Она уговорит его построить дом с резными подзорами и верандой с цветными стеклами, как в Рейнснесе. Ей хотелось иметь обитую бархатом кушетку с кистями на подлокотниках. И книжный шкаф со стеклянными дверцами!
А когда-нибудь у нее будет даже служанка!
Мысли об этом способствовали тому, что поминки Олине особенно удались.
В церкви Ханну трясло, когда пастор говорил о способности некоторых людей находить свое место в жизни. Олине нашла свое место. Она не знала ни злобы, ни зависти.
Ханна понимала, как возникает зависть. Чаще всего зависть возникает, когда люди, не прилагая никаких усилий, получают все. А на долю таких, как она, выпадает только зависть к ним.
Теперь Ханна поняла себя. Она вовсе не злая. И любовь тут ни при чем. Глупости! Она не злая. Все это только зависть, как сказал пастор.
Если б она носила фамилию Грёнэльв, она бы никому не завидовала. И, уж конечно, не позволила бы какому-то рыбаку или пароходному экспедитору стать ее мужем. Она бы просто наслаждалась любовью, как всякая городская барышня.
Но ненависть была хуже зависти. Ненависть нужно было сдерживать. Ничего другого не оставалось. А вот в зависти можно было признаться, не рискуя попасть в ад.
На передней скамье в церкви сидел Вениамин. Ханна видела его как в тумане. Олине забрала Вениамина с собой.
Вечером в день похорон Вениамин спустился на кухню, чтобы поблагодарить всех - Стине, служанок, Ханну.
Она выскользнула в сени, как раз когда он хотел обратиться к ней. Он не пошел за ней.
Только вернувшись в Страндстедет, Ханна смогла по заслугам оплакать Олине.
Глава 14
На последний четверг августа у Анны было заказано место в каюте на пароходе и до Бергена и дальше, до Копенгагена.
Но умерла Олине. И была Карна. И Вениамин, который почти перестал разговаривать, словно Олине была его матерью.
Анне не приходилось сталкиваться с горем. Все ее близкие были живы. Теперь она просыпалась, когда Вениамин обнимал ее, лишь затем, чтобы почувствовать, что она рядом.
Однажды ночью ему приснилось, что он находится на поле сражения под Дюббелем. В другую ночь он звал какого-то Лео.
Раньше Анна не чувствовала, что кому-то нужна, от нее ждали лишь воспитанности и корректности. Жизнь ее подчинялась немногим, но твердым правилам.
Долгое ожидание любви открыло ей: нужно быть там, где эта любовь обитает. А ее любовь обитала не в Копенгагене, где мать была занята приготовлениями к их с Вениамином свадьбе.
Стоял август, и до осенних бурь еще оставалось время. Жители Нурланда неохотно пускались в путешествия, когда начинались бури. Это она уже знала.
Вениамин уговаривал Анну ехать, а то ее мать умрет от огорчения или, не дай Бог, возненавидит его, считая, что он удержал ее. Хватит и того, что ему придется рассказать ее родителям, что он не имеет в Норвегии права на врачебную практику.
- Но ведь ты заявил протест! Вот увидишь, все будет в порядке!
- Надеюсь, но я не такой оптимист, как ты.
В его голосе было больше отчаяния, чем надежды.
Анна почувствовала себя отвергнутой и уложила необходимые вещи.
В ночь перед отъездом они оба не спали. Бродили по берегу.
Волосы Анны завились от росы, мокрый подол прилипал к щиколоткам.
Словно исполняя обет покаяния, она сняла башмаки и шла босиком, не замечая острых камней и колкой сухой осоки.
В зале они прильнули друг к другу, точно это была их последняя ночь. И когда утренний свет пробился к ним сквозь небо, серое, как те месяцы, что им предстояло прожить в разлуке, они оба заплакали.
Вениамин сам повез Анну к пароходу, порывы дождя были пронизаны солнечными лучами.
Она хотела сказать, что никогда не видела такой погоды, но нижняя губа у нее задрожала.
