"Деньги! Куда она их спрятала?" Спешно сунув платок с упаковкой в карман брюк, валяющихся на спинке кресла, он заспешил в туалет. В туалете внимательно огляделся, но ничего, напоминающего тайник, не обнаружил. Сердце учащённо заколотилось, но боль в висках прошла, он даже забыл о ней. Сорок минут Борис обследовал туалет, подковыривая плитку, простукивая стену, обшаривая все полки в шкафу, но результат остался тот же. В злобном отчаянии Борис кинулся в ванную. "Где? Где? Ну, где?" – во всём его существе колотился этот вопрос.
Он лихорадочно цеплялся взглядом за предметы в ванной комнате, и, наконец, его взгляд остановился на приоткрытой крышке корзины для грязного белья. Борис быстро сорвал крышку с корзины, перевернул корзину, вытряхнул её содержимое на пол и увидел среди белья принесённую им пачку денег, раскинувшуюся веером. Нервными движениями Борис сгрёб все деньги, пересчитал, отложил в сторону и стал ворошить бельё в надежде обнаружить ещё деньги, но не обнаружил. Наспех забросав бельё обратно в корзину, он стал искать тайник в ванной. Не нашёл.
"Вот сволочь! – выругался он в адрес Лены, – провела!"
Он в злобе кинулся в спальную. Лена спала лёжа на спине, закинув руки за голову. Одеяло покрывало её тело только наполовину.
"Красивая, – с раздражением подумал Борис о Лене, – дрыхнет, сволочь, а я тут роюсь в её туалете".
Борис посмотрел на часы и неприятно удивился, узнав, что уже третий час ночи, а он так ничего и не сделал из своего плана, ни денег, спрятанных ею не нашёл, ни с ней не кончил. Звонок Воротниковой всё изменил, Борис понял, что в его плане есть прокол. Надо немного подождать, узнать, как будут дальше развиваться дела, а с Леной он ещё успеет справиться.
* * *
На следующий день Лена ждала Бориса под дверью его квартиры. Едва увидев её, Борис понял, зачем она здесь: весь облик Лены выдавал её недружелюбную решимость.
– Привет! – с нарочитой весёлостью приветствовал её Борис.
– Привет, – натянуто отозвалась Лена.
– Ты чего здесь, меня ждёшь?
– Молодец, в логике тебе не откажешь, – ехидно заметила Лена.
– А ты чего такая? – спросил Борис, впуская девушку в квартиру. Сразу закрыв за собой входную дверь, он, не дожидаясь ответа Лены, полез к ней целоваться. Лена отстранилась.
– Не надо, Боренька, ты лучше ответь мне, зачем ты приносил мне эти деньги, если забрал их назад?
– Деньги? Какие деньги? – прекрасно сыграл удивление Борис, но Лена не поверила ему, хорошо зная его актёрские способности, которые, в сущности, и не были актёрскими, скорее это были изворотнические способности, так как доведись Борису стать актёром, не сумел бы он толком ничего сыграть. Не дано ему было великое актёрское умение войти в чужой образ, так как всё его существо жило им одним, все его действия сознательные и бессознательные были направлены на самоудовлетворение.
– Те, которые ты приносил мне вчера, и сам же забрал их.
– Лен, а сколько денег-то? – с игривой насмешкой спросил Борис.
– Не валяй дурака, Боря. "Мы заработали! Мы заработали!" Я сразу не поверила, что-то, думаю тут не чисто. Что б ты просто так принёс мне деньги! Да ты скорее удавишься.
"Уж это точно, – подумал Борис, – не такой я дурак, ни за что ни про что одаривать тебя", а вслух сказал:
– Лен, подожди, не кипятись, давай всё по порядку. Какие деньги, что, зачем и почему? Давай хоть сядем, а то я сегодня с ног валюсь.
– Вагоны что ли разгружал? – присаживаясь, спросила Лена.
– Ленусь, подожди, я включу чайник, давай сжуём по паре бутербродов. Я сейчас.
Оставаясь одна, Лена всё больше заводила себя. "Вот падла! Делает вид, что он ничего не понимает. Ну и сволочь!" С появлением Бориса она снова набросилась на него:
– Ну, ты вспомнил, как украл у меня три тысячи долларов?
– Три тысячи? Боже, откуда у тебя такие деньги?
– Ну, ты и сволочь, Боренька!
