Бабушка жила на чердаке. Но с ней не всегда было интересно. Иногда Карне самой приходилось придумывать, чем им заняться. Случалось, бабушка не хотела помогать ей открывать ящики и сундуки.
Однажды Карна принесла на чердак платье, но бабушка отказалась надеть его. Карна положила куклу в старую детскую коляску и стала катать ее по чердаку, словно не заметив, что бабушка не в духе.
Но это не помогло, и Карна решила поговорить с бабушкой.
- Ты должна надеть это платье, - сказала она.
На чердаке было тихо, если не считать тех звуков, что долетали сюда через открытый лаз.
Карна слышала, как внизу Анна играет что-то быстрое. Словно ей было очень весело.
В балку над головой Карны было вбито много крюков. Там висели старые лампы с черными стеклами. Карна даже не видела, есть ли в лампах фитиль.
От некоторых аккордов Анны лампы начинали звенеть. Это было так странно, что Карне захотелось плакать.
- Пожалуйста, надень платье, - попросила она бабушку. - И я тоже что-нибудь надену.
Наконец платье шевельнулось, приобрело объем. Поднялось. Зашелестело. Запели браслеты.
- Теперь у нас на кухне нет больше Олине, - быстро сказала Карна.
Бабушка не отозвалась.
- Почему ты не отвечаешь, когда с тобой разговаривают? - строго спросила Карна.
Но это не помогло.
- Никто не хочет быть моим!
Лампы снова звякнули. Но совсем тихо.
Тогда бабушка встала и подняла вверх руки. Это вызвало легкое дуновение. В углу над кривым комодом заколыхалась паутина.
- Иди сюда! - шепнула бабушка.
Карна встала и схватилась за бабушкину юбку. Они вместе затанцевали.
- Ты сегодня не будешь со мной разговаривать? - спросила она у бабушки.
- Тс-с-с! - шепнула бабушка, кружась вместе с ней.
Карне пришлось уступить. Танцевать с бабушкой было так приятно! В конце концов у Карны закружилась голова, и бабушка подхватила ее в свои объятия.
Порой Карна не находила себе места. Особенно когда думала об Олине.
Вьющиеся розы уже завели свою жалобу. Их колючки и сухие ветки противно царапали окно комнаты, где спала Карна. Звук был близкий, скрежещущий, надоедный.
Но что-то в розовых кустах и в музыке моря было общее. Их звук сметал снег с веток и заставлял ветки царапать стекло. Некоторые листья свернулись и стали жесткими, но еще держались между темными гроздьями роз.
До того как пошел снег, листья были красные и мягкие. Как кожа. От дождя они тяжелели. Но это было давно.
Однажды Анна положила ее пальцы на черные и белые клавиши и засмеялась, когда Карне удалось извлечь из пианино звук.
Папа почти всегда был веселый. Наверное, оттого, что Анна не уехала с пароходом.
Карна спросила, как было на шхуне, когда они поженились. Они переглянулись и засмеялись.
Ей это не понравилось.
Папа посадил ее к себе на колени и сказал, что теперь ее мамой будет Анна, потому что мертвая Карна мамой быть не может.
Тогда Карне пришлось прямо сказать им, что у них уже есть настоящая Ханна.
Папа рассердился.
И Карна поняла, что не следует произносить двух слов: дедушка и Ханна. Теперь всякий раз, когда она думала об этих словах, у нее перед глазами вставали замерзшие вьющиеся розы за окном.
Мороз был как темнота, как ночь. Он появлялся неожиданно. Интересно, откуда?
Глава 16
Вениамина и Анну пригласили в гости к пробсту. После обеда пробст заговорил о тяжелом положении школьного комитета в их приходе. И о малопригодном для своей должности инспекторе, которого никогда не было на месте, если что-то случалось. Инспектор как раз недавно подал просьбу освободить его на осень от его обязанностей - ему необходимо выкопать картошку и кое-что сделать по дому.
