- Фьють! - сквозь зубы процедил Нино и со снисходительным упреком покачал головой. - Мать, побойся бога! Ну право же!
- Не дерзи, Нино, и, пожалуйста, не читай газету в моем присутствии, - сухо произнесла Лавиния.
- Я просматриваю список почетных гостей, - невозмутимо ответил он. - В этом году никаких знаменитостей… A-а, вот! И эта здесь?
- Эта? Кто - эта? - нетерпеливо спросила Лавиния.
- Ты ее не знаешь. Одна японочка, с которой я познакомился прошлым летом в Каннах. Вот она, старик, - обратился он к Перси, - она, я убежден, сняла самые роскошные апартаменты в "Гритти".
Он сложил газету, бросил ее на стол.
- Так что же, весь обед вы проговорили только о политике?
- Да. Я слушал вполуха и только поддакивал.
- Должно быть, она была в восторге от такого кавалера… И все же, на мой взгляд, странно, что молодая девушка, которая совершает увеселительную поездку по Европе…
- Вовсе не увеселительную… - перебил Нино. - Если я правильно понял, она путешествует, так сказать, с научной целью. Условия жизни на старом континенте и прочая бодяга. Возможно, для университетского реферата или какой-нибудь другой штуковины в этом духе.
- Возможно? Но сама она ничего тебе не сказала?
- Может, и сказала. Я тебе повторяю, что почти не слушал.
Лавиния даже не пыталась скрыть все возрастающее раздражение.
- Ты, Нино, несомненно, считаешь меня представительницей минувшего века, которая ничего не смыслит в подобных вещах, но, однако же, я полагаю, что молодой человек, имеющий виды на молодую девушку, флиртующий с ней, обязан заставить себя интересоваться тем, что она ему рассказывает.
- О, я держался так, будто ужасно заинтересован ее рассуждениями. В этом я мастак, уж поверь мне. Конни осталась очень довольна мною. И вот доказательство: через десять минут она будет здесь. Ладно, я потопал. Эти американцы точны как хронометры.
Нет, он совсем не походил на молодого человека, готовящегося в первый раз принять у себя молодую девушку, которая ему нравится и на которой он надеется жениться. Все то недолгое время, что Нино провел с матерью и Перси, он казался рассеянным, отсутствующим и оживился, лишь проглядывая список иностранных гостей. Он ходил взад и вперед по комнате, то там, то здесь брал какую-нибудь вещицу, не взглянув, клал ее на место, сцеплял кисти рук, хрустел суставами пальцев… Нино не томился только за игорным столом, на скачках и в постели с женщиной. "Как, - думал Перси, - как мисс Сарджент, какова бы она ни была, могла обратить внимание на этого пустельгу? В таком случае она и сама не лучше. Птицы одного полета… Или, быть может, она одна из этих нынешних вакханок, которые хватают любого красивого мужчину, что оказался под рукой, будь то принц или бродяга… Сейчас мы узнаем это…
- Постарайся выложить все свои козыри! - весело крикнул он Нино.
И так как Лавиния в этот момент, повернувшись к ним спиной, поправляла цветы в вазе, Нино подмигнул Перси и сделал выразительный жест - так итальянские парни из народа обычно заклинают судьбу или подчеркивают свою мужскую силу.
- Мои козыри побить нельзя! - ответил он и вышел из гостиной.
Лавиния опустилась в кресло напротив Перси.
- Он совсем не похож на влюбленного, тебе не кажется? - спросила она.
- Нет, черт возьми, ни капельки…
- И эта девица, которая останавливается в дешевом пансионе… Есть над чем задуматься, не правда ли?
- Да полноте! Разберемся! Клянусь тебе, Лавиния, я сгораю от нетерпения.
Порывы ветра доносили с канала запах гнили, болота. Нужно было бы закрыть окна, но октябрьская жара еще слишком давала себя знать. Некогда Перси как истый эстет наслаждался этой навевающей грусть атмосферой, всем, что окружало его здесь. Теперь он находил все это мрачноватым. Возможно, это наводило его на мысль о его собственном закате или о закате цивилизации, последние огни которой, он был убежден в этом, угасли, задутые войной. Он твердил себе, что, может, и впрямь пришло время добровольно удалиться, прежде чем рухнет все, к чему он привязан, прежде чем Европа, которую он так любит, погрязнет в мятежах и хаосе… Не придется ли вскоре и ему вслед за Лавинией причаливать к заокеанским берегам? Ну что ж, пусть будет так! Курс на Запад!
