Володя тихо и вкрадчиво свистнул. Собака рывком оторвала от пола нос, и все увидели, какая красивая у нее голова. Великолепный нос с горбинкой, раскосые карие глаза, обведенные черным, острые, сторожко поставленные уши. Собака в упор смотрела на Володю. В течение двух-трех секунд выражение ее глаз менялось: вопрос, надежда, упрек, вопрос. Человечье выражение этой красивой голове придавали еще и подвижные бугорки над глазами.
Овчарка снова опустила морду и, по-щенячьи небрежно ставя лапы, запетляла по залу. Конечно, все поняли, что она ищет.
Мальчишки выбежали за собакой на перрон, сразу поскучневший, как только дальний ушел.
Небольшие группки людей пестрели на высоких платформах. Двое мужчин спорили о чем-то, но и они скоро исчезли в буфете.
Собака быстро шла от здания вокзала наискось, до путей. Тут, у кромки перрона, оторвала нос от горячего песка и, высоко вскинув голову, посмотрела направо, потом налево, взволнованно облизываясь и переступая с лапы на лапу.
- Вот дура, - равнодушно сказал Слава, - видит ведь, что никого нет, а ищет. Или она, может, думает, что ее хозяин вылезет из-под земли?
- Не завидую я этому человеку, - сказал Костя. - Наверно, кто-то нечаянно открыл купе, пока он за газетой ходил.
Гриша взглянул на Костю иронически:
- Откуда это известно? А может, он избавиться от нее хотел?
- Не думаю, такая хорошая собака..
Овчарка снова побежала к вокзалу, низко держа нос над горячим песком. В это же время из буфета с треском вывалился пьяный.
Оглянувшись на шум, овчарка кинулась было к этому человеку, но сразу обнаружила ошибку, а ребята перестали хохотать, заметив, как вытянутый на бегу хвост печально увядал, все ниже опускаясь, пока совсем не повис.
Забулдыга в конце концов упал, а падая, как раз собаку и заметил; но непомерно длинные ноги его так завинтились одна о другую, что он не скоро их разъединил. Занимаясь этим трудным делом, пьяный, как ни странно, про собаку не забыл. Он ее призывал: "Ман-нюнечка, иди ко мне, я тебя люблю".
Мальчишки давились от хохота.
Овчарка, на минуту присев, снова побежала в зал. А пьяный некоторое время просто сидел, похожий на пацана, играющего "в песочек". А когда немного отдохнул, начал бороться с землей: он отпихивал ее от себя, бил тяжелой лапищей, а она, безжалостная, тянула его к себе.
Но он был упрямый человек и на ноги все же встал! Мальчишки стояли в стороне, ожидая дальнейших событий.
Собака снова возникла в проеме дверей и надолго замерла. Она теряла надежду, ей не хотелось больше идти на перрон, но ничего другого не оставалось. Постояла еще. И снова морду вниз, и снова полубегом туда, где обрывался след. Когда она туда добежит, пьяный обязательно собаку увидит. Гришка первый это! сообразил и своим всегда приводившим в дрожь "уй!" всех насторожил.
Ребята зорко следили за пьяным. А пьяный довольно хорошо стоял на ногах и невинным взглядом ползал по слепящему песку. Могло показаться, что он обронил что-то и теперь спокойно ищет. Потом вдруг ка-ак рванет с места, клюя носом землю, растопыря руки и колени, чтобы не упасть, и - прямо на пса! Тот шарахнулся, поджавши хвост.
Мальчишки выли от восторга; пьяному это, как видно, очень льстило, и он уже старательней затопал - в позе человека, который впервые в жизни ловит курицу.
Вся ватага двинулась за ним, но тут Гришку осенило:
- Э-э!.. Он его сейчас пропьет!..
- Черта с два! - завопил Слава, вырываясь вперед. - Это наша собака, мы первые увидели.
Все остальные тоже побежали за Славкой и, вклинившись между собакой и пьяным, стали ходить за псом - куда он, туда и они.
Эти маневры, однако, оказались излишними, потому что пьяный через минуту навсегда о собаке забыл, да и не собирался ее ловить, он просто шатался. А скоро его вообще увели.