Ничего удивительного, что при таком инспекторе дети пренебрегают занятиями. А наложенные на родителей штрафы собрать невозможно.
- Когда дело доходит до бедняков, защитить право детей на обязательное начальное образование почти невозможно, - огорченно сказал пробст.
Он спросил, не согласится ли Вениамин сменить инспектора Ларса Ларсена на его посту. Пробсту были нужны молодые люди, понимающие значение образования и в то же время считающиеся с тяжелыми условиями, в каких живут бедняки. Вениамин как доктор - самый подходящий человек.
Вениамин был удивлен и польщен. Тем не менее он отрицательно покачал головой и попросил простить его - он не считает себя подходящим для этой роли. Вот если бы речь шла о комитете по здоровью, он согласился бы войти в него - в этом вопросе он более компетентен.
- В комитете по здоровью состоит наш уважаемый окружной доктор, а вот в качестве школьного инспектора нам нужен именно такой человек, как вы.
Попытки пробста уговорить Вениамина ни к чему не привели, тем не менее он продолжал развивать свою излюбленную тему - образование подрастающего поколения.
Его беспокоили не столько налагаемые на родителей штрафы, сколько то обстоятельство, что некоторые дети не имеют возможности посещать школу, в то время как это гарантировано им законом.
Анна поинтересовалась, почему родители не посылают детей в школу.
- Есть две причины, - ответил пробст. - Первая - болезни, особенно инфекционные, - это доктору прекрасно известно. И вторая: родители заставляют детей помогать им во время страды, во время лова и во многом другом. Некоторые так бедны, что не могут обеспечить ребенка одеждой и едой, чтобы послать его в школу. А просить помощи у комитета по делам неимущих им не позволяет гордость. Им легче сказать, что их дети больны. Есть еще и приемные родители; те используют своих приемышей на всяких работах и прибегают к любой лжи, лишь бы удержать дома свою дешевую рабочую силу и вместе с тем избежать расходов на то, чтобы отправить ребенка в школу.
- И с этим ничего нельзя поделать? - спросила Анна.
- В нынешнем году мы обязали пятерых учеников явиться в школу в Страндстедете, потому что в прошлом году ни один из них ни разу не посетил занятий. Беда в том, что, несмотря на наши два объявления, у нас нет учителей. Это объясняется низким жалованьем. К сожалению, наша управа не желает этого понимать. А у нас в приходе не так много образованных людей, которые согласились бы взять на себя эту работу. Детей, которых обязывают посещать школу, учить трудно.
Анна поинтересовалась, что требуется от учителя.
- Знания лопарского языка, к счастью, не требуется, но учитель должен преподавать Закон Божий, чтение, письмо и арифметику. И пользоваться уважением. Ошибка многих учителей в том, что они чаще прибегают к розгам, чем опираются на свое уважение у детей.
- Жаль, что я недостаточно хорошо знаю норвежский! - вздохнула Анна.
Жена пробста, молчаливая женщина, которая редко вмешивалась в разговоры мужа, вдруг оживилась.
- Вы чувствуете призвание к педагогической деятельности, фру Грёнэльв? - спросила она.
- Ну, это слишком сильно сказано. Но мне бы хотелось попробовать. Отец позаботился, чтобы мы с сестрой получили хорошее образование, простите мне такую нескромность. Но я получила его в Копенгагене и не знаю, захотят ли здесь с этим считаться. - Она украдкой глянула на Вениамина.
Он ответил ей предостерегающим взглядом, который говорил: пробст ничего не знает о лишении меня лицензии.
- Но, наверное, у вас много времени занимает хозяйство? Такой большой дом… - снова сказала жена пробста.
Анна покраснела, ей стало неловко.
- Хозяйство идет само собой, у нас хорошие слуги, - быстро сказал Вениамин.
Он впервые услышал, что Анна хотела бы преподавать. И подозревал, что сама она тоже не знала об этом. Однако видеть ее смущение было ему неприятно.