В глазах Перси люди очень богатые вообще не принадлежали к роду человеческому; в них, безусловно, таилось нечто божественное, и, когда он видел их рядом с собой, он испытывал странное чувство, нечто вроде почтительного страха, какой испытывали наши далекие предки, когда в их дом под личиной простого смертного являлся небожитель. Эти сказочные существа могли говорить, как все прочие, держаться, как любой другой, иметь присущие большинству людей слабости, и все же от этого они не становились менее загадочными, менее необычными. Будь они банальны, будь они даже безобразны, их деньги, их богатство, их связи, их могущество образовывали вокруг них почти зримую ауру. Нельзя и мечтать о том, чтобы любить их, как, скажем, нельзя мечтать о том, чтобы любить Юпитера или Минерву, королеву Викторию или короля Людовика XIV, но можно быть счастливым просто, от того, что слышишь их, видишь: эта несказанная близость вас щедро одаряет… Когда мисс Сарджент в сопровождении Нино вошла в гостиную, у Перси не осталось и тени сомнения в том, что она - самая настоящая Констанция Сарджент из Питтсбурга, наследница огромного состояния. Эта очевидная истина бросалась в глаза, пронизывала до мозга костей, от нее сладко колотилось сердце. Верующие узнают снизошедшего к ним бога даже тогда, когда он скрывается под рубищем нищего. Пусть мисс Сарджент с виду походила скорее на скромную секретаршу, чем на всемирную знаменитость, пусть она вошла в гостиную бочком, словно нескладная испуганная провинциалочка, Перси голову дал бы на отсечение, что она была самой настоящей миллиардершей, высоко котирующейся на Уолл-стрите, запросто заходящей в Белый дом. От мисс Сарджент исходила божественная аура. Перси мог бы пропеть, как в "Лакме": "О, это она, это богиня"! - и, если в грубом, материальном мире он, верно, слегка склонив голову, пожал бы мисс Сарджент руку, в невидимом мистическом мире символов он рухнул на колени и простерся перед нею ниц.
Лавиния же не обладала ни интуицией Перси, ни его волшебным даром провидения, ни его чутьем верующего, угадывающего присутствие божества. Во всяком случае, она, вероятно, ожидала увидеть личность блистательную (смех, зубы, манера держаться, произношение, туалет, драгоценности, украшения). Но увидела она нечто совершенно противоположное. Она увидела девушку, ни красивую, ни уродливую, маленькое личико которой было почти лишено красок; в общем, бледная инфанта в изгнании, с детства привыкшая жить заточенной в монастыре, чуть ли не в лишениях. Слов нет, синее без всякой отделки платье мисс Сарджент было сшито безукоризненно, и качество материи сразу бросалось в глаза, но что за монашеская простота! И хоть бы колечко на пальце! Даже без часов. А уж о косметике и разговору нет. Светлые, пепельного оттенка волосы зачесаны назад и стянуты узлом низко на затылке: прическа, какую нынче и не встретишь нигде, такие носили перед первой мировой войной, и даже, пожалуй, еще до героинь сестер Бронте… Да, действительно, мисс Сарджент, вопреки всем ожиданиям, не была модницей, а у Лавинии не хватило сил убедить себя, что такой анахронизм, добровольный ли, нет ли, является верхом изысканности.
Когда, едва переступив порог гостиной, мисс Сарджент увидела Лавинию - та стояла, высокая подобная изваянию в своей длинной темно-синей тунике, величественная, словно жрица, совершающая какой-то священный ритуал, - она на миг, едва уловимо для посторонних глаз, чуть озадаченная, замерла на месте и как бы боязливо сжалась, словно испугалась, уж не ее ли дали обет принести в качестве искупительной жертвы. Словно сомнамбула, она быстро прошла несколько шагов, отделявших ее от хозяйки дома, потом мужественно взяла себя в руки, улыбнулась с предельной доброжелательностью, отчего еще более смягчились черты ее лица, протянула руку и с жаром произнесла:
- Счастлива познакомиться с вами!
У нее был хорошо поставленный, но настолько тихий голос, что приходилось чуть ли не напрягать слух. Лавиния оказалась выше девушки на целую голову; с высоты своего роста она обрушила на хрупкую визитершу: "How do you do", промодулировав звонкую бронзу своего мощного контральто. Потом представила Перси, стоявшего слева от нее, и только после этого указала на кресло, куда и опустилась ошеломленная мисс Сарджент. Трое остальных расположились "рядом, и тотчас же, словно для того, чтобы не дать воцариться неловкому молчанию, Лавиния, не мешкая, бросилась в атаку:
- Всю неделю Нино твердил мне только о вас, мисс Сарджент. И у меня такое чувство, будто я уже давным-давно близко знакома с вами. Вы, верно, впервые в Италии?