– Малышка, ты где-то перегрелась, – ответил Борис и, услышав щелчок выключателя электрического чайника, поднялся, пошёл в кухню и, уходя, сказал, – Подожди, я заварю нам кофе.
Лена опять осталась одна со своими эмоциями. Но на этот раз её пыл стал утихать. В сущности, что она ждала от Бориса? Признания, раскаяния, да не в жизнь. Когда Борис вернулся в комнату со столиком на колёсах, уставленным тарелками с бутербродами, кофейником и чашками, Лена, дождавшись, когда он разольёт по чашкам кофе, уже более миролюбиво попросила:
– Борь, ну признайся, что ты забрал деньги.
– Лен, какие деньги, о чём ты говоришь? Если я правильно понял, ты утверждаешь, что я вчера принёс тебе аж три тысячи баксов и сам же унёс их. Бред какой-то! Я что, на хранение что ли тебе их приносил? Да это тебе привиделось. Откуда у меня такие деньги? Три тысячи, выдумала тоже! – разыгрывал перед Леной спектакль Борис.
– Может, ты скажешь, что и не был у меня вчера? – зло спросила Лена. Борис задумался, а что, может, так и сказать, но особо обдумывать ответ времени не было, и он на тот случай, что может, кто-то видел его под её дверью, ответил:
– Был, Леночка, был. Мы с тобой пили коньяк. А деньги – это твоя выдумка. Ты говорила что-то о том, что хочешь отдохнуть за бугром, что тебе нужны баксы, но я тебе не давал денег, да и не мог бы их дать, даже если бы захотел, так как их у меня нет. Да, я получил наследство, но ты же знаешь, я истратил всё, купил машину.
– Знаю я, какое ты получил наследство…
– Леночка, ну ты что? – ласково приобнимая девушку, пустил в ход Борис своё главное оружие – ласку. – Три тысячи долларов, ну подумай, сама-то ты можешь представить, что я вот так запросто, ни за что ни про что, дам тебе три тысячи долларов?
Лене, действительно, трудно было это представить, и ей уже стало казаться, что вчерашнее ей пригрезилось.
– А за бугром я сам бы не прочь отдохнуть, – продолжал атаковать Борис, – и знаешь с кем? С тобой.
– Ну да! А как же дочь депутата?
– Леночка, я же уже говорил тебе, она для дела, а ты – для тела, то есть для души, я хотел сказать.
– Ну, ты и сволочь, Боренька.
– Знаю, знаю, за то ты меня и любишь.
– Я тебя люблю? Ну, это уж ты, Боренька, размечтался.
– А я тебя, Ленка, кажется, люблю. Вот соберу немного деньжат и давай, правда, махнём куда-нибудь на Кипр или на Гавайи.
– Немного – это мало, Боренька. Собери побольше.
– Хорошо, а, сколько надо? – вступил он в её игру.
Но Лена неожиданно прервала её.
– и всё-таки деньги были. Я прекрасно помню, что убрала их в корзину с бельём.
– Ха, ха, ха! В корзину? Ты что, деньги в корзине с бельём хранишь? Вот уж никогда бы не додумался. Я думал, что у тебя как у всех нормальных людей тайник есть.
Борис напряжённо ожидал, что на это ответит Лена, но она будто бы его и не слышала.
– Помнишь, ты ещё сказал, "убери, а то передумаю".
– Лен, ты опять за своё. Ну, хорошо, раз тебе так хочется думать, считай, что я дал тебе эти деньги, и теперь ты моя должница.
– Вот ещё! Ты же их забрал назад!
– Малышка, ты начинаешь меня злить! Сколько можно тебе повторять, не брал я ничего! Это что ж получается, я рылся в твоём грязном белье?
– Ну ладно, не брал, так не брал. Как пришли, так и ушли, жалко только, что отдых накрылся.
– Да полно тебе, Лен. Съездим мы с тобой ещё отдохнуть.
"А что, – подумал Борис, – не плохо было бы с ней куда-нибудь съездить отдохнуть. Ленка красивая, умеет себя представить, с ней не стыдно на людях показаться. На людях, надо сначала в эти люди выйти".