Пробст, полагавший, что венчал беременную невесту, вдруг загорелся:
- Если вы и в самом деле хотите нас облагодетельствовать, думаю, ваш датский не будет служить препятствием. Наш предыдущий учитель был финн норвежского происхождения, он плохо говорил и писал по-норвежски. А ваш датский, фру Грёнэльв, безупречен. И речь идет всего о нескольких неделях перед Рождеством. Наверное, вы смогли бы втолковать детям самое важное из норвежского катехизиса. А счётами пользуются одинаково на всех языках, - с улыбкой заключил он.
К удивлению Вениамина, Анна ответила, что это в ее силах и если только пробст возьмет на себя смелость рекомендовать ее…
- Слава Богу! - вздохнула жена пробста.
Пробст обещал поговорить в школьном комитете. Выбора все равно нет. А какой выбор у несчастных сирот, попавших на воспитание К людям, которые взяли их, движимые не христианским долгом, а желанием приобрести дешевую рабочую силу?
- Но вам придется нелегко! - предупредил он Анну.
- Это меня не пугает! - весело ответила она.
- Когда можно собрать у нас в церкви это заблудшее стадо?
- Когда вам будет удобно.
- Вы доставили мне огромную радость. А вы, доктор? Не возражаете?
У Вениамина не было времени подумать, есть ли у него возражения. Он с улыбкой отрицательно покачал головой.
- Прекрасно! Я извещу школьный комитет. Объясню все обстоятельства. Что я еще хотел сказать? Да! Вы когда-нибудь давали уроки?
- Только уроки музыки.
- Уроки музыки! Правильно, ведь вы очень музыкальны! Но в вашем распоряжении всегда есть псалмодия{Своеобразный способ пения псалмов в форме мелодичной декламации.}.
- Сколько детей будет у меня заниматься? - спросила Анна.
- Пятеро. От десяти до пятнадцати лет. Четверо мальчиков и одна девочка.
- Так, может, нам лучше устроить школу в Рейнснесе? Места у нас много. Есть пианино. Мальчики могли бы спать с работниками, а девочка - со служанками в большом доме.
- Это очень великодушно с вашей стороны. Но посоветуйтесь сначала с мужем. Ведь я даже не знаю, может, кто-нибудь из детей болен паршой или у них вши.
- Уж с этим-то мы справимся, - не совсем уверенно сказал Вениамин - на сегодня этого было слишком много.
Но если Анна готова спасать непросвещенных в Нурланде, то и он тоже готов. Еще до их ухода Анна уже перешла с пробстом на "ты". Вениамин обратил внимание, что пробст сказал: "До свидания, милая Анна", как будто говорил это тысячу раз.
Вскоре их известили о том, что занятия обязательной школы в Рейнснесе будут проходить в течение двух недель в начале ноября. Пятерых учеников следует обеспечить жильем, все необходимое они должны привезти с собой. Пища должна быть простая и сытная.
Фру Анне Грёнэльв, по доброте душевной взявшей на себя эту обязанность, положено вознаграждение в размере двух талеров в неделю.
Пробст лично будет следить, чтобы обучение шло в соответствии с норвежским законом. Он уже имел возможность убедиться, что язык фру Грёнэльв будет понятен ученикам и что она обладает солидными знаниями в требуемых дисциплинах.
Анна прибежала, радостно размахивая письмом, и с торжеством бросила его на стол перед Вениамином и Андерсом.
Вениамин прочитал письмо вслух.
- Неплохо. Но доктор ведь еще не знает, что за дети приедут к нему в усадьбу, - заметил Андерс.
- Двоих я уже заставил основательно вымыться, чтобы избавиться от вшей. - Вениамин насмешливо взглянул на Анну.
- Тогда главное, чтобы мы не разорились на их питании, - снова сказал Андерс.
- Но ведь они привезут еду с собой, - возразила Анна.
- Я знаю Бергльот, она не допустит, чтобы каждый из них ел свой заплесневелый хлеб, - сказал Андерс.
- Но мне заплатят четыре талера и еще деньги на продукты. Да и пробудут они здесь всего две недели!
