов на собственном транспорте. Это, конечно, задело, но сейчас ему было не до того.
Слава стоял напротив третьего вагона от конца (так они уговорились с батей) и спокойно смотрел, как из вагонов выходят люди. Люди шли и шли, и не было ни одного человека с пустыми руками. Чего только не везут из города на дачу! Кастрюли и удочки, настольные лампы, подушки, пустые птичьи клетки - самые невероятные вещи!
От нетерпения он смотрел теперь только на руки. Стало смешно. Во всех авоськах было одно и то же: свежие огурцы и батоны. Как будто все эти люди приехали с одной елки, где им понадавали одинаковые подарки. У некоторых, правда, был еще скучный торт "Сюрприз", который не боится давки и жары.
Поездом в два сорок шесть отец не приехал.
После ухода поезда на платформе остались только он да еще какая-то тетка в ватнике. Дико выглядит ватник, когда к нему прижата стеклянная банка с гладиолусами.
Следующая электричка придет через полчаса.
Слава с удовольствием слонялся по платформе. Впервые в жизни он встречает сам, и не в толпе ребят у ворот лагеря, а так вот, независимо прохаживаясь и время от времени поглядывая туда, где сливаются рельсы.
Один за другим приходили поезда, и все меньше оставалось велосипедов у бетонного бока платформы. Все больше нарастало нетерпение, и в конце концов Слава скис: "Не хочет ехать, просто не хочет".
Он первым увидел отца… Тяжестью оттянутые плечи. Жилу, которая вздулась на худой шее, а главное - глаза! В любой толпе Слава мигом выхватит эти синие, всегда отчего-то грустные, отцовские глаза.
"Меня ищет!" - захлебнулся Слава и так заорал "папка!", что отец встревожился:
- Ты, чего?! Я тут, чего ты?..
Слава подскочил, взял у бати авоську, заюлил, изнывая от нежности и такого чувства, точно в чем-то провинился.
Пройдя несколько шагов, отобрал у бати еще и перевязанный веревкой сверток.
Отец заметил, как сын ему рад, и не то чтобы улыбнулся - сощурил глаза, и вся доброта, какая была в нем, досталась Славе.
Они шли рядом.
- Ну, как вы тут без меня?
- Живе-ем! - радостно ответил Слава и только сейчас испугался, что мать сдержит обещание - с порога начнет на него жаловаться.
Потом шли некоторое время молча. Слава искоса поглядывал на авоськи. Угадывал, что отец привез, и сердце его защемило от нежности, когда разглядел завернутые в газету батоны, его любимые батоны по тринадцать копеек. Здесь таких не пекут, потому их папка привез. Эх!.. Мы с мамкой тут сидим, жрем да спим, а он… Мало что на работе устал, в очередях потом выстоял, а по субботам в магазинах известно как!.. И в электричке, наверно, всю дорогу стоял - пришла набитая.
Досада на себя подогревала чувство благодарности к отцу за то, что с опозданием, но приехал, за то, что не знал, где они молоко берут, где овощной ларек, где гастроном.
- Вот в этом сером доме я молоко беру.
- Молодец, сын.
- Смотри, видишь ларек?
- Вижу.
- Не думай, он такой паршивый на вид, зато в нем яички часто дают.
- Молодец, сын…
Слава огорчился. Молодец, был ларек, а батя где-то витал, он улыбался и отвечал сыну, не слушая и не думая, просто глазел по сторонам, и все ему очень нравилось.
Что было еще в двух громадных авоськах, которые привез отец, Слава не знал, но всю дорогу где-то внутри щекотало радостное предчувствие. И щекотало, оказывается, не зря. Китайские кеды батя ему привез, чтобы по лесу ходить, когда сыро. А матери стеклянную кастрюлю, которую можно ставить на огонь.