Они подплыли к черному корпусу судна, которое должно было увезти Анну. Вениамин не смел поднять на нее глаз.
- Весной я приеду, и мы поженимся, - сказал он. - Вот увидишь, зима пройдет быстро.
Матрос крикнул, что груза сегодня нет и он готов спустить для Анны трап.
Ее лицо превратилось в маску, выражавшую решимость.
- Я передумала! Я никуда не еду! - крикнула она матросу на своем ломаном норвежском.
Приставив ладонь к уху, матрос склонился через поручни. Анна еще решительнее повторила свои слова.
Как просто, оказывается, сказать о своем решении у всех на глазах.
Вениамин молчал. К чему что-то говорить? Но он повернул лодку к берегу.
Он все еще не смел взглянуть на нее. Просто медленно греб, чтобы у нее было время, если она передумает еще раз.
Но Анна не передумала, она начала смеяться. От смеха у нее текли слезы, и горы откликались ей эхом. Потом она запела. Псалмы и песенки вперемежку.
Вениамин перестал грести и наконец осмелился взглянуть на нее.
Ему было трудно понять Анну. Но он видел: она совсем не та женщина, которую он знал в Копенгагене.
- Меня заколдовали, и я останусь тут! - пропела Анна в середине одного из гимнов, славящих Бога.
На Вениамина снизошел покой. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь у него на душе было так покойно.
Вечером Динино пианино весело звучало на весь дом. Анна играла и пела для Карны все детские песенки, какие знала, какие принято петь в Рождество, в Пасху, в Троицу, в Иванов день. Иногда она отрывала руку от клавишей, показывала на Карну и пела: "Наша Карна хороша, фалле-ри, фалле-ра!"
Карна не отрывала от нее глаз и качала в такт головой.
Однажды утром - они еще лежали в постели - Вениамин сказал:
- Мы не можем так жить. Ты можешь забеременеть. Пробст мог бы тайком обвенчать нас. Пусть это будет, так сказать, предварительное венчание, а то твоя мать просто умрет…
- Мама уже не раз умирала и возрождалась. Она прекрасно знает, как мы живем. Мне даже неудобно показать тебе ее последнее письмо.
Но едва ли это письмо доставило Анне душевные страдания.
Вениамин и Анна съездили к пробсту и изложили ему свою просьбу - они хотят обвенчаться быстро и без лишнего шума.
Пробст согласился, что при сложившихся обстоятельствах это было бы разумно. На то время, пока фрёкен Анна не уедет в Копенгаген. Как он понимает, приезд ее родных в Нурланд совершенно исключен.
Что касается оглашения в церкви, оно совершается в том приходе, где живет невеста. Но ведь фрёкен Анна приехала сюда, чтобы остаться? Наверное, у нее есть нужные документы?
Анна кивнула.
Тогда можно сделать оглашение здесь. Уж три-то недели они могут подождать?
Вениамин и Анна быстро переглянулись и покраснели под взглядом пробста. Вениамин кашлянул и взял ответ на себя:
- Три недели? Да, конечно.
Через три недели пробст приехал в Рейнснес с чемоданом, словно случайно проезжал мимо. В чемодане были облачение и книга.
Вернувшегося из Бергена Андерса единственного посвятили в предстоящее событие. Всем было сказано, что они намерены совершить прогулку в Анд-фьорд. Ни домашние, ни команда шхуны не знали, что стоит за этой прогулкой.
Пробст и Андерс не протестовали против места венчания, хотя и были в некотором сомнении. То, в чем не были уверены пробст и шкипер, было предоставлено решить Господу Богу.
Когда шхуна находилась в полосе плотного тумана, Андерс неожиданно распорядился спустить паруса. Рискуя получить выговор от епископа, пробст без лишних церемоний обвенчал молодых в каюте шхуны.
Андерс, рулевой и новая повариха, которую они по пути захватили на Андёйе, были свидетелями.