- Конечно, конечно. - Андерс больше не возражал. Он считал Анну единственным безупречным человеком в Рейнснесе и из одного уважения соглашался почти со всем, что она говорила.
Сара помогла Анне наладить школу для четырех чужих мальчиков, которые спали вместе с работниками, и девочки по имени Матильда, которая всегда молчала, не поднимая глаз, и только делала реверанс. Чулки у нее были такие рваные, что Стине тут же связала ей новые.
Это была обязательная школа. Карне разрешили посещать занятия при условии, что она будет сидеть тихо. Занятия проходили в людской. Под гудение печки Анна спрашивала уроки у этих чужих детей, рассказывала им что-нибудь, пела или читала вслух.
Она говорила так медленно и внятно, что можно было бы заснуть, но неожиданно что-то менялось, и дети боялись пропустить хотя бы слово из ее рассказа.
Карна слушала, как Анна и Сара готовились к очередным занятиям. Анна училась правильно произносить норвежские слова, встречавшиеся в учебнике.
- Ты очень способная! - похвалила ее Сара.
Фома с Андерсом улыбнулись, а Сара перевела разговор на Матильду, которая отказывалась говорить.
- Думаю, она просто не умеет читать, - огорченно сказала Анна.
- Умеет, она каждый день читает. Я сама видела, когда заходила в людскую. Никто не читает столько, сколько она.
- Почему же она не отвечает, когда я ее спрашиваю на уроке?
- Ты спрашиваешь, например, сколько людей Бог создал вначале. А по-моему, лучше попросить ее прочитать, что об этом написано в книге.
- Зачем? Она должна не читать, а помнить это наизусть.
Сара вздохнула и посмотрела на папу и Андерса, словно хотела заручиться их поддержкой. Но их это не интересовало. Они были заняты своими делами.
- Матильда боится рассказывать, ей кажется, что она ничего не знает. Но если ты велишь ей прочитать по книге, она перестанет сомневаться в своих знаниях.
- Встань и прочти урок, который я задала вам на сегодня, - обратилась Анна к Матильде на другой день. - Рассказ о сотворении мира.
Девочка встала, сложила руки под подбородком и подняла глаза к висячей лампе. Слова лились непрерывным потоком. О Боге, Адаме и Еве. По мнению Карны, даже сам пробст не рассказал бы обо всем лучше Матильды.
Голос ее звучал по-новому. Она рассказывала так долго, что Карна испугалась: вдруг ей захочется в уборную? Кто знает, сколько продлится этот урок!
Матильда едва успевала дышать. Лишь когда ей совсем не хватало воздуха, она делала короткий вдох. Сейчас она упадет, думала Карна. Но Матильда не упала.
Наконец она сказала "аминь", сделала реверанс и села на место.
- Спасибо, Матильда! Ты замечательно выучила урок, - похвалила ее Анна.
Матильда была и счастлива, и испуганна. Карне показалось, что испуганна она была даже больше, чем счастлива.
Сара и мальчики улыбались, обнажая в улыбке зубы. У одного мальчика был виден даже язык.
С тех пор Анна всегда просила Матильду "прочитать" урок.
Однажды во время занятий у Карны случился припадок.
После этого она поняла, что дети не хотят, чтобы она посещала занятия. Прямо ей никто ничего не сказал, но они как-то странно поглядывали в ее сторону.
Она сказала об этом папе, и он объяснил ей, что они просто испугались. Не надо обращать на них внимания.
До этого припадка они охотно болтали с Карной и брали ее с собой, когда играли на берегу. Теперь же с испугом издали таращились на нее.
Чужих всегда удивляли разные глаза Карны - один голубой, другой карий. С этим еще можно было мириться. Правда, она редко бывала где-нибудь одна, без папы.
Но приехавшие в Рейнснес дети сторонились ее, и потому ей хотелось, чтобы они поскорее разъехались по домам.
