Похищение и убийство Моро вызвало резко негативную реакцию в итальянском обществе, и даже многие организации левого толка выступили с его осуждением. В результате Красные бригады потеряли существенную часть своей поддержки. Ситуацию усугубило убийство в 1979 году известного профсоюзного лидера Гвидо Росса, который стал свидетелем раздачи пропагандистских материалов Красных бригад и сообщил об этом в полицию.
Одновременно полиция начала крупномасштабную операцию против вооруженных групп левого толка. Многие участники Красных бригад были задержаны, другие сбежали во Францию и Южную Америку.
В 1980-е годы активность Красных бригад снизилась, но они все же совершили ряд громких терактов, включая убийство американского генерала Джеймса Дозиера в 1981 году. Ранее в том же году Красные бригады разделились на две фракции – Сражающуюся коммунистическую партию под руководством Барбары Бальцерини и более малочисленный Союз сражающихся коммунистов под руководством Джованни Сензани. Оба впоследствии были арестованы. В 1988 году было объявлено о самороспуске Красных бригад.
* * *
В комнате – Стас, Саша, Оля, Иван и Сергей.
– …а возможны ли другие методы воздействия? – говорит Иван. – Яркие какие-нибудь, неординарные, но без насилия?
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Саша.
– Ну, как вариант, вывалять мента в муке, облепить перьями… – Некоторые хмыкают. – То есть я это говорю в порядке бреда… Просто как идея…
– За такую милую шутку грозит наказание ненамного менее жесткое, чем за сломанную ногу мента, – говорит Саша. – Все яркие и неординарные акции в нашей стране могут теперь закончиться так же, как "панк-молитва". А воздействие не слишком серьезное, потому что народные массы не готовы адекватно воспринимать их. Они понимают лишь простые формулы: мент-урод получит по заслугам.
– Тебя что, ломает насилие? – Стас смотрит на Ивана.
Иван проводит ладонью по коротким волосам, чешет подбородок.
– Нет. Если я взялся, значит, взялся. Просто хочется подумать: а нет ли альтернативы?
– Здесь ее нет, – говорит Стас. – Некоторые люди не понимают другого языка, кроме языка насилия, – в частности, менты. Можно сказать, человек – по природе своей существо "насильственное". Жизнь в определенных условиях позволяет этим инстинктам "задремать" у некоторых людей, но у других они все равно проявляются.
– Практически все изменения на государственном, политическом, социальном уровне достигались насильственным путем, понимаете? – говорит Саша. – Взять хотя бы революцию тысяча семьсот восемьдесят девятого года во Франции, хотя можно идти и еще дальше. И тем более в наше время. В Европе это нормально, даже офигенно – быть анархистом, левым, драться с полицией. А потом можно прийти со своей партией к власти, заседать в парламенте, быть министром…
– Ну, это мы обсудили, – говорит Оля. – А что дальше? Нам нужна следующая атака.
– Обязательно на ментов? – спрашивает Сергей.
– Что ты имеешь в виду? – Саша поворачивается к нему. – А на кого еще?
– Я вам честно скажу – я бы с удовольствием черножопого ебнул. Не в смысле простого гастарбайтера, этих я хоть тоже не люблю, но они никакой роли не играют. Им сказали, что здесь можно заработать больше – они и приперлись всем кишлаком. Я бы какого-нибудь бандюгана, который рынок держит, все такое…
– Ну и что нам это даст? – спрашивает Саша. – Кроме твоего морального удовлетворения?
– А при чем здесь мое удовлетворение? – Сергей хмурится. – Это – как идея. Или у нас все только против ментов. А национальные проблемы? Это было бы заявление насчет национальных проблем – вот, они не решаются, и мы их решаем сами.
– Национальные проблемы практически ни в одной стране не решаются, – говорит Саша.
– Ну почему? А Америке, например, двести лет или сколько там назад их решили. Индейцев или перебили, или загнали в резервации. Это сейчас они хотят быть хорошими, демократичными, и результат – одиннадцатое сентября, расстрелы постоянно в школах…
– Дело не в этом, – говорит Стас. – Сережа, без обид, но твою идею никто не поддержит…
– Ну, я и не настаиваю – просто предложил… Если кто-то предложит что-нибудь лучшее, я только "за"…
– На днях суд должен определить меру пресечения для ментов, которые замучили журналиста, – говорит Оля.
– И ты предлагаешь – их? – спрашивает Саша. – Нереально. Они сейчас шифруются. Скорей всего, на заседание сами не пойдут, пришлют адвоката. Я тоже думал про это, но на них выйти – проблема.
– А зачем – на них? – говорит Оля. – На судью. Разослать предупреждение. А если, допустим, ментов не посадят, а отпустят под подписку…
– Тогда нужно будет выяснить, кто судья, а в идеале даже прийти на заседание, – говорит Стас.
