Валька затих, испытывая теперь только тяжесть от руки Ефима, но высвободиться из-под нее было почему-то неловко. Он терпел некоторое время и все-таки высвободился.
Вошла Ксюша и стала шуметь. Как будто даже нарочно, как будто приятно ей с треском кидать на пол дрова, передвигать ведра так, чтобы от них шел гром.
Скоро пришел Гришка и тоже так стукнул бутылкой, когда ставил ее на стол, что со дна к горлышку полетели пузырьки. Потом он стал снимать с себя ватник. Делал это очень медленно и торжественно. Можно подумать, сейчас будут Новый год встречать.
Потом Гришка пошел к плите, поднял крышку с чугунка, исчез в картофельном пару, отшатнулся и с влажной довольной мордой сел к столу, на котором, кроме водки, ничего еще не было: вот, мол, я, а вот она, голубушка! Гришка бесстыдно поглядывал на бутылку, потирал руки, потом переводил благодушный взгляд на Ксюшу.
Ксюша собирала на стол. Она все подлетала к брату и, отведя в стороны руки, испачканные картошкой, наклонялась к нему, как птица. Ефим каждый раз говорил ей "спасибо". А раньше он никогда не говорил "спасибо" и не улыбался так - частой, короткой, незнакомой Вальке улыбкой, как будто сейчас заладит: "Спасибо, люди добрые, помогите кто чем, люди добрые, простите меня, люди добрые."
Валька сидел на краешке постели торчком, и было ему неудобно сидеть, и было неприятно и странно оттого, что они все улыбаются.
- Я пойду, - сказал он и поднялся. - Спокойной ночи.
- А ты сначала поешь с нами, - ласково попросила Ксюша.
- Я не хочу есть.
- Ну, тогда иди спи. Спасибо тебе большое.
Сутулясь от холода и усталости, он медленно шел домой. Люди спали уже. Только у Кирюшкиных светились окна. На черной земле вяло отсвечивали промерзшие лужи. Ели стояли прямые и неподвижные.
Он шел и все время испытывал тяжесть на плечах и шее, как будто их продолжает давить Ефимова безвольно лежащая рука. Мыслей никаких не было. Они задеревенели от усталости и ужаса, сидящего в этом новом для Вальки слове "порешить".
У себя во дворе он остановился. Не хотелось никого видеть. Стоять тоже не мог. Он сел на верхнюю ступеньку крыльца, натянул пальто на колени, руки запрятал в рукава, и от этого очень холодно стало спине. Как будто за шиворот сыпали песок и он по крупинкам скатывался вниз.
Уйти бы и лечь в постель, но Валька сидел, уставясь в темноту, слушал ее настороженно. Казалось, все кругом знает страшную тайну Ефима. И сама темнота, и земля, и каждая доска в заборе. Знает и молчит.
Валька заставлял себя думать о том, как хорошо, что Ефим сейчас дома, и Ксюша дома, и у них тепло и спокойно. А тревога все равно почему-то не проходила.
На станции коротко свистнул паровоз - наверно, набирал воду. У Вальки от одного этого звука заколотилось сердце. Он поднялся и пошел на свет кирюшкинских окон.
Дверь ему открыла Ленка. Он шагнул в тепло комнаты и дальше не пошел. Его остановил свет, необычно белый, шедший отовсюду - от множества чистых постланных постелей. На двух постелях приподнялись головы и опять погрузились в подушки.
Тетя Лиза еще не спала. Увидев Вальку, она села в своей огромной кровати.
- Отвернись, - сказала она ему.
- Зачем ты встаешь, мама? - рассердилась Ленка. - Заходи. Что случилось?
Валька понял, что не сможет ничего сказать, когда так светло и все на него смотрят. Он охотно отвернулся к двери и отдыхал от смущения. Тетя Лиза оделась быстрее, чем он ожидал. Взяла его за плечо и повела к своей постели, уже застланной чем-то темным.
Они сели рядом.
Осмотрев Вальку быстрым придирчивым взглядом, тетя Лиза вздохнула и спросила:
- Со своими поругался?:. Ничего, поди, не ел? Зазяб?