На обратном пути ветер усилился. В Аид-фьорде невесту вырвало. Пробст подумал, что успел вовремя обвенчать молодого доктора и фрёкен Анну. Господь простит ему, что он уступил обстоятельствам и не настоял на том, чтобы молодые совершили ритуал, как того требуют предписания церкви.
Но он не забыл трижды благословить молодых. И произнес трогательную речь. Естественно, пробст больше говорил о женихе, которого знал лучше, чем невесту. Зато он призвал молодого мужа оказать внимание городской девушке, осмелившейся покинуть цивилизацию и приехать так далеко на север. Возможно, она затоскует здесь уже в первую зиму, предупредил пробст и закончил церемонию четвертым благословением - уже только невесты.
Они отвезли пробста домой и к полуночи вернулись в Рейнснес. Андерс снял фуражку, приставил ко рту рупор и властным голосом крикнул на весь берег:
- Имею честь сообщить о прибытии доктора Вениамина Грёнэльва с супругой Анной Грёнэльв, урожденной Ангер. Они садятся в шлюпку. Поднять флаг! Пунш будет подан в столовой, места хватит для всех!
Люди, которые уже легли спать, не сразу поняли смысл его слов. Но когда он повторил их в третий раз, над трубой кухни появился дым.
Бергльот, на которой в это время лежала ответственность за кухню и весь дом, накинув на рубашку юбку, бросилась разводить огонь, чтобы приготовить пунш.
Вот так получилось, что женщины Рейнснеса были на этой свадьбе непричесанные, в случайной одежде, а мужчины - небритые, растрепанные и без галстуков.
Флаг подняли, хотя было уже за полночь и почти ничего не видно. От сильного ветра он сердито хлопал на флагштоке.
Когда первое волнение улеглось, все по очереди подошли поздравить молодых и пожать им руки. Застенчиво и не совсем понимая, как следует себя вести на такой необычной свадьбе. Но постепенно гости оправились от смущения, и пунш был выпит до последней капли.
Б два часа ночи жених объявил, что он голоден и готов съесть целого быка. И новой кухарке пришлось продемонстрировать свое мастерство прежде, чем она успела проспать в постели Олине хотя бы одну ночь.
В четыре утра кухня была уже выскоблена и вымыта, и люди во второй раз отправились на покой.
В доме было тихо, но Фома и Стине еще не спали. Они сидели на кухне. В эту ночь им было не до сна.
- Значит, он все-таки предпочел городскую девушку. - Фома зевнул.
- Да, дай Бог, чтобы это пошло на пользу Рейнснесу и Карне…
- Ты сомневаешься?
- Прости, Господи, мой язык! Она мне нравится, хотя хозяйки из нее не получится.
- Дина тоже была плохая хозяйка, - сухо заметил Фома.
- Дина - другое дело. Она умела на благо всем поставить нужного человека на нужное место.
На скатерти была складка, которая раздражала Стине. Она встряхнула скатерть и разгладила складку руками.
- Знаешь, я тут все думала… - начала она помолчав.
Фома повернулся к ней - он ждал, что она снова заговорит про Дину.
- У меня есть деньги… после Нильса. Те, что Дина положила в банк на мое имя. За эти годы их скопилось немало.
- Немало?
- Иногда я понемногу давала Ханне. Она так нуждается.
- Она имеет право на деньги своего отца… каким бы он ни был.
- Конечно, но там осталось еще много… Фома… давай уедем в Америку!
- Ты сошла с ума?
- Заберем Ханну с ребенком. Ничего хорошего ее здесь, в Рейнснесе, не ждет.
- В Америку!
- Ты сам много раз говорил об этом. Особенно в последнее время, когда пытался заработать для Рейнснеса на вяленой рыбе. Давай все оставим и уедем в Америку, сказал ты!
- Одно дело - сказать, другое - сделать…
- А мы сделаем! Мы ведь еще не совсем старые. Зачем нам оставаться в Рейнснесе и смотреть, как он ветшает и разрушается, а жизнь, несмотря на наши усилия, без толку проходит мимо.