– Это я могу попробовать, – говорит Оля. – У меня есть журналистское удостоверение. Мне отец в свое время сделал – на всякий случай…
* * *
Из заявления группы "Вена-1975", присланного в городские СМИ
В ближайшее время судом должен быть рассмотрен вопрос о выборе меры пресечения для двух сотрудников полиции, зверски издевавшихся над журналистом Леонидом Никольским и замучивших его до смерти. Мы обращаемся к судьям, которые будут рассматривать это дело: проявите максимальную объективность, а не солидарность с близкой вам институцией. Не секрет, что многие преступления правоохранителей остаются безнаказанными именно потому, что суды по определению занимают сторону полиции, а не пострадавших рядовых граждан. У нас нет иллюзий в отношении независимости российской судебной системы, и все же мы надеемся на объективность в конкретном случае. Вам, граждане судьи, есть что терять: работу, высокую зарплату и прочие привилегии. Но мы предупреждаем: если вы будете судить нечестно, вы ответите не только перед своей совестью, вы ответите более жестко – своим собственным здоровьем, а то и жизнью. Мы не шутим.
* * *
Коридор суда. Толпа журналистов – с блокнотами, диктофонами, две съемочные группы с камерами. Рядом с Андреем – невысокий лысоватый мужичок примерно его возраста, с тремя серьгами в одном ухе и кожаном жилете.
– …те, кому сейчас сорок или около того, выросли на советском еще роке в разных его проявлениях, – говорит Андрей. – От "Аквариума" или, например, "Аукцыона" до "Гражданской обороны". Поколение тех, кому тридцать – тридцать пять – на Земфире и Шнуре. А у поколения тех, кому сейчас двадцать, знаковых фигур нет вообще. Вернее, они вроде как есть, потому что и шоу-бизнесу, и СМИ необходимы "новые герои", но масштаб их значительно мельче…
– Это то, что называется "фрагментацией", – говорит лысый. – То же самое происходит во всем мире. Времена крупных артистов, которых будет слушать целое поколение, прошли. Такого уже больше не будет.
Среди журналистов, у стены коридора, стоит Оля. На ней – темно-синие джинсы и короткая красная куртка.
– Извини, я сейчас… – говорит Андрей лысому, идет к Оле.
Оля замечает его, поднимает глаза. Андрей подходит. Оля чмокает его в щеку, говорит:
– Привет.
– Привет. Что ты здесь делаешь?
– Ну, у меня, как ты знаешь, есть удостоверение журналиста…
– Что, собралась для кого-то написать про это? Для кого?
– Ни для кого. Просто интересно.
– Что интересно?
– Дело интересное.
– Скорей гнусно все это, чем интересно…
– Это я и имела в виду. Ладно, привет маме.
– Да, хорошо.
* * *
Вечер. По двору многоквартирного дома идут судья – девушка лет двадцати пяти – двадцати семи, в черном пальто и черных сапогах – и молодой полицейский с дубинкой и наручниками на ремне.
Они подходят к подъезду. Над дверью горит лампочка без абажура. У скамейки стоят три бутылки от пива, валяются бычки.
– Все, дальше я сама, – говорит девушка.
– Мой приказ – до двери квартиры.
– Ладно, пойдем. – Она набирает код на домофоне. Звучит сигнал. Девушка, взявшись за ручку, открывает дверь, заходит. Полицейский – за ней.
– Ой, почему-то света нет… – говорит судья.
Полицейский глухо вскрикивает, падает.
– А-а-а! – кричит судья. Ей тут же зажимают рот. В темном подъезде – несколько фигур в масках. На нее направляют камеру мобильного телефона, включается подсветка.
– Мы предупреждали насчет меры пресечения в деле журналиста Никольского, – говорит Саша. – За предвзятые, нечестные решения надо отвечать…
– Ничего личного. – Сергей хмыкает.
Судья пытается что-то сказать, но ей по-прежнему зажимают рот. Мобильный телефон опускается ниже. Руки в перчатках хватают судью за сапог, задирают пальто. Она пытается вырваться, мычит. Бита резко опускается на ногу в колготках телесного цвета. Судья приглушенно стонет. Руки в перчатках держат вторую ногу. Удар биты. Рука зажимает рот, заглушает стоны.
Сигналит домофон. Дверь подъезда открывается. На пороге – невысокий седой полный дядька в очках, в руках – белые пакеты с красно-синим логотипом супермаркета. Люди в масках пробегают мимо него, исчезают в темноте двора. Дверь подъезда закрывается.