После этого потрясающего вступления разговор четыре или пять минут тек вполне непринужденно, ибо из четырех собеседников трое говорили разом или так стремительно сменяли друг друга, что создавалось впечатление одновременности. Взволнованная мисс Сарджент слушала их с улыбкой, изредка бросая одну-две фразы, свидетельствующие скорее о ее готовности соглашаться с тем, что говорят другие, чем высказывать собственное мнение; она с восхищением поочередно смотрела то на Лавинию, то на Перси, то на Нино, и трудно было понять, вызвано ли это восхищение их велеречивостью или редкостным пылом, который заставлял этих людей с яростной убежденностью и с интонацией, удесятеряющей значение каждого слова, произносить фразы, незначительность которых граничит с бессодержательностью. Из этой троицы Перси явно брал верх голосовыми данными, богатством интонации, краснобайством. И действительно, помимо привычки выражать свои мысли почти исключительно восклицательными фразами, он обладал также способностью в минуты неуверенности в себе выдавать простейшие истины и самые затасканные банальности за свои собственные блестящие находки и преподносить их собеседнику с такой величайшей силой убедительности, словно была необходимость что-то доказывать, чтобы в них поверили. Так, например, он вдруг склонился к мисс Сарджент и бросил ей прямо в лицо: "Вся Венеция пропитана Византией, не правда ли?" - таким тоном, будто это эстетическое открытие он сделал только сию секунду, и с улыбкой человека, который ожидает, что слушатели не сразу воспримут такую свежую и потрясающую новость. Мисс Сарджент поспешила согласиться, да, в Венеции есть нечто византийское, и несколько раз кивнула головой, чтобы Перси понял: интеллектуальные зерна, которые он рассыпает с таким гениальным мотовством, падают не на бесплодную почву.
Перси чувствовал себя не в своей тарелке потому, что никак не мог нащупать, какого рода разговор подобает ему вести, дабы позабавить мисс Сарджент или же просто понравиться ей. Такая скромность, сдержанность, даже безликость - что же за этим кроется? Глупость? Ни ее лицо, ни взгляд, ни суждения не давали повода для такого предположения. Светский снобизм? Будь так, он разгадал бы ее после трех реплик. Снобизм не таит в себе загадок, он простодушно сразу же обнаруживает себя. Разнузданный интеллектуализм? Пока еще она не сказала ничего такого, что могло бы подтвердить эту мысль. А может, она какая-нибудь новая Пасионария? Нет. Фанатизм оставляет неизгладимый след на физиономии. Тогда что же? Было известно, кто такая мисс Сарджент. Но не было известно, что она собой представляет. И, не нащупав никаких примет, Перси впал в полную растерянность, утратил присутствие духа и даже присущий ему юмор: вот откуда появился этот поток банальностей и безудержное краснобайство, единственной целью которого было скрыть, что это - банальности. И все же он сознавал, что говорит пошлости, выставляет себя с самой невыгодной стороны: светский мужчина, бессодержательный и глупый, да к тому же еще не слишком учтивый, поскольку говорит без умолку. Если бы девица была заражена светским снобизмом, он действовал бы стремительно: главное тут - ослепить! Если она разнузданная интеллектуалка - напропалую блефовал бы, цитировал Кьеркегора, словно он его читал, коснулся бы новых веяний, проблем антикультуры, структурализма, словно он знает, что это такое: все очень просто, право… Если Пасионария, он бы прикинулся измученным консерватором, которого грызут сомнения и завораживает коммунизм: это всегда бьет без промаха. Но мисс Сарджент не подходила ни под одну из этих успокаивающих категорий… В голове Перси одна гипотеза сменяла другую: а что, если мисс Сарджент из числа простаков? Но простаков не по уму, не в этом смысле. Нет. Простаков - то есть людей естественных, лишенных всякого позерства, не разыгрывающих никакой комедии. Эта догадка больше всего встревожила Перси. И правда, люди простые его полностью обескураживали. Он не привык к ним, не умел с ними общаться. Впрочем, если он и подозревал, что они существуют, что еще сохранилось кое-где в мире несколько экземпляров, лично он никогда не сталкивался с ними в тех кругах, где вращался сам; и когда какой-нибудь исключительный случай вне привычной среды сводил его с кем-нибудь из простаков, Перси чувствовал себя настолько выбитым из седла, так терялся от ужаса, что ему приходилось трусливо спасаться бегством. Нет, дети и простаки - вот кому невозможно противостоять, это выше человеческих сил… Итак, если мисс Сарджент принадлежит к этой загадочной и устрашающей категории, что ж, он, Перси, заранее снимает с себя всякую ответственность, а это маленькое сборище, этот чай у Лавинии безусловно кончится катастрофой.
Так как все трое, обращаясь к девушке, почти к каждой фразе прибавляли "мисс Сарджент", она сложила руки и с умоляющей улыбкой сказала:
- Прошу вас называйте меня просто Конни. Меня все зовут Конни.
Она выговаривала слова очень четко, певуче и неторопливо - так разговаривают в высшем обществе в Соединенных Штатах, - и ее интонация, как отметил Перси, тоже была превосходной, тут уж его ухо никогда не ошибалось: он кичился тем, что по первым же словам любого человека может отвести ему соответствующее место в социальной географии.