Папа посоветовал ей начертить на бумаге пять черточек. Каждый день она должна была зачеркивать по одной черточке, чтобы получался крестик. Так Карна всегда знала, сколько дней осталось до конца занятий. Ей стало полегче, но ненамного.
Если папа был рядом, Карну не огорчало, что Анна занимается с чужими детьми.
Она всегда мечтала, чтобы папа сказал ей, что не может без нее жить. Но он никогда этого не говорил.
Зато иногда он говорил:
- Карна! Доченька моя любимая!
Но всегда на этом чудном датском языке.
Она спросила, почему он говорит по-датски, и он ответил:
- У нас люди пользуются словами, когда им надо называть вещи или рассказывать, что они делают. А на датском я могу сказать, что я чувствую и думаю.
Глава 17
Зима была суровая, и весна долго не приходила. Снег не таял. Но в апреле хватка холодов немного ослабела и появились наконец признаки весны. Это была первая весна Анны в Нурланде.
В глазах Анны мелькало отчаяние, когда она вспоминала, что сейчас в Дании весна, а она здесь кутается в шубу, но она не жаловалась.
Однажды она обхватила руками только что распустившуюся березу. И дерево, и сама Анна стояли в глубоком снегу. У Вениамина защемило сердце. Он обнял ее и стал покачивать, как покачивал Карну, когда хотел утешить.
- Анна! Анна! Тебе плохо?
Она молчала.
- Может, ты хочешь съездить в Копенгаген? - шепнул он.
Анна замотала головой, обвила руками его шею и спрятала лицо.
После этого Вениамин не спускал с нее глаз. Старался облегчить ей жизнь. Они съездили на южные острова, которые были ближе к открытому морю, - там снега уже не было. Ему казалось, что это помогло. Анна снова стала жалеть, что она не живописец и не может передать неповторимый нурландский свет.
- В твоей стране, Вениамин, свет зеленого цвета. Он, как колонны, держит небо. Ты только посмотри! - Его трогал ее удивленный восторг.
Летняя жара началась однажды ночью в середине июня и растопила последние сугробы за беседкой.
Утром Анна обнаружила зеленую траву, которая до этого пряталась под снегом. Она бросилась в дом, чтобы разбудить Вениамина, - ей хотелось показать ему траву.
Стоя босиком на холодной зеленой траве, она рыдала, уткнувшись ему в плечо. Глаза Анны радовались тому, что он лишь мимоходом отмечал в своем сознании, и он был благодарен ей за это.
Вениамин сразу понял, что письмо из Христиании. Оно обожгло ему руки.
Анна стояла рядом и ждала. Он слышал, как она, вдохнув, задержала дыхание.
За окном зашуршал гравий - кто-то шел мимо. В колодец опустили ведро. Послышался скрип ворота и железной цепи. Ведро поднималось из колодца бесконечно долго.
Вениамин пошел искать нож для разрезания бумаги.
- Анна, где нож для бумаги? - почему-то шепотом спросил он, так и не найдя ножа.
- Господи, зачем тебе нож?
Он не заметил, когда она выдохнула воздух.
- Так удобнее.
Она сбегала в буфетную и вернулась с ножом для хлеба.
Он взял нож, понимая, что теперь уж ему придется вскрыть это письмо.
Нетерпеливо переступая с ноги на ногу, Анна протянула руку, словно хотела забрать у него письмо.
Наконец он вскрыл конверт и вынул лист твердой бумаги. Взвесил его в руке, положил конверт на обеденный стол и развернул письмо:
"…в соответствии с законом от 29 апреля 1871 года норвежскому гражданину Вениамину Грёнэльву, Рейнснес, кандидату медицинских наук Копенгагенского университета, Universitas Hafniensis, выдается лицензия на осуществление врачебной практики в Норвегии. Как и на врачей, получивших дипломы в Норвегии, на него возлагается обязанность ежегодно представлять медицинские отчеты, сообщать о распространении эпидемических и инфекционных болезней, ставить в известность об изменении местожительства и т. п.".