Дина сошла на берег с висящим на руке ридикюлем, и, как всегда, потные мужчины несли за ней ее багаж.
Все понимали, что Дина собирается некоторое время пожить дома. Три больших сундука были словно набиты свинцом. Носильщики сгибались под их тяжестью. Кроме того, матросы спустили на берег три чемодана, три картонки для шляп и футляр с виолончелью. Да, Дина явно приехала надолго!
Неужели Андерс выдержит и не покарает ее? Андерс, которого они знали? Как бы там ни было, он благословил ее и поздравил с возвращением домой. Наверное, это и значит быть хорошим человеком?
Нельзя сказать, что они собрались на пристани, чтобы быть свидетелями, как он отвернется от нее с презрением, проклянет или прогонит палкой. Отнюдь нет. Но благословлять беглянку!.. Это было уж слишком.
У многих женщин на глаза навернулись слезы, они были растроганны. Андерс - настоящий мужчина, такие им по душе. Он человек чести. Но некоторые женщины были согласны с мужчинами: не проявив презрения, Андерс обнаружил свою слабость.
Никому не пришло в голову, что, ворочаясь по ночам без сна, Андерс давно придумал, что и как он скажет, если случится невероятное и Дина вернется домой.
Слова. Рукопожатие у всех на глазах. Не зная заранее, как следует действовать, если ветер переменит направление, такой человек, как Андерс, непременно потерпел бы кораблекрушение. Когда настал час, он не раздумывая сделал то, что нужно.
Если бы у него спросили, что он чувствовал в ту минуту, он с удивлением посмотрел бы на спросившего и покачал головой:
- При чем тут чувства? Что ты имеешь в виду?
Если Карна и представляла себе, как выглядит ее бабушка, то она ошибалась. Бабушка оказалась более явной и страшной, чем дома на чердаке.
И совсем не такой, какой ее описывали папа и Анна.
Она была немного похожа на пожелтевшую фотографию, которая хранилась у папы. Там она сидела под зонтиком, подняв руку к кому-то, кого на фотографии не было.
Странно, что она была во всем зеленом, - Карна всегда видела ее только в красном. На фотографии бабушка смеялась. Папа говорил, что на нее это не похоже.
По правде сказать, Карна не могла представить себе ни эту встречу, ни как бабушка выглядит. Она думала, что бабушка приедет в красном платье, с браслетами, которые будут звенеть при каждом ее движении.
Теперь она поняла, что думать так было глупо.
Все, кроме папы, всегда становились серьезными и странными, когда Карна расспрашивала их о бабушке. Поэтому она знала только то, что ей рассказал папа. А он говорил о бабушке так же, как о своих больных, которых больше не видел, потому что они выздоровели. Высокая. Темноволосая. Молчаливая. Хорошо управляла парусом, считала и ездила верхом. И еще играла на виолончели. Больше папа ничего не помнил. Да, кроме того, Дина умела так сердиться, что всем становилось холодно.
В это трудно было поверить. Потому что бабушка на чердаке была совершенно другая. Но из всего явствовало: у Карны совсем не такая бабушка, как у Исаака.
Незнакомая дама спустилась по трапу, протянула к Карне руки в шелковых перчатках, и голос ее был не похож ни на один голос, какой Карна слышала раньше:
- Карна! Боже мой! Ты была такой крошкой, когда я тебя видела. Вот чудо! А теперь! Где ты купила такие красивые волосы?
Карна хотела ответить, что волосы не покупают, но не смогла.
Когда же бабушка присела на корточки и они долго смотрели в глаза друг другу, Карна поняла, что лучше всего у этой приехавшей на пароходе бабушки глаза. Они напоминали стеклянные подвески на люстре в столовой. Или музыку моря, переменчивую, но всегда остающуюся собой.
Бабушка сняла перчатки. Блеснули четыре кольца. Потом она обхватила Карну за талию, подняла и закружила в воздухе. И у обеих развевались юбки.
Люди, смотревшие на них, тоже кружились вместе с ними. Всех засасывала воронка водоворота. Быстрее, быстрее! Глаза у папы были испуганные. Чего он боится? Что у нее случится припадок? Но ведь это невозможно, когда ее держит бабушка!
И было уже не важно, что на этой бабушке с парохода не было браслетов и что поля ее шляпы царапали Карне щеку, потому что зеленый костюм потрескивал, словно кто-то поджег его. И вокруг благоухал незнакомый дивный запах. Как будто кто-то читал Карне вслух книгу и она ощущала все запахи, о которых в ней говорилось.
Наконец бабушка опустила ее на землю, и тогда Карна почувствовала головокружение и тошноту, но сумела преодолеть их.
- Один дяденька из Трондхейма настроил нам пианино, - сказала она.
- Замечательно!
- У нас тоже есть такая! - Карна показала на футляр с виолончелью.