- В таком случае, - отозвалась Лавиния, - вы тоже должны называть нас по имени.
Мисс Сарджент ответила, что это, конечно же, не составит для нее труда, ведь у американцев именно так и принято, и к тому же она чувствует такую, такую симпатию…
- Вы живете тут круглый год, Лавиния? - продолжала она, обводя взглядом просторную гостиную, высокие полуоткрытые окна и за ними город - его дворцы и старинные дома в оправе переплетающихся каналов, сверкающие лагуны, покой которых нарушали подпрыгивающие с ревом motoscafi или скользящие с легким шорохом редкие гондолы.
- Летом один месяц я провожу в Доломитах, а декабрь и январь - в Лондоне. Но я люблю жить здесь зимой.
- Ведь в это время года город выглядит особенно необычным, - добавил Перси. - Стоит посмотреть на Венецию, окутанную дымкой тумана, промокшую от дождей… Истинный Тернер!
По уверенному тону Перси можно было догадаться, что тема "Венеция зимой" - весьма и весьма старая, уже немало послужившая ему, и есть много прекрасно соркестрованных ее вариантов, которые исполняются в зависимости от того, кто собеседник; сегодня был призван на помощь вариант несколько скромный, экономичный.
- А вы, Перси, чем занимаетесь? Я хочу сказать, каково ваше занятие? - благожелательным тоном осведомилась мисс Сарджент, глядя ему прямо в глаза.
Поначалу озадаченный, Перси ответил не сразу. Оба они, и Лавиния и он, могли позволить себе подчас ужасную нескромность, если им почему-либо это было нужно или просто ради забавы, однако первая статья их жизненного кодекса гласила, что вопросы, касающиеся личности собеседника, запрещены: незнакомого человека не спрашивают, чем он занимается, какова его работа, его ремесло. Потом Перси вспомнил, что непосредственные в общении и сердечные американцы, напротив, допускают подобные вопросы, и в этом они в какой-то мере даже видят знак дружеского внимания. Он колебался: представить ли ему себя подобающим образом, то есть солгать, заявив, к примеру, что он критик в области изобразительного искусства или театральный критик, или же дать честный и тем самым даже вызывающий ответ; и выбрал второе. Приняв преувеличенно серьезный вид, он произнес с некоторой торжественностью:
- Конни, я - профессиональный гость. Это мое ремесло, которым я занимаюсь сознательно и, надеюсь, со знанием дела с тех самых пор, как покинул колледж, иными словами, уже тридцать лет.
Лавиния снова закусила губу и коротко фыркнула, что на сей раз могло означать: "Сорок лет, это, пожалуй, более соответствовало бы документам". Нино расхохотался.
- Проклятый Перси! - вскричал он. - Проклятый старый прохвост! - И был момент, когда показалось - сейчас он хлопнет его по спине, но он удержался от этого жеста.
Мисс Сарджент улыбнулась, явно оценив юмор его ответа.
- О, я убеждена, что вы клевещете на себя, - сказала она. - Вы называете своим ремеслом то, что является вашей добродетелью, вашим даром и, быть может, даже благодатью.
Перси поклонился, признательный за комплимент. Потом спросил:
- А вы, Конни? Каковы ваши интересы, чем вы занимаетесь?
- О, я прилагаю все усилия, чтобы заполнить свои дни. Пытаюсь учиться, пытаюсь… Думаю, желание у меня есть. Скорее, маловато способностей…
Судя по всему, это заявление тоже привело Лавинию и Перси в некоторое замешательство. Самоуничижение, должно быть, казалось им чем-то весьма опасным.
- Представляю, - проговорила Лавиния, - как много вы путешествуете…
- Нет. Я редко покидаю Питтсбург. Там у нас свой сад, и я провожу в нем почти все время.
- Но летом вы, разумеется, уезжаете к морю?
- Несколько раз родители возили меня во Флориду.
- О, Флорида! - восторженно воскликнула Лавиния. - Однажды я ездила туда с мужем, это было… было… бог мой! - так давно! Представьте себе, у Галеаццо, моего мужа, была умопомрачительная страсть: он коллекционировал бабочек. Если хотите, Нино покажет вам коллекцию, она там, на галерее; говорят, это уникальное собрание. Так вот, мы срочно отправились во Флориду за каким-то - уж и не знаю, за каким именно, - экземпляром бабочки, которая встречается только в тех местах. Пока мой муж носился за бабочками по тропическим болотам, лавируя между боа-констрикторами и индейцами-семинолами, я нежилась у бассейна в гостинице. Какой прекрасный край! Какое богатство растительного мира! Какие краски! Запахи! И всюду этот упоительный аромат апельсиновых деревьев!