Ребята остались одни. На опустевшем вокзале. Была середина дня, когда электрички начинают ходить реже.
Овчарка теперь поминутно присаживалась, и тогда мальчишки поближе подходили к ней. Смелее всех оказался Леня. Он неизменно вырастал перед волчьей пастью, но овчарка ни на кого не хотела смотреть. Ребятам даже казалось, что она отворачивается, когда наталкивается на чей-либо взгляд.
Костя сказал:
- Мы с Викой мечтали иметь такую собаку.
Гриша с недоверием взглянул на него:
- Нашли о чем мечтать!
- Давайте сходим к дежурному по станции, а вдруг тот человек позвонил в Сосновый Бор?
Гриша фыркнул:
- Тоже скажешь... если бы звонил - пса бы давно забрали.
- Но нельзя ведь бросить собаку. Давай попробуем наступить на поводок.
- Ну и наступай, а я их не люблю…
- Боишься, - поддел его Костя.
На это Гриша ответил чрезвычайно пренебрежительным взглядом, хотел вообще промолчать, но не смог:
- У меня собаки в печенках сидят! Первое лето без психеечек живу.
Слава, который тоже хотел что-то сказать, не сказал. С той минуты, как Гришка завопил, что пьяный может собаку пропить, странное беспокойство овладело им. Он поглядывал туда, где скрылся дальний поезд, и чего-то оттуда ждал. Притягивала к себе желтая даль, втиснутая в пепельное ущелье леса; только рельсы, блестя, мешали смотреть. Он глядел поверх в прозрачную мглу над железной дорогой, на юркие струйки воздуха, который лез, казалось, из земли, постепенно разжижаясь.
Слава всем телом ощущал идущее оттуда непонятное беспокойство.
"Выходит, эта большая красивая собака и хороший кожаный поводок, из которого можно нарезать новые крепления к старым лыжам, - ничьи?! Кто хошь все это забирай? Кто хошь пропивай?!"
Слава непроизвольно пододвинулся к овчарке, стал искать глазами конец поводка. Заметил, что от беготни ошейник повернулся и поводок висит у пса под мордой, как галстук.
Гриша окинул приятелей нетерпеливым взглядом. Эта история уже начинала ему надоедать, Грише давно пора было двигаться и шуметь.
- Ну, а дальше что? - спросил он, иронически кривя рот.
Слава боком его чуть потеснил и, очутившись теперь за спиной у Лени, сказал:
- Надо подождать, когда она встанет, а потом наступить на поводок.
- Интересно, - фыркнул Гриша, - ненормальные тут все, что ли? Зачем-то кобеля называют "она"!
Слава покраснел не только от смущения, но и от злости.
Костя тоже покраснел. Одного Леню не занимал этот разговор, как и остальные тоже. Он стоял, смотрел, что-то тихо временами лопотал.
- Между прочим, да! - Это сказал Володя. Иногда он повторял за Гришей, как эхо.
- Ну ладно, хватит, давайте лучше подумаем, кому его подарить, - сказал Костя.
- К себе отведу, - решительно ответил Слава, не думая пока, зачем ему это нужно. Сейчас важно было, чтобы никто другой не взял, потому что иметь собаку - это гораздо больше, чем ее не иметь, а там видно будет.
- Давай, давай, - оживился Гриша. - Хочу посмотреть, как вы его поведете.
Костя, обрадованный таким исходом, заволновался:
- Ну подожди ты, придумаем как. По-моему, он не злой. Нужно, чтобы он встал, тогда попробуем взять поводок. Я уверен, на поводке пес пойдет, видно ведь - домашняя собака.
- Дома-а-ашняя, откусит тебе что-нибудь - будешь знать!
- Я его сейчас подниму, - сказал Володя и необыкновенно красиво свистнул.
Овчарка встала и в упор посмотрела на Володю. "Ты кто?" - отчетливо спрашивали ее глаза.
Володя засвистел длинно и плавно. Пес вслед этой волне стал наклонять голову, как бы одно ухо подставляя под звук, потом другое. Крутя так головой, он до отказа выворачивал шею. Ничего подобного никто из ребят не видел. Даже Грише понравилось.