- Я знаю.
- Откуда?
- Ту виолончель подарил мне учитель, который научил меня буквам.
- Кто?
- Это долгая история. Мы поговорим об этом потом.
Нет, Карна не потеряла бабушку. Просто бабушка спустилась к ней с чердака.
Карна не думала о том, что после ее встречи с бабушкой всем остальным будет легче подойти и поздороваться с Диной. Но может, так думала Дина?
Вениамин пытался держаться как ни в чем не бывало, словно они виделись совсем недавно. Но по Дине он видел, что и ей нелегко.
После их встречи в Копенгагене прошло шесть лет. И восемнадцать - с тех пор, как она покинула Рейнснес.
Он забыл, какие у нее глаза, какие они большие и светлые. Забыл тени, плавающие в их глубине. Он разволновался. И оттого что он забыл, как она выглядит, ему стало нестерпимо жалко их обоих.
Это удержало его от слез. Ему не хотелось разрыдаться на виду у всего Страндстедета только потому, что его мать соизволила увидеться с ним. От одной мысли о такой возможности у него затвердели губы.
- Здравствуй, Вениамин, - просто сказала она.
Он мог бы спросить у нее, как она перенесла путешествие по морю. Но у него словно замкнулась челюсть. Наверное, она это увидела? Как долго не умирает бешенство мальчика? Как свежо кровоточит детство, хотя ты вырос и теперь тебя зовут доктор Грёнэльв!
Его охватила неприязнь, смешанная с тоской, о которой он, как ему казалось, давно забыл; он взял ее руки в свои и на мгновение сжал их. Ее глаза наполнились слезами, и он подумал: нет, я ничего не забыл. Но ведь тоска и надежда последними оставляют человека.
Анна подготовилась к встрече с Диной, но все-таки чувствовала себя неуверенно. Единственный и последний раз она видела Дину в Иванову ночь в Дюрехавене шесть лет назад. Анна была тогда несчастна и не думала ни о ком, кроме Вениамина. Но несколько писем от Дины помогли ей понять ее.
- Добро пожаловать! Я так рада, что ты приехала! - Она обняла Дину.
Дина отстранила Анну от себя и оглядела ее:
- Ты молодец, Анна! Я в тебе не ошиблась. Вениамин, тебе очень повезло!
Люди слушали, вытянув шеи. Из слов Дины они заключили, что она довольна своей невесткой. Не слишком ли она торопится? Невестки никогда не бывают такими, какими они кажутся с первого взгляда. Но ведь и свекрови тоже! Тем более если эта свекровь - Дина из Рейнснеса и если она не изменилась.
Нет, о жене доктора никто не мог сказать худого слова. Но она трудно сближалась с людьми, хотя и заменяла учителя, когда тот бывал занят. Дети любили ее. Она никогда не прибегала к розгам. И пела в церкви. Так красиво, что даже ангелы могли бы заплакать.
Докторша была слишком изысканная и хрупкая. И никто не видел ее на лугу во время сенокоса. Но было в ней что-то, наверное, в этой докторше, если она нравилась и пробсту, и сопливым ребятишкам. Только вот больно уж она тщедушна, и талия у нее чересчур тонка, так что едва ли в Рейнснесе дождутся наследников.
Однако на пристани об этом не говорили. Упаси Бог! Там люди только слушали и смотрели, пуская слюни, точно новорожденные телята.
Зато потом! Они разбились на группы и за чашкой кофе судачили на эту тему. Тема придала неповторимый вкус печенью и сдобным булочкам. Событие дня было приправлено старыми сплетнями. Словно обычный имбирь заменили щепоткой редкого шафрана.
- Стине, я привезла тебе луковиц и семян! Некоторые из них мне прислал мой знакомый из Голландии!
Радость разгладила смуглое лицо Стине, оно посветлело, словно переродилось. Лишь избранным дано видеть такую красоту, но, раз увидев, они хранят ее, и таким образом она становится бессмертной.
Фома ее видел. И он понимал, что после отъезда Дины, кроме него, мало кто ценил Стине.
И оттого, что Дина не переставала удивляться и переменам в Страндстедете - новым домам, пароходной пристани, - и тому, что они все не поленились приехать сюда, чтобы встретить ее, все стало как будто обычным, и Фома отвечал ей как доброй старой знакомой.
Он принялся рассказывать, что пароход больше не заходит в Рейнснес, а жаль, но в этом виноват прогресс. Андерс кивал, поддакивая Фоме. Он согласен, они всем обязаны Вилфреду Олаисену, этот человек умеет добиваться того, чего хочет.
Дина обещала вернуться в Страндстедет и познакомиться со всеми новшествами поближе. Но сейчас ей хотелось поскорее увидеть Рейнснес, оказаться в синей кухне Олине и вспомнить вкус ее рыбного супа.