* * *
Из заявления группы "Вена-1975", присланного в городские СМИ
Мы еще раз подтвердили серьезность наших намерений. У судьи Лапутиной был шанс принять честное решение и арестовать бывших полицейских садистов Р. и К. Но вместо этого она назначила мерой пресечения подписку о невыезде. Мы надеемся, что нападение в подъезде дало Лапутиной в какой-то степени почувствовать то, что чувствовал журналист Никольский, когда над ним издевались в отделении полиции Р. и К. Единственная разница состоит в том, что Никольский был замучен насмерть, а Лапутина получила лишь упреждающие травмы, не нанесшие серьезного ущерба ее жизни и здоровью. Мы надеемся, что отныне всякий раз, когда Лапутина будет рассматривать дело, она будет вспоминать свою собственную физическую боль, и это поможет ей принимать честные и непредвзятые решения.
* * *
Больничная палата-"люкс". Лапутина лежит на кровати, ноги – на вытяжке. На тумбочке – букет роз в трехлитровой банке, бананы, яблоки, коробки с соком.
Дверь открывается, заходит Завьялов, с ним – несколько офицеров, включая Воронько. Завьялов пододвигает стул, садится. Остальные стоят.
– Ну как ты? – спрашивает генерал. – Все здесь нормально в палате?
– Да. Только дует от окна…
– Да? Странно. Стеклопакет же стоит. Может, плохо отрегулировали. Я распоряжусь – пусть пришлют кого-нибудь. Продуктами, прочим обеспечена? – Генерал кивает на тумбочку.
– Да.
– А как общее самочувствие?
– Сейчас уже не так больно. Но когда я вспоминаю этот момент… Битой… – Судья начинает плакать.
– Не волнуйся, девочка. Мы найдем этих ублюдков и разберемся с ними. Это я тебе отвечаю. – Он поворачивается к своей свите. – Почему не смогли обеспечить безопасность? Ведь были угрозы.
– Были угрозы? – переспрашивает Воронько. – Я про это не был в курсе.
– А мы докладывали в центр "Э", – говорит невысокий седой майор.
– Я повторяю вопрос: почему не обеспечили безопасность?
– Мы предоставили охрану, – говорит седой.
– Это ты называешь охраной? Сопливого пацана, которому дали по голове, и он отрубился? Ты это называешь охраной? Разумовский, не еби мне здесь вола, ясно? Это – твой проеб, и ты за него ответишь. Получишь пиздюлей, ты это понял? – Генерал поворачивается к Лапутиной. – Ну, выздоравливай, девочка, и ни о чем не волнуйся. Вот, если что, звони мне лично, там мобильный указан. Он вынимает из кармана визитку, кладет на пакет яблок на тумбочке. Карточка соскальзывает на пол. Он поднимает ее, наклоняется к Лапутиной, целует в лоб.
Генерал выходит из палаты в коридор, свита – за ним.
– Только не говори мне, Игорь, что опять никаких зацепок, – говорит генерал. – Если скажешь…
– Вы меня знаете, товарищ генерал-майор, я всегда говорю, как есть. Пока никаких. Ни во дворе, ни в подъезде видеонаблюдения нет. На первом этаже в двух квартирах никого дома не было. В третьей была пенсионерка, смотрела в глазок. Все слышала, но толком ничего не видела – они предварительно выкрутили лампочку… Королев, тот, кто их, получается, спугнул – видел только, что они все были в масках, толком ничего не рассмотрел. Сейчас запросили расшифровки мобильных переговоров, ждем.
– Да, не густо, не густо. Ладно, работай и докладывай ежедневно.
Генерал и свита выходят на улицу. Генерал идет к черному джипу Range Rover. Воронько достает из кармана телефон, звонит.
– Алло, – отвечает Санькин.
– Тебе сообщали, что была угроза Лапутиной, судье? Что эта группировка рассылала предупреждение по редакциям СМИ, но никто не напечатал, все зассали?
– Нет, никто про это ничего не говорил…
– Да, охуенно Разумовский работает со своим отделом… Ладно, буду через полчаса.
* * *
Вечер. Квартира Стаса. Оля и Стас сидят на полу, прислонившись спинами к стене. Между ними – бутылка вина и два бокала.
– Почему ты остался в России? – спрашивает Оля, глядя прямо перед собой.
– В смысле?
– Ну, ты мог уехать за границу, начать действительно новую жизнь. Там никто бы не задавал вопросов про твою прошлую жизнь…
– Это все сложно. Может, банальные причины: языков не знаю, адаптироваться было бы сложно. А может… Может, потому что я в какой-то степени фаталист…
– …в какой-то степени…
– Да, именно. Не до конца, не полностью.
Стас разливает вино в стаканы, ставит бутылку на пол. По этикетке течет красная капля.
– Знаешь, мне пришла вот какая идея. Девяностые годы были, можно сказать, периодом дикого капитализма, нулевые – столь же дикого консьюмеризма, а сейчас наступило время абсолютного похуизма…
– Ты так говоришь, но не веришь в это сам.