* * *
Нельзя сказать, что Людмила Анатольевна очень любила покойного мужа, хотя когда она выходила за него замуж, ей казалось, что лучше её красивого, умного, вальяжного, ухоженного Петра, никого и нет. Но со временем выяснилось, что он только с виду такой значимый и самостоятельный, в действительности же, Пётр постоянно нуждался в чей-либо опёке. Он редко когда принимал самостоятельные решения, а если когда и принимал, то чаще всего оказывалось, что они неправильные. Его ухоженность была результатом постоянной опёки со стороны его матери, не чаявшей души в своём Петруше. Потом эту роль на себя взяла Людмила Анатольевна, которая собственно ухоженность и любила в Петре больше всего. Ну а что ещё ей оставалось в нём любить: ленив, капризен, безынициативен, не приспособлен к жизни. Единственное, что хорошо удавалось Петру, это пустить пыль в глаза. Когда было необходимо, он умел казаться умным, важным, значительным. Многие, не знающие его в деле, так его и воспринимали.
Но Людмила Анатольевна в первый же месяц жизни с ним поняла, что вышла замуж за большого капризного ребёнка. Так к нему всю жизнь она и относилась – опекала, ухаживала за ним, устраивала его быт, его отдых, его бизнес, и испытывала к нему чувство сродни тому, которое испытывала к их сыну Саше и собаке Эдвину. Но к этому чувству Людмилы Анатольевны часто примешивалось недоброе чувство ревности. Зная, что Пётр Степанович нравится женщинам, и это нравится ему, она в порыве ревности часто устраивала мужу скандалы, хотя Пётр Степанович, будучи эгоистом и лентяем, просто даже не мог иметь на стороне какие-либо связи, разве что так, лёгкий флирт. Жанна Леонидовна была редким исключением, но о ней Людмила Анатольевна не знала.
Смерть Петра Степановича и потеря денег, часть из которых принадлежала именно им, Воротниковым, пробудили в Людмиле Анатольевне агрессора, ей захотелось непременно найти убийцу и наказать его. А может быть, даже удастся вернуть и деньги, хотя их партнёры, узнав о случившемся, потеряли на то всякую надежду и ничего от Людмилы Анатольевны не требовали.
Приехав в Москву, Людмила Анатольевна обратилась в МУР, указав в заявлении, что при муже её были большие деньги, а рядом с ним была замечена молодая блондинка. В МУРе к Людмиле Анатольевне отнеслись как к надоедливой мухе. Сотрудник отдела борьбы с уголовной преступностью слушал её с нескрываемым раздражением и всё с тем же раздражением объяснил ей, что коли она житель города Воркута, пострадавший – её покойный муж тоже житель этого города, то, несмотря на то, что скончался он в Москве, ей нужно обратиться в органы милиции по месту жительства. Там, если сочтут нужным, заведут дело, и в случае необходимости следственный отдел Воркуты всегда сможет обратиться к ним.
Людмила Анатольевна не удовлетворилась таким ответом и добилась встречи с начальником, но и начальник не принял её заявление. Участливо глядя на Людмилу Анатольевну, он сказал:
– Ну, на кого, на кого дело-то мы будем заводить? Жил Пётр Степанович в Воркуте, все его друзья и враги там, а здесь, сами же говорили, он бывал от случая к случаю. Кого мы можем подозревать? Там хоть найдут за кого зацепиться, Вы, кстати, – начальник злорадно сверкнул глазами, – будете первой подозреваемой. Вы же сами могли мужу в дорогу дать отравленные таблетки.
В Воркуте заявление Людмилы Анатольевны приняли и через два дня её же, пока как свидетеля, вызвали на допрос. Вопросы были, как показалось Людмиле Анатольевне, глупыми: спрашивали, чем занимался её муж, были ли у него враги, кто были его партнёрами по бизнесу, о какой сумме денег идёт речь в её заявлении, каков источник этих денег, часто ли Пётр Степанович изменял ей, откуда ей известно о молодой блондинке, давала ли она ему в дорогу таблетки "Антиполицай", давала ли другие и много других глупых вопросов.
Пообщавшись полтора часа с плохо выбритым следователем в несвежей рубашке, Людмила Анатольевна поняла бесперспективность этого мероприятия и тут же запросила своё заявление назад.
– Не можем, – ехидно улыбаясь, ответил следователь, – уже идёт следствие.
– Следствие, – рассвирепела Людмила Анатольевна, – и это Вы называете расследованием! Да если то, что здесь сегодня происходило в течение полутора часов и есть следствие, то понятно, почему у нас в стране такая преступность! Если это следствие, то…, то Вы – Александр Македонский!