Взяв Карну за руку, она по очереди оглядела всех и выразила удивление, что они не исхудали без стряпни Олине.
И тогда Карна в четвертый раз за этот день услыхала музыку моря.
Но папа заметил это и взял ее на руки, хотя она была уже большая. Она уткнулась носом в его сюртук из грубого сукна и снова увидела, как Олине распрямилась, лежа на полу в кухне, и не захотела говорить с ней. И ненадолго день перестал быть таким, каким был до того, как бабушка заговорила об Олине.
Однако взрослых уже занимало другое, и бабушка взяла Андерса под руку.
- Андерс, ты совсем не изменился! Это противоестественно! - И она нежно сказала что-то на чужом языке.
Карна ничего не поняла, и Андерс, конечно, тоже. Тогда бабушка толкнула его в бок, как он обычно толкал Карну.
И, прижавшись к папе и ощущая его тепло, Карна поняла, почему Андерс толкал ее в бок именно так - ему тоже не хватало игр с бабушкой.
Поняла она также, что именно в такие дни и творятся чудеса. О таких днях часто говорила Стине. Они случаются редко. И потому надо быть внимательным, а то не заметишь разницы между этими днями и всеми остальными.
Подумать только, стоило этой незнакомой бабушке приплыть на пароходе, как сразу все изменилось! Все сияли. Видно, они уже забыли, как их огорчило сообщение в газете о приезде бабушки!
Когда лодка приблизилась к берегу, бабушка сняла шляпу с вуалью, ботинки и чулки. Расстегнув жакет и подобрав юбки, она прыгнула в ледяную воду. И одна вытянула лодку с людьми на берег!
Карна была поражена.
- Вот как надо! Вот как принято в Рейнснесе! - воскликнула бабушка, словно все время жила тут, а остальные только что приехали сюда из Берлина. Она пошла босиком по дорожке, посыпанной гравием, а деревья склонялись к ней и махали ветвями.
За бабушкой растянулись все остальные, неся ее вещи. Если она останавливалась, останавливались и они. Последняя остановка была у крыльца.
Бабушка задержалась на мгновение и оправила юбку. Потом обернулась и крикнула, широко раскинув руки:
- Прошу всех в дом! Идемте! Идемте!
И все пришли. Все, кто работал в Рейнснесе. И работники, которые были заняты на полях, и все домочадцы - служанка, Бергльот, Сара. Сперва они смущались. Но потом радость преобразила их. Как и всех остальных.
Карна верила, что после музыки моря главное в жизни - радость. Радость была заразительна, и ее сильные руки дотягивались до всех.
А как изменилась Анна! Она сияла!
Может, дело вовсе не в самой бабушке, а в том, что она так радуется и не скрывает этого. Радуется и возвращению в Рейнснес, и встрече с ними. И главное, что для них это неожиданность.
Может, и они, как Карна, ждали чего-то другого?
Потом все как будто куда-то помчалось, и слишком быстро наступила ночь. Склонив голову, бабушка настраивала виолончель. Прислушивалась. Они с Анной разбирали ноты. Анна сказала, что Карна должна им сыграть.
Но у Карны ничего не получилось. Руки стали ватными, она слышала только громкие удары собственного сердца. Как слышала их весь день.
Она замотала головой, и Анна оставила ее в покое.
Потом бабушка и Анна играли, и Анна пела. У папы на лице было написано все, что он чувствовал. У всех блестели глаза. Андерс достал часы, но даже не взглянул на них.
Достал и очки. Но не надел.
Как же они жили в Рейнснесе до того, как пришла радость?
Как могла эта незнакомая бабушка, приплывшая с пароходом, так все изменить, если даже сама Карна не осмелилась сыграть то, что хорошо знала?
На другое утро бабушка спустилась из спальни в желтом утреннем халате, украшенном несколькими рядами тонкого кружева.
Карна никогда не видела такой красоты, она сложила руки и замерла, чтобы получше рассмотреть бабушкин халат.
- Теперь мне недостает только одного, - сказала бабушка.
- Чего? - спросила Карна, выходя за ней на крыльцо.
- Звона берлинских колоколов.
- В Берлине много церквей?
- Очень! И у каждой свой голос.
- И ты их все знала?
- Во всяком случае, ближние. Но они часто звонили одновременно, и тогда получался хор. Дальние голоса казались эхом ближних. У одних голос был резкий, у других - мягкий.
И тут бабушка, совсем как на чердаке, подняла руки и, кружась, словно танцуя, побежала через двор к уборным. На бегу у нее с ног упали домашние туфли, но она не обратила на это внимания!
Было холодно. В тени еще лежал снег. Но бабушка его даже не заметила. Обычно только Карна бегала в уборную в нижнем белье. Теперь их было двое.
Карна стояла в ночной сорочке и смотрела на бабушку.