Валька отрицательно мотал понурой головой, соображая, что ему сейчас делать. Осторожно огляделся. Увидел, что сестры занялись своими делами. Одна Ленка торчит посреди комнаты и ждет, что он скажет. Валька разозлился даже на нее, и это очень помогло. Он поднял голову и сказал тете Лизе:
- Ничего он не заблудился - он нарочно туда пошел…
- Погоди, ты про что? - Тетя Лиза не поняла и смотрела растерянно.
- Он не хочет жить - я знаю, - нервно и громко сказал Валька. - Он нарочно прогнал меня из леса, а сам пошел туда… к поезду… и теперь я боюсь. А Ксюша совсем не понимает.
- Бог ты мой! - вскрикнула тетя Лиза, поднялась и пошла к плите. Выгребла из золы живые угольки, которые у нее никогда не потухали, и стала шумно дуть на них.
Дочери молчали.
Вальке велено было вымыть руки и сесть к столу. Он послушался, как будто затем сюда и пришел.
Тетя Лиза молча поставила перед ним полную миску горячих щей и осталась у него за спиной.
Вальке очень хотелось есть, но от запаха еды почему-то мутило. Болела голова.
- Стыд-то какой! - проговорила вдруг тетя Лиза. - Люди еще называемся!
Ничего пе понимая, он замер с ложкой в руке.
- А ты ешь, не тебя касается, ешь все!
Валька почувствовал теплую руку у себя на плече,
- Вот кто человек!.. Вот в ком душа, - продолжала тетя Лиза и тихо и укоряюще. - А мы? Узнали, что жив, и ладно!
Клава пододвинула матери стул:
- Сядь, успокойся!
- Куда уж спокойнее быть. Человек у нас на глазах пропадает.
- Ну что ты, мама! - зачастила Ленка. - Как это пропадает? Пенсию ему дали? Бесплатно лечили лучшие врачи - чего же еще?
- В самом деле, - подхватила Надя.
Клава хмуро взглянула на одну, потом на другую:
- Вот, вот! Вы вроде Варвары Ивановны - та тоже купила внуку драную козу и успокоилась. Думает, в этом и вся забота!..
- Ну, пожалуйста, не успокаивайся! - задиристо выпалила Ленка. - От твоих слов Ефим не прозреет. Что же еще можно сделать, ну что?
- Как это "что"? - пристукнув ладонью по столу, возмутилась тетя Лиза. - На что человеку пенсия, когда ему жить незачем? Не старик ведь - молодой, здоровый парень!
Внимательно оглядев дочерей, тетя Лиза остановила взгляд на Вальке:
- Малый и то понял, а вы? Молчали б уж!. Одна протоколы переписывает, другая лозунги малюет, у третьей от великих дел голова кверху закинута до того, что подле носу ей уже ничего не видно…
- Мама, конечно, опять за свое, - проворчала Надя.
- … На самый край земли сумели долететь! Москву-реку дотянули до Волги, а коснись малости какой - это нас задача!
- Например, ведра не купить? - зло спросила Ленка. - Или мыла почему на всех не хватает?!
- Сердца! - закричала тетя Лиза. - Сердца нам всем друг для дружки недостает… Человек человеку все равно что бревно! Вот про что я толкую…
Валька с тревогой смотрел на взрослых и не понимал, зачем они обо всем этом говорят и какое это имеет отношение к Ефиму.
Он ждал, что здесь поймут его и помогут увезти Ефимa на Волгу, а Надя вдруг сказала:
- Давно надо было устроить его куда-нибудь. В городе есть школы для слепых, есть артели, а так сидеть день и ночь без всякого дела - действительно свихнуться можно.
- Это зависит от человека, - резко заметила Ленка. - Кто свихивается, кто попрошайничает на улице, а кто становится ученым. Я недавно читала про одного слепого…
И Ленка пошла рассказывать о каком-то химике, который ослеп у себя в лаборатории, но не упал духом, наоборот. Через каждую фразу она кричала про силу духа, и Валька опять с тоской отметил, что разговор все больше отдаляется от Ефима. А сидеть ему становилось все труднее - ломило спину, ныли коленки. "Черт с ним, этим химиком, - думал он, - лечь бы". А Надя с Клавой орали про канцелярские души, которые убивают живые дела: одному наплевать, другому некогда, а чаще всего - никому неохота думать собственной башкой!