Фома был поражен. Стине обдумала все до мелочей, прежде чем заговорила с ним об отъезде.
Конечно, он тоже мечтал. И ему было известно, что у Стине есть деньги в банке. Но он не предполагал, что их может хватить на билеты в Америку для трех взрослых и одного ребенка.
Он прямо сказал ей об этом.
- Так ведь ты никогда не спрашивал, сколько у меня денег, - напомнила ему Стине.
- А Сара и Уле?
Стине замялась:
- Они приедут к нам, когда мы там обзаведемся землей. Если захотят.
- Сара еще недостаточно взрослая, как она будет жить одна?
- Они справятся. И они не убиты горем, как Ханна. Я видела это по ней, когда она приезжала на похороны. Ей надо уехать.
- Думаешь, она согласится поселиться в прерии и копаться в земле? Ей нравится в Страндстедете.
- Посмотрим.
После той ночи у Стине и Фомы появилась общая тайна. Они садились и, сдвинув головы, начинали подсчитывать и прикидывать: что из имущества можно продать, что нужно взять с собой, с кем из шкиперов связаться, чтобы дорога до столицы обошлась подешевле. До Бергена они могут добраться с Андерсом. Это ожидание было новым в их отношениях.
Они писали письма и строили планы. У Фомы в Америке был дальний родственник. Он съездил домой к брату и взял у него адрес. Все это требовало времени, которое тянулось бесконечно медленно. Но решение было уже принято.
Однако Ханна, которую они хотели спасти от горя, отказалась уезжать в Америку. Она не верит в такие сказки. У нее другие планы, о которых она пока говорить не хочет.
Кроме того, она слышала, что многим тяжело дался переезд по морю. Люди теряли зубы, покрывались сыпью, умирали, и их выбрасывали в море на корм акулам и другим чудовищам.
Нет, никуда она не поедет!
А деньги… деньги принадлежат не ей, а Стине, так что они могут ехать, если им так хочется. Но Уле и Сару они должны взять с собой. Как Сара будет без них? С такой ножкой…
Мечты Стине и Фомы об Америке рухнули в тот день, когда они ездили в Страндстедет, чтобы поговорить с Ханной. Они возвращались домой, как два наказанных ребенка.
Однако недалеко от берега Фома поплевал на руки и посмотрел на море:
- Хватит мне пахать чужую землю, даже если она принадлежит Вениамину. Пусть дети поступают как им угодно, а мы с тобой все равно уедем в Америку!
Стине ослабила узел на платке.
- Да, Фома, уедем! - Ее голос звучал весело, как у девушки.
Глава 15
Олине больше не было на кухне. Просыпаясь утром, Карна надеялась, что уж сегодня-то она найдет Олине на ее табуретке.
Но Олине не было.
Тогда Карна садилась на табуретку и сама была Олине. Но ей это давалось с трудом. В горле начинало першить. Сердце давило.
Никого больше не заботило, что она не обута или ей хочется плюшки. Ведь Олине лежала в гробу, который закопали в землю в Страндстедете.
Кухня опустела, съежилась и стала тесной. Или, наоборот, раскинулась на всю усадьбу, и в ней было так же холодно, как снаружи.
На чердак Карна тоже не могла попасть, потому что папа вставал поздно, а будить его она не решалась.
Наверное, он вставал поздно из-за новой Ханны.
Иногда папа разрешал ей спать с ним. Но однажды вечером он сказал:
- Хватит, Карна. Ты должна спать у себя.
Новая Ханна стояла у ширмы. Она подозвала папу к себе и что-то шепнула ему.
- Нет! - сказал папа почти сердито.
- Она еще маленькая… - сказала новая Ханна.
- Нет! - сказал папа еще раз и повел Карну в ее комнату.
Она хотела заплакать, но потом передумала:
- Ты любишь новую Ханну больше, чем меня?