Из Леньки вырывались невразумительные звуки, заражавшие весельем всех остальных.
Слава опомнился первым. Он попятился назад, расширяя круг, потом нагнулся, заюлил глазами по песку. Поводок из-под морды убегал под грудь и дальше, во всю длину здоровенного пса, уходил навылет через задние лапы; небольшой совсем кусок его чернел на песке позади пушистого хвоста. Кто же решится зайти такой собачище за спину - обернется и цапнет!
Костя тоже заметил это.
- Надо заставить его пойти. Я даже знаю как.
- Я тоже знаю! - подхватил смекалистый Гришка и помчался к зданию вокзала. Скоро он вернулся с двумя эскимо.
Ребята пропустили Гришу вперед. (Собаки ведь у него в печенках сидят, и он, конечно, знает их.) Гриша не спеша снял фольгу с эскимо. Леня и пес смотрели. Потом Гриша движением смелым и небрежным ткнул эскимо собаке под самый нос, и нос неожиданно дрогнул и, медленно задираясь, обнажил белокаменные зубы.
Гриша не посмел отдернуть руки.
Собака продолжала нехорошо улыбаться.
- Ешь, бродяга, - зыбким голосом сказал Гриша, воображая, что этим здорово маскирует страх. Он больше боялся позора быть укушенным, чем самого укуса.
Рука у Гриши уже начала от напряжения подрагивать, а он ее все держал, отлично понимая, что теперь любого движения достаточно, и собака кинется. Но не из таких положений находил Гришка выход! Он скосил глаза на Ленькину макушку и услужливо предложил:
- Бери себе эскимо, раз он не хочет.
Ребята поняли всю подлость этого предложения. Костя взволнованно забормотал:
- Не бери, не двигайся!
- Бери, не бойся! - пришел на выручку другу Володя.
Однако все это для независимого Леньки не имело никакого значения. Он протянул свою маленькую руку, спокойно взял эскимо, поднес его ко рту. Собака сразу перестала щериться и, ко всеобщему удивлению, просительно уставилась на Леню, который сразу зафыфыкал, залопотал. Ребята поразевали рты, глядя на все это. Пес деликатно приблизился к Леньке и явно ждал, смирный и доброглазый.
Мальчишки молчали.
Леня отгрыз кусочек мороженого и кинул собаке под лапы. Та немедленно опустила морду и сначала посмотрела на парней снизу вверх, а потом начала слизывать быстро таявший на песке комок. Леня кинул еще.
Так, не спеша, овчарка и Ленька прикончили эскимо. Потом пацан обсосал палочку и по-приятельски дал облизать собаке, чем окончательно покорил всех, кроме Гриши, который без умиления глядел, как устрашающе громадный пес от наслаждения жмурится, прихватывая языком и сладкую Ленькину руку.
Спасая свой авторитет, Гриша поучающе сказал:
- Каждому дураку известно, что большие собаки не кусают пацанов.
Никто не обратил внимания на эти слова. Ребята были поглощены переменой, происшедшей с псом.
Перед ними был домашний балованный пес, который отлично знал вкус мороженого и с удовольствием полизал бы еще.
Слава смотрел на все это с очень озабоченным лицом, опасаясь, как бы у него не отобрали собаку. Он уже не сомневался, что пес принадлежит ему, как подобравший оброненную кем-то вещь сразу считает ее своей.
- Ребята, по-моему, пора отсюда уходить.
- Это верно, - сказал Костя, - видите, он опять смотрит на вокзал. Если мы его отсюда не уведем, снова начнет бегать, пока под поезд не попадет. Гриша, давай второе эскимо, пускай Ленька с ним пойдет вперед…
Зрелище это было уморительное: пес на ходу тянул шею и лизал эскимо.
Без особого труда перевел Леня овчарку через пути, обогнул высокую платформу и в конце концов очутился на пешеходной дорожке Коммунального проспекта.
А теперь предстояло самое трудное: поднять с земли поводок - он по-прежнему змеился под брюхом у собаки.
Слава нервничал. Он просто трескался от зависти к пацану, но делать было нечего, и он сказал, обращаясь, правда, к Косте:
- Пускай теперь попробует взять поводок, теперь, наверно, уже даст - два эскимо сожрал!