К столу подсели сонные Вера и Сима. Теперь вокруг того большого квадратного стола все места были заняты. Сидели тесно - локоть к локтю. Само собой получилось так, будто Вальки только и недоставало, чтобы плотная живая стена сомкнулась. Он очутился между тетей Лизой и Ленкой. Через стол, как раз напротив, сидела Клава. Она замолчала наконец и, подперев кулаками щеки, мрачно смотрела на скатерть.
Валька всегда побаивался ее, и сейчас ничего хорошегo от нее не ждал. Он устало взглянул на Клаву и увидел, что теперь она улыбается ему тети Лизиной улыбой.
- А ты ведь молодчина, - сказала она Вальке, потом перевела взгляд на мать и добавила: - Оставлять Ефима здесь нельзя, Завтра же посоветуюсь у себя и решим, куда его лучше устроить, а ты, мама, поговори с Аксиньей сама.
Валька сразу зышел из состояния какого-то мутного, размаривающего уныния. Он привстал и перебил Клаву тихо, но решительно:
- Он не захочет, я знаю…
Ему не дали договорить. Снова поднялся спор. На этот раз и Валька участвовал в нем; он тоже кричал и вскакивал со своего места, твердя одно: Ефим без Волги жить не может! А сестры вместе с тетей Лизой убеждали Вальку в том, что сначала надо найти для Ефима занятие, научить его чему-нибудь, иначе он и на Волге пропадет.
- Это верно, - согласился Валька в конце концов, - только я его не оставлю. Я тоже поеду.
- Новое дело! - закричала Ленка. - Куда ты поедешь?
- Куда его повезут, туда и я поеду.
- Ты что же, собираешься нянчиться с ним всю жизнь?
Валька так разозлился на Ленку, что не смог даже ответить ей. Это сделала тетя Лиза. Топнув под столом ногой, она прикрикнула:
- И откуда такое берется? Стыдно слушать!
На секунду наступило неловкое молчание. Взрослые переглянулись, и тут же возобновился страшный шум.
Опять одни считали, что Вальке надо ехать вместе с Ефимом в Москву, другие считали, что не надо. Тетя Лиза сердилась и на тех и на других за то, что орут об этом при малом.
Клава одернула мать:
- Пусть слушает, его судьба решается!
И Валька слушал напряженно и жадно.
Наде удалось перекричать всех, и она, припечатывая каждое слово ладонью, объявила:
- По-моему, мудрить здесь нечего, сейчас самое главное- как можно скорее устроить Ефима в школу слепых, вот и все!
Клава иронически посмотрела на сестру и заметила:
- Слепого собираетесь учить, а будущий, можно сказать, строитель социализма пусть растет безграмотным под боком у Москвы.
Валька стал оправдываться:
- Я очень даже хочу учиться, но Варвара Ивановна говорит - рано, потому что тут школы нет.
Клава продолжала, как бы не обращая внимания на Вальку:
- …Обоих надо устраивать в городе и по возможности вместе…
Валька не успел подскочить от радости, как Ленка пропела:
- Ко-онечно, раз плюнуть!
После этого снова наступило неловкое молчание, и в этом молчании вполголоса заговорила тетя Лиза:
- По всему видно, разлучать их нельзя… Близкая душа - она и светит, и греет, и сытит!
Обияв Вальку за плечи, тетя Лиза сердито покосилась на Лену:
- А ты, барышня, и не знаю, в кого такая уродилась! Ни тут, - тетя Лиза стукнула себя в грудь, - ни тут, - она стукнула себя по лбу, - ничего нету! А языком строчишь, как по-печатному. Нянька слепому всегда сыщется. Разве ж плохо за ним сестра ходила? И сыт он был у ней, и прибран, а вот ведь чего натворил!
- Да, - тихо выдохнула Клава, - о чем тут спорить…
- Все это хорошо, - осторожно вмешалась молчавшая все время Сима, - но бабушка у него все-таки есть.
- Ну, с бабушкой дело просто, - ответила тетя Лиза несвойственным ей резким тоном, - если добром не поймет, есть на это закон.
- Пожалуй, верно, - согласилась Сима. - Если не хочет отдавать в детдом, пускай сама перебирается в город.