"Македонский, ишь, куда её занесло, – думал следователь, рассматривая красные пятна, проступившие на лице Людмилы Анатольевны сквозь толстый слой пудры. – Не нравятся ей мои вопросы, скорее всего она его и отравила, вон, как занервничала, когда я спросил её о таблетках. И о блондинке ей, видите ли, известно от загадочного доброжелателя". Следователь ничего не ответил Людмиле Анатольевне, лишь злобно ухмыльнулся, встал и пошёл к двери, давая ей понять, что на сегодня их встреча закончена.
* * *
Пользуясь своими связями, Людмила Анатольевна всё же сумела забрать своё заявление, но это не означало, что она отказалась от мысли найти убийцу Петра Степановича. Пользуясь всё теми же связями, она наняла частного сыщика – Бахирева Сергея, недавнего выпускника института, который уже успел зарекомендовать себя в сыскном деле, проведя два небольших расследования. Сергей получил от Людмилы Анатольевны всю информацию, включая и информацию об истинной цели поездки Воротникова в Москву, о сумме денег, и о Борисе Аркадьевиче, получил авансовый платёж и поехал в Москву.
* * *
В Москве Сергей устроился жить в студенческое общежитие, которое по его наблюдению было заселено в основном людьми, далеко не имеющими отношения ни к институту, ни к науке. Пробираясь к своему жилью сквозь ряды автомобилей жильцов студенческого общежития, студенты тут чувствовали себя не хозяевами этого жилья, а бедными родственниками под постоянным надзором коменданта и начальника, ищущими причину выгнать "бесплатных" жильцов.
Первое, с чего Сергей начал свой поиск, это было посещение милиции метрополитена, но ничего кроме стыда за падение нравов в органах оно ему не дало. Милиционеры ничего ему не сказали и грубо погнали прочь. Особую грубость и агрессивность против Сергея выказал тот милиционер, который, как раз, в тот день, о котором вёл речь Сергей, и отпустил Елену с портфелем убитого. У этого милиционера была прекрасная зрительная память, он отлично помнил Лену, помнил Ашота Нукзаровича, которого задержал, помнил даже старушку, которую девица буквально сбила с ног, убегая, но не станет же он признаваться в этом какому-то сыщишечке из Воркуты.
– Ты чего так на него набросился? – удивился напарник, – надо же человеку.
– А чего он, – не сразу нашелся, что ответить милиционер, – сыщик нашёлся! – и, понимая, что ответа так и не прозвучало, виновато добавил, – Да голова у меня что-то трещит после вчерашнего.
В гостинице, где останавливался Воротников Пётр Степанович, узнать Сергею тоже ничего не удалось. Ну, да, проживал, ну съехал. Нет, не съехал, он, кажется, умер. Приходили его жена с работником милиции, забрали его вещи по описи. Нет, опись увидеть нельзя, у них её нет, а зачем им эта опись, её забрал милиционер, а их попросил расписаться. Да вещей-то почти никаких не было: так, щётка, крем, бритвенный прибор, паста. Портфеля не было. Да, милиционер тогда тоже спрашивал о портфеле, портье заметил, уходил он с ним. Нет, ни с кем он не общался. Утром заселился, утром ушёл. Всё один. И номер у него был одноместным. Звонил ли он кому? Да откуда же это узнаешь, телефонные разговоры жильцов не прослушиваются. Телефонный аппарат в номере был, аванс за разговоры был внесён.
Телефонный номер, записанный в книжке Петра Степановича, как номер домашнего телефона Бориса Аркадьевича, оказался номером домашнего телефона некой Травкиной Елены Владимировны, двадцатичетырёхлетней девушки без определённого рода занятий, проживающей по адресу вблизи от станции метро "Китай-город". Второй номер, записанный в книжке строчкой ниже, оказался номером парикмахерской, находящейся недалеко от дома, в котором жила Травкина. Судя по почерку, первый номер, то есть номер Травкиной, с пометкой, что это номер Бориса Аркадьевича, был записан спешно, номер парикмахерской записывался уже без спешки, но он никак помечен не был. Возможно, Гвоздиков, действительно, временами живёт у этой Елены и дал Воротникову этот номер. Но почему Воротникова говорит, что встречи её покойного мужа с Гвоздиковым всегда состоялись в метро, и на этот раз, по словам Гвоздикова, они встречались в метро на станции "цветной бульвар", жалко, она не спросила, во сколько они встречались. А умер Воротников на станции метро "Китай-город", недалеко от дома Травкиной. По рассказу Гвоздикова в метро с Воротниковым была молодая блондинка, которая по описанию очень походила на Травкину Елену. Сергей решил срочно познакомиться с Еленой.