Держа плоскую палочку, которую долизывал пес, Леня потрясающе спокойно ответил:
- Подожди, фабака куфает.
На это нечего было возразить. Ребята ждали.
Леня млел от блаженства, стоя вплотную с могучим черным загривком, который приходился почти вровень с его плечом. Наконец он бросил палочку. Овчарка понюхала ее неохотно, а Леня в это время уже лез обеими руками под морду, нащупал поводок и не спеша стал вытягивать его. Собака позволяла это делать с терпеливостью лошади, которую запрягают, а когда Леня вытащил весь поводок, сама шагнула вперед, точно давно ждала, чтобы ее повели.
- Ну, что я говорил, - радовался Костя, - совершенно комнатный зверь.
Уязвленный Гриша брюзжал:
- Еще посмо-отрим... Еще увидим!.. - Внимание ребят явно переходило к собаке, и Гриша не мог ей этого простить.
Сделав несколько шагов, овчарка обернулась и поглядела на вокзал.
- Пошли, пошли! - нервно скомандовал Слава неизвестно кому - товарищам своим или собаке. Вид у нее был на самом деле "потерянный". Она хотела, чтобы ее повели туда, где находится единственный нужный ей человек, а это было там, откуда ее уводили.
Леня, понимая важность момента, не зевал. Отпустив немного поводок, он взял его потом в обе руки, подергал, почмокал, и пес, правда очень неохотно, пошел по незнакомой улице, среди чужих людей и запахов.
Слава шел рядом с Леней. Славу точил червь: его собаку ведет не он, а какой-то пацан.
"Вот у того столба заберу", - загадывал он и все не решался: а вдруг пес действительно не трогает только пацанов? На Гришку ведь скурносил морду!
Еще он подумал: "Надо, чтобы собака из моих рук что-нибудь съела".
Когда компания поравнялась с гастрономом, Слава сказал Леньке:
- Останови его тут.
Но сам в магазин не пошел. Выудил из кармана мелочь и попросил Володю купить сто граммов отдельной колбасы. А сам не отлипал от Ленькиного бока - то на руки Ленькины смотрел, то на черную блестящую спину овчарки.
Костя понял намерения Славы и, когда Володя появился с колбасой, сказал:
- А я думаю, лучше уже во дворе покормить, на улице не имеет смысла.
"Не твоего ума дело", - зло подумал Слава. Вслух он ничего не сказал, но, принимая у Володи колбасу, чувствовал, как важнеет. Он даже по сторонам глазами зыркал, хотелось, чтобы прохожий какой-нибудь тоже увидал, что будет, когда пес колбасу схамкает.
Пока Слава, стоя перед овчаркой, хрустел бумагой, она с интересом смотрела ему на руки. Это подбодрило и успокоило. Движением смелым и дурашливым он поднес угощение овчарке прямо под нижнюю челюсть.
Ребята притихли. Собачья морда на глазах у них мрачнела. Но Слава не поверил собственным глазам. Не зная собак, он полагался на запах: донюхается до колбасы - завиляет хвостом. Он еще ближе поднес колбасу.
Овчарка подняла выше морду и так и осталась стоять, глядя на Славу сбоку надменным зверским глазом.
- Вот гадина! - искренне возмутился Гришка. - Фасонит еще!
Это подхлестнуло Славу. Он чувствовал ребят у себя за спиной и совсем осмелел:
- Ешь, Манюнечка, ешь, дубина... Ответ последовал сразу: "Нни-ззззззз..."
Так ноют оконные стекла, когда по улице проходит тяжелый грузовик. Но сейчас этот звук шел сквозь медленно обнажаемые волчьи зубы.
Они снова увидели улыбку, от которой пусто делалось в животе, а потом, когда от яростно вздернутого носа побежали складки, а уши отхлынули ото лба и начали пригибаться, мальчишки перестали что-либо ощущать: каждый ждал, что пес вот-вот взорвется адским лаем и укусит именно его.