Валька больше не слушал. Ему хотелось вскочить, но от радости он неожиданно совсем ослабел и не мог даже встать.
- Где Джульбарс? - спросил он тетю Лизу.
- Спит у плиты.
Валька улыбнулся и подумал, как хорошо бы тихонько встать из-за стола, забраться в темный закуток, прижать к себе теплого, мягкого, сонного щенка и вместе с ним уснуть. А они пусть громко спорят. Пусть будет так светло.
Он выпрямился, но голова качнулась и сама стала клониться к тете Лизе и провалилась в прохладную, мягкую ее руку. В это время кто-то стал ломать во двора калитку, а потом тети Лизину дверь. Это было на самом деле, потому что все повскакали из-за стола.
Ленка побежала в сени, а вместо нее на пороге появилась Варвара Ивановна.
- Чтоб ты пропал! - закричала бабушка и перекрестилась. - Насилу нашла окаянного!
Она подлетела к столу и начала кричать, ни на кого не глядя. Глаза у нее слезились, и она все время вытирала их концами черного платка. Она ругала Вальку, Ксюшу, тетю Лизу и опять Вальку, припомнив все, в чем только он ни провинился с первого дня по сегодняшний.
Валька слушал и почему-то не испытывал тоски, как всегда. Даже наоборот - в первый раз он находил, что бабушка совершенно права - она ведь беспокоилась: скоро ночь, а его еще дома нет; конечно, это безобразие. Он только боялся, что от ее крика проснется Джульбарс, выбежит из своего угла, и Варвара Ивановна начнет спрашивать: чей пес да откуда?
Валька повернулся к плите. Голова закружилась. Он положил ее на руки и слушал. Варвара Ивановна то ругалась, то причитала - какого она страху наелась, покуда искала его, окаянного; и что он не дитё и не человек, а ирод; что душу у нее по ниточке вымотал выдумками своими - то в мамки к посторонним детям нанялся, то старца какого-то в лесу выискал, а теперь прилип к слепому, и уж никакой жизни не стало!
После каждой фразы Варвара Ивановна заключала: "А я ему - ни в грош! Все по чужим людям, все для чужих!"
Она вдруг умолкла, перекрестилась еще раз и села. Тетя Лиза принялась успокаивать ее.
Валька смотрел, как открываются и закрываются рты, а слов не слышал. "Отчего это?" - подумал он и заметил, что бабушка и тетя Лиза расплываются кругами. Постепенно они исчезли, и тогда страшно громко стали гудеть их голоса.
* * *
На блеклых обоях, знакомых Вальке до отвращения, сдвигались узоры. Кто-то переделывал их не спеша. Сначала были какие-то лошадиные головы, потом трава, потом волокнистые облака, а теперь птицы, птицы, птицы.
Большое удовольствие, оказывается, засыпать днем! Глаза закрываются сами медленно, медленно, как темные занавески. По ту сторону занавесок шевелятся какие-то мягкие, пухлые глыбы. Сперва их много, и вдруг остается одна, и эта одна незаметно толстеет, а потом вдруг страшно быстро начинает худеть и… опять вдруг превращается в катушку. Катушкино тело начинает вытягиваться, и тянется оно, тянется, пока не станет как волос. Волос висит перед самым носом, вздрагивает и с ужасной быстротой распухает в шар. И снова мягко шевелятся темные глыбы. Одна задвигается за другую с таким шумом, как будто идет мелкий дождь. Потом они толкают друг друга и разбредаются в разные стороны, и Валька проваливается между ними и уплывает куда-то туда…
Ему долго и мучительно снилась Пелагея. Она стояла посреди комнаты, подняв руку к потолку, и хватала электрическую лампочку. Схватила наконец и потащила ее вниз. Шнур стал тянуться, как резиновый. Пелагея тянула лампочку к Валькиной кровати все ближе и ближе и стала светить ему в лицо. Было больно глазам и жарко.
Валька открыл глаза и сразу зажмурился от солнца. В комнате ― никого. Он сел в кровати и в ту же секунду захотел тысячу вещей сразу: есть, бегать, повидать Ефима, нагрубить Пелагее, пить очень хотел, хотел поцеловать Джульбарса. Хотелось сейчас же побежать в лес, но сначала - сначала к Ефиму. Тут Валька вспомнил ночной спор у Кирюшкиных и так обрадовался, точно все устроилось уже и теперь с Ефимом ничего плохого никогда не случится.