Оля поворачивается, смотрит на Стаса.
– Ты говоришь о каких-то вообще абстрактных вещах вместо того, чтобы обсуждать реальную ситуацию.
– Какую реальную ситуацию?
– Нас с тобой. Тебя с Женей. Меня с Сашей.
– И что здесь можно обсуждать?
– А что, делать вид, что ничего не происходит?
– Зачем делать вид? Просто жить…
– Значит, тебе по хер?
– Нет, мне не по хер. Но и заморачиваться на угрызениях совести и тому подобном я тоже не хочу…
– "Лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал"?
– Лучше не сожалеть вообще.
* * *
Утро. На улице еще темно. Матвей, одетый в камуфляжные штаны и куртку, открывает дверь "мужской спальни", расталкивает трех парней, спящих в спальных мешках.
– Подъем, – говорит он и выходит.
Напротив – "женская спальня", в ней четыре девушки.
– Поднимайтесь! Выдвигаемся!
– Куда? – спрашивает одна сонным голосом.
Все семь человек, одетые, обступили Матвея у входа в дом.
– У меня плохая новость, – говорит Матвей. – Наступил час "П". В смысле – "пиздец". Нам надо действовать. Я понимаю, что левых людей здесь нет, все левые отвалились и остались только настоящие. И все же… Если кто-то не готов идти со мной до конца, лучше уйти сейчас. Потом будет поздно. Если кто-то не готов доверять мне, не готов делать то, что я скажу, ему или ей лучше уйти.
Парни и девушки молча смотрят на Матвея.
– Значит, я в вас не ошибся. Тогда – выступаем. Но сначала нужно взять оружие.
* * *
Светает. Члены коммуны бредут по лесу. У Матвея и парней – автоматы Калашникова. У двух девушек на плечах спортивные сумки.
Они выходят к деревне. Она выглядит заброшенной, кроме крайнего дома. Во дворе сушится на веревках белье. Из трубы идет дым.
– Вот от них идет зло, – говорит Матвей. – От инородцев. Они приносят сюда свою поганую веру. По ней они не признают за людей тех, кто не верит в их бога. То есть нас. Они приносят сюда свои поганые законы, поганые понятия. Если им дать волю, они захватят здесь все. Мы не должны этого допустить.
Матвей шагает к дому, на ходу снимая автомат с плеча. Он подходит к калитке, дергает за ручку. Она не открывается. Матвей отходит назад, разгоняется, выламывает дверь плечом. Начинает гавкать собака на цепи. Он стреляет в нее. Собака падает. На крыльцо выскакивает азиат в спортивных штанах и телогрейке. Парень в синей куртке прицеливается, стреляет. Азиат падает с крыльца. Матвей показывает парню большой палец. В доме слышны шум, крики. Матвей взбегает на крыльцо, остальные – за ним. Он заходит в дом. Слышен разговор на чужом языке, плач ребенка.
– Все мужчины – на улицу! Женщины, дети – собраться в одной комнате!
* * *
Рассвело. С неба сыплется мелкий дождь. Члены коммуны стоят у крыльца. Парень в "аляске" держит, кроме своего "калаша", охотничье ружье с патронами. В доме – крики, детский и женский плач. У поленницы переминаются с ноги на ногу четыре азиата тридцати – сорока лет.
– Ключи от машины. – Матвей кивает на стоящий во дворе УАЗ.
Самый старший азиат роется в карманах куртки, находит ключи, отдает. Матвей кладет их в карман.
– Теперь – выстроились. Спиной к поленнице.
Азиаты начинают кричать:
– За что? Мы ничего не сделали! В чем дело? За что?!
Из дома по-прежнему слышен детский и женский плач.
– Вы конкретно, может, и не виноваты. Но всему пришел пиздец. Так что… – Матвей оглядывает своих ребят. – Ты, ты и ты. Приготовиться.
Парень в "аляске", парень в синей куртке и девушка в черном пальто становятся рядом, направляют автоматы на азиатов, снимают с предохранителя. Один азиат падает на колени. Другие причитают:
– Не надо… Пожалуйста… Не надо… Мы не виноваты!
– Огонь! – командует Матвей.
Раздаются очереди. Азиаты падают. На поленьях в поленнице – свежие пятна крови.
– Все в машину! – кричит Матвей.
* * *
УАЗ останавливается у отделения полиции в районном центре – это одноэтажное здание из белого кирпича, с двускатной шиферной крышей и зарешеченными окнами. За оградой – полицейский УАЗ и "пятерка".
Матвей и его ребята, все с автоматами, выпрыгивают из машины, вбегают в отделение. Слышны автоматные очереди.