- Как ты сказала? Новую Ханну?
- Ну, ту, в зале. Я все знаю.
Все-таки она заплакала.
Он взял ее на руки, спустился по лестнице и прошел по коридору, через буфетную, в ее комнату. Он дул ей в шейку, в ухо, и в конце концов она засмеялась.
Уложив Карну, папа сказал очень серьезно:
- Запомни, ее зовут Анна, а не "новая Ханна". Договорились?
Карне пришлось кивнуть, потому что он был очень серьезен. Но этого ему было мало.
- Скажи: Анна! - велел он.
- Анна…
- Еще раз!
- Анна! - Карна рассердилась.
Но тут папа сказал слова, которые ей больше всего хотелось от него услышать:
- Все равно, кроме тебя, у меня никого нет!
- Тогда, может, она… может, Анна будет спать в моей комнате, а я наверху? - осмелев, предложила она.
- Нет, Анна - моя жена и должна спать со мной.
- Почему?
- Так сказал пробст.
- Я тебе не верю.
- Спроси у него в следующий раз, когда он к нам приедет!
По голосу папы Карна поняла, что это правда.
- А с кем же спать мне? - всхлипнула она.
- Когда вырастешь, у тебя тоже будет муж.
- Когда еще это будет! А пока я должна спать совсем одна…
- Приоткрой дверь в кухню.
Карна покачала головой:
- Пусть новая Ханна приоткрывает дверь в кухню!
- Анна!
- Хорошо, Анна.
- Еще раз!
- Анна! Анна! Анна! - крикнула Карна и спрятала лицо у него на груди.
В Рейнснес приехал Исаак. У Ханны было много дел, она собиралась замуж за какого-то Олаисена.
Исаака это не огорчало. Он помогал работнику и Фоме собирать картошку из-под плуга.
- Нынче картошка уродилась, правда, дедушка? - сказал он и расправил плечи, совсем как Фома.
Карна тоже собирала картошку. Но не так быстро, как Исаак. У нее мерзли руки, и она грела их, засовывая в рот то одну, то другую.
- Почему ты дедушка Исааку, а не мне? - спросила она, выплевывая изо рта хрустевший на зубах песок.
Лицо у Фомы как-то странно перекосилось.
- Я могу быть дедушкой вам обоим, - сказал он наконец. И стал собирать картошку так быстро, что ушел далеко и от Карны, и от Исаака.
Вечером Карна задала тот же вопрос Вениамину. Он был согласен с Фомой - Фома может быть дедушкой и Карне, и Исааку. Но спросил с подозрением в голосе:
- Кто тебе сказал, что Фома твой дедушка?
- Никто, я сама так решила. Мне Фома нужен не меньше, чем Исааку!
Она поняла, что произносить слово "дедушка" не следует.
Потом Карна неожиданно привязалась к Саре. Правда, Сара хромала, но это не мешало ей хорошо читать. И писать в толстых книгах в конторе при лавке. Несколько раз Карна ходила с Сарой в лавку отпускать старые товары тем, кому они были нужны.
- Сара - очень умная девочка, - говорил всегда Андерс.
Она не задумываясь отвечала на вопросы Карны, чувствовала, если Карна бывала не в духе, и знача, как это исправить.
У Сары были толстые косы. Когда она распускала волосы и садилась на стул, то становилась похожа на хюльдру с картинки в книге сказок. Но стоило Саре подняться и, прихрамывая, пройти через комнату, она сразу становилась самой собой.
Карна пыталась завести дружбу и с Уле. Он был еще более рыжий, чем она. И даже более рыжий, чем Фома.
Но Уле редко бывал дома. А говорил он только о том, что хочет куда-нибудь уехать. На Лофотены или в Финнмарк. Вот придет какая-нибудь шхуна, и он с ней уедет.
Приезжая домой, Уле привозил раскрошившуюся коврижку или какую-нибудь бородатую рыбину.
От Уле и его рыб пахло одинаково.