Он весело вскочил и неожиданно для самого себя свалился на постель.
- Вот это да!..
Сколько же он проболел? День, два? Интересно, Клава узнала что-нибудь или нет?
Валька поднялся опять и стал одеваться осторожнее, чтобы снова не упасть. Когда он наконец оделся и, пошатываясь, пошел к буфету, было такое ощущение, как будто его надули воздухом и, если ступишь слишком резко, можно взлететь к потолку.
"Совсем стал дохлый!" - весело подумал Валька. Налил себе молока, отрезал хлеба. Наелся как следует.
Отяжелев, он уже увереннее зашагал во двор. Тут его еще шатнуло раз-другой от свежего воздуха, но это ерунда!. Он не потому остановился - просто надо было понять, что творится вокруг, и привыкнуть. Прежде всего к солнцу, которое не просто светит сверху, как обычно, а со всех сторон, деваться от него некуда. Он стоял и щурился. Теплый воздух приятно шмыгал по лицу.
Валька и не знал, что земля может быть такая красивая. В бабкином дворе ее никто не трогал. Она сама себя прибрала. А может, хлам, что был в лужах, унесло талой водой?
Около сарая Валька увидел четыре аккуратных коричневых холмика, как будто взяли и насыпали горки молотого кофе. Он знал, чья это работа. Это нарыли кроты.
Но самое главное чудо во дворе - была трава. Вдоль забора, правда не очень густо, торчали зеленые гвозди травы, прямые, острые, все одного роста. Когда только она успела вырасти! Там что-то искали куры. Они тоже были другие - чистые, пышные и важные.
И вдруг Валька заметил, что куры клюют траву. Он, конечно, бросился к ним, и тут - что это были за крики! А сколько пуху напустили, разлетаясь! Валька хохотал, закинув голову, и увидел в небе человека. Он стоял около трубы на доме Чижиковых - тех самых, которых корова кормит, - и длинной кистью красил крышу. Наверно, здорово приятно красить крыши!
Валька заторопился. Он соображал: если Ефим уже поправился, они сейчас же пойдут к Кирюшкиным. Пусть только попробует не захотеть!
Он тихо вошел в сени. Он хотел бесшумно проскользнуть в комнату, подкрасться к Ефиму - и прямо на шею! Тоже небось соскучился.
Валька осторожно приоткрыл дверь; на него пахнуло густой табачной вонью. Неужели Гришка дома? Не успев огорчиться этим, Валька услышал его голос. И все-таки вошел в комнату.
Пьяный Гришка сидел за столом, а с ним Ефим.
Положив руку Гришке на колено, Ефим что-то бормотал. Рот его и подбородок были вымазаны едой. Руки тоже. В левой руке он криво держал замусоленный стакан с водкой. И только глаза были, как всегда, широко открытые, красивые, трезвые.
Гришка, не глядя, воткнул окурок в миску с кислой капустой, потом из той же миски выудил пальцами большую щепоть капусты и, роняя по всему столу, запихнул в рот. Долго жевал. Коровий взгляд упирался в дверь гдe-то рядом с Валькой и не видел eго.
Проглотив капусту, Гришка хлебнул водки, нахмурился, потом обнял Ефима.
- И чтоб я от тебя таких глупостей больше не слыхал - по-онял?
Ефим кивнул в знак согласия и повторил за Гришкой:
- Понял.
- А то я сам тебя порешу! Понял?
- Ладно, - сказал Ефим и тоже отпил из своего стакана.
- Выкинь из башки всякое такое. Понял?
Ефим согласно кивал головой.
- А ее не слушай - пей, веселись на здоровье… Пусть она только посмеет - у-у!
Гришка выпрямился, подлил в Ефимов стакан водки, хлопнул слепого по спине, заорал:
- Не посме-ет! Ты калека - понял? Тебе все можна! Не забывай этого. Все можна! - с веселой злостью твердил Гришка. - Со мной не соскучишься, э-эй!.. А бабу слушать нечего, она дура!
- Дура, - машинально повторил за Гришкой Ефим.
- То-то!.. Дура потому, что баба!