Мать блеснула глазами, хлопнула себя по бедру, потом подняла кастрюлю, поглядела сквозь нее на свет, потом пошла с нею к накрытому столу. Слава смотрел и ждал, когда наконец она скажет то, что всегда в таких случаях говорила, и дождался! Потеснив тарелки, мать поставила подарок, как вазу, посреди стола и сказала:
- Отец у нас заботливый, прям-таки как крот…
С большим удовольствием выслушал это Слава, потому что сам не знал, как благодарить за кеды. Он, конечно, сразу их надел. Они были синие, с волнующе белыми шнурками. От этих белых шнурков просто свет шел, а вещь казалась нового новей.
Что творилось у соседей, Слава не знал - там была тишина. Но желание, чтобы хоть кто-нибудь из них увидел его теперь вместе с отцом, было так навязчиво, что Слава выманил батю во двор. Поставил для него стул под открытым окном, сам в картинной позе уселся на камень и, постреливая глазами то на соседнее крыльцо, то на батю, ждал.
Отец, предвкушая обед, благодушествовал. Сев нога на ногу, покрутил ступней, лениво полюбовался пыльным ботинком, потом откинулся и оглядел двор. Потом закурил. Однако долго сидеть без дела не умел. Он вроде Славы (или Слава вроде него?): либо надо что-то делать, либо говорить.
Вот он и заговорил, повернув лицо к темному проему окна:
- А у вас тут, я смотрю, красота!
Мать не отозвалась.
- Слышь, говорю, неплохо, говорю, устроились: красота у вас…
Слава нервничал: "Ответила бы. Трудно, что ли, слово сказать?"
Дым отцовской папиросы - медленный и волокнистый - утягивало в комнату.
- Алло! - на весь двор сказал отец. - Поди сюда, погляди…
Из полутьмы послышалось наконец:
- Отвяжись ты от меня с красотой со своей, некогда!
- А я говорю - иди. Все равно всех дел не уделаешь..
- Принес бы лучше воды, - сказала мать и с грохотом подала в окно пустое ведро.
Рассыпая искры, окурок шмякнулся в песок.
- Не хочешь - как хочешь, - без раздражения, но тускло произнес отец, принял ведро и добавил: - Шут с тобой… и так и далее!..
Пока шел этот разговор через окно, Слава не спускал тревожного взгляда с крылечка соседей, а когда увидел удаляющуюся спину отца, стало грустно. Огорчила не столько отцовская сутулящаяся спина, по которой Славка всегда читал батины настроения, огорчила походка. Отец шел враскачку, но до того тяжело, будто не по ровному идет, а в гору.
Не год назад и не пять - задолго до рождения Славы - работал на заводе парень. За что ни возьмется - все ладилось у него. Одним словом - умелец и заводила. И конечно, друзей у него полно. Там, где он, - там народ. И ходил тогда человек по-другому: легко, напористо - никто не вставай на пути! А друзья посмеивались:
- Погоди, будет управа и на тебя, - вот женишься..
И женился. Легко и весело, как жил. Поехал в родное село и привез оттуда жену себе под стать - бойкую, шумную, красивую. Устроил ее подсобницей на завод. Попросилась сама, но пошла без охоты. НЕ ДЛЯ ЭТОГО В ГОРОД ЗАМУЖ ШЛА, НЕ ОБ ЭТОМ МЕЧТАЛА. И общежитие не нравилось ей. А ему нравилось: была теперь и семья, были и товарищи рядом. Все, что человек любил.
Потом в семью вломился праздник. Рождение сына отпраздновали вместе с новосельем. Комната, правда, была маленькая, зато своя!
Молодая мать работу бросила. Хозяйка из нее получилась хорошая, но чем больше въедалась она в городскую жизнь, тем ревнивее оглядывалась на чужие очаги, и не было дня без попреков: У ИХ ПРОСТОРНО, а у нас ТЕСНО!
Высмотрела она себе и советчиков. "Если семья ему дорога, - говорили они, - пускай бросает завод, пускай поступит в жилконтору - и хорошее жилье обеспечено, и деньга!"
Уламывать его пришлось долго, пускались в ход угрозы: ".. укачу в деревню, и чихали мы с сыночкой на твою квалификацию, раз она тебе дороже семьи…"
Выходит, нашлась на парня управа…