Не упасть и не завопить от страха Славе помогла злость. Когда он злился, у него почему-то отлично работала голова. Он взял и уронил колбасу, не убирая пока руки. И опасность сразу миновала. Пес скучающе зевнул, а потом, мирно вываля язык, стал тяжело дышать.
Колбаса лежала в песке.
Мальчишки продолжали стоять как врытые. Никто ничего не понимал, а тут еще Костя отмочил номер.
- Умница! - сказал он и с ходу начал гладить овчарку. За ухом ей чесал, как будто это был его собственный пес. Ленька подобрался с другой стороны и тоже стал гладить собачищу по загривку.
- С ума сошли совсем, - взволнованно бормотал ошеломленный Слава. Он не мог понять, что стукнуло Косте в голову. И почему все это терпит этот зверь?
- Эх, вы… - грустно пропел Костя, - вы даже понятия не имеете, что это за потрясающая собака…
- Ждем инструкций! - кинул Гришка.
- Неужели ты еще не понял, что его научили не брать еду из чужих рук?
Гришка хохотал как безумный и все на Леньку рукой показывал:
- Собачий родственник., друг скотины…
Слава первый смекнул, над чем смеется Гришка, и сразу подладился под его тон:
- Выходит, пацану особая честь - эскимо из его рук жрал…
Костя на одного посмотрел, на другого.
- Жалости у вас никакой нет, эскимо не еда, он хочет пить, пошли скорей.
- Пошли, - сказал Слава, а сам подумал: еще себе заберет эту "потрясающую собаку".
С трудом скрывая страх, который в нем все равно сидел, Слава поднял поводок и бесцеремонно принялся наматывать себе на руку.
Гриша посмотрел на это и уже серьезно сказал:
- Брось его, на кой черт тебе этот псих…
Слава и сам не знал "на кой". Вместо ответа дернул поводок, как дергают уздечку. Пес тронулся. Вся орава пошла к Славкиному дому, поднимая ногами пыль и вопя истерически-радостными от пережитого страха голосами.
Ленька пристроился с другого боку, стараясь идти вровень с передними лапами пса.
Испорченную колонку в Сосновом Бору любили вес. За овальное озерцо под нею; за веселую речку, выбегавшую из этого озерца; за шум, за вид воды, которая день и ночь бежала крученым жгутом. Летом подле колонки вечно кто-нибудь да был. Люди пили, умывались, просто держали руки под холодной струей.
Собака почуяла воду и сразу натянула поводок. Славе пришлось взять его в обе руки. Он с удовольствием мучился, наслаждаясь мыслью, что зимой такого пса можно в санки запрягать.
Последние метры ватага мчалась сломя голову. Впереди - Слава, уволакиваемый псом, чуть поотстав - остальные.
Войдя передними лапами в прозрачную холодную воду, собака так жадно лакала, что ребята некоторое время стояли и смотрели. А когда сами принялись пить, никто не подумал о Леньке, которому было не дотянуться до струи. Но этот человек отлично обходился без чужой помощи. Он обошел проточное озерцо и присел на корточки у берега, напротив пса. Полюбовался, как тот лакает. Опустил в лужу руки, подержал там, а потом стал горстями набирать воду и плескать ее себе в лицо. Не обратили внимания и на то, что Ленька умывался и пил из одной "посуды" с собакой, а потом, увлекшись, вошел в воду прямо в сандалиях и был теперь мокрый от головы, которую тоже смочил, до ног. Сухими оставались только трусики и рубашка сзади.
Все уже напились, остудили руки и лица, а собака все еще лакала, уже не так жадно, с паузами. Полакает немного, поднимет голову и стоит. Ребята тоже стоят и стоят, слушают, как долбится об воду вода, бездумно смотрят на нее, и уходить отсюда никому неохота.
Леня решил вброд добраться до собаки. Он ловко прошел под аркой бегущей из колонки струи, сделал еще шажок и очутился прямо перед носом у овчарки.
Все, кроме Славы, благодушно поглядывали на него. Слава, который даже умывался одной рукой из-за того, что не хотел ни на минуту никому передать поводок, перекладывал его из руки в руку, с явным нетерпением ожидая, когда он опять натянется и ладонь снова ощутит живую, непокорную силу.