- А у нас слышна музыка морских волн! Почти всегда! - осмелев, крикнула она.
- Я знаю, я скучала по ней в Берлине! - не оглядываясь, крикнула бабушка.
Карна засмеялась. Она побежала в свою комнату, нашла карту и обвела пальцем кружок вокруг Берлина, который ей показал папа. Она-то знала! Но ведь и бабушка должна была это знать? В Берлине нет моря! Как же там люди попадают из одного места в другое?
Бабушка пришла к ней в комнату и огляделась.
Увидев красное платье, которое всегда лежало на стуле матушки Карен, если только Карна не уносила его на чердак, она подошла и погладила его. Потом, напевая незнакомую Карне мелодию, приложила платье к себе.
В комнате было очень светло. Свет лился со всех сторон. Карна держалась за спинку кровати, но это было неудобно - в спинке не было отверстий, в которые можно было бы просунуть пальцы.
Бабушка вдруг сняла халат с кружевами, положила его на кровать и вскинула красное платье над головой. Когда юбка коснулась пола, огненный луч рассек голову бабушки.
- Не надо! Бабушка! - громко крикнула Карна.
Бабушка пылала! Ей было невыносимо больно. Карна услыхала свой вопль. И все исчезло.
Еще не открыв глаз, она почувствовала щекой бархат бабушкиного платья. Как в первый раз на чердаке. И сразу поняла, где она, хотя голос, звавший ее, был папин.
Она лежала на коленях у бабушки. Рядом стояла Анна с кружкой воды. Бабушка была очень бледная. Губ почти не было видно. Вот что значит горе! Ведь перед тем как Карна упала, губы у бабушки были полные. А теперь Карна их не видела, она просто знала, что они есть.
Ей часто казалось, что она видит мысли взрослых. Особенно мысли Анны. Словно кто-то обидел Анну и не раскаялся. Наверное, о таких грехах пастор и говорил в церкви.
Карна услыхала слово "бром", этот бром папа уже давно перестал давать ей, потому что из-за него она засыпала сидя, как старуха.
С открытыми ртами они тыкались в нее, как рыба в крутые скалы. Они то закрывали рты, то открывали и говорили: "Бром". Одну каплю. У нее появился неприятный привкус во рту, и она уже не узнавала самое себя.
Лицо бабушки исчезло. Но еще до того бабушка взглянула на Карну как на чужую.
Может, Карна перестала быть Карной, но они еще не поняли этого? Может, все боятся ее, только не смеют в этом признаться? Боятся, потому что она видит то, о чем они не говорят?
Карна устала от этих мыслей. Ужасно устала. Лиф ее платья был насквозь мокрый.
Бабушка приподняла ей голову, чтобы она могла напиться. Напившись, Карна закрыла глаза и унеслась прочь.
Два раза она просыпалась, чувствуя что-то необычное. Бабушка сидела возле кровати и смотрела на нее. Оба раза она улыбалась.
- Это я, бабушка…
Наконец к Карне вернулась речь:
- Ты не должна ходить на чердак!
- А я туда ходила?
- Да, но больше не ходи.
- Почему?
- Там опасно. Ты можешь сгореть.
Глава 3
Дина несколько раз ездила в Страндстедет. Отправляла телеграммы и письма, наносила визиты.
Андерс был занят своими делами. Он всегда был дома, когда приезжали гости, и не отказывался выйти в гостиную, если его звали. Но у него были свои дела. Явные, как сама неизбежность.
Перед приездом Дины у Андерса было три дня, чтобы подумать о своих надеждах. Немного. Но достаточно, чтобы разбить часть из них и вымести обломки.
Конечно, он надеялся, что Дина заметит его. Но по ней этого не было видно. Она была дружелюбна, приветлива, и только. Он уже начал готовить себя к тому, что она вскоре снова уедет. Ее приезд был для него загадкой.
Через две недели она неожиданно явилась к нему в контору при лавке. Первый раз они оказались наедине друг с другом. Он пригласил ее сесть, предложил выпить, как, бывало, предлагал своим торговым партнерам.
Дина села, но с выпивкой, сказала она, лучше повременить. Ей надо поговорить о Рейнснесе. О деньгах и бухгалтерии.
Андерс надел очки и нашел договоры и счета, чтобы она посмотрела сама. С этим было быстро покончено, не то что в прежние дни.
Дина не жаловалась. Они вообще почти не говорили, пока она, заложив карандаш за ухо, читала холодные цифры. Он видел, что она считает в уме, проверяя его. Покончив с этим, Дина сказала почти весело:
- Выглядит жутковато!
Андерс снял очки и ненадолго прикрыл глаза.
- Могла бы найти себе управляющего получше, чем Андерс Бернхофт, - ядовито сказал он.
- Я с тобой не согласна.
- Вот как?
- Ты сделал все, что было в твоих силах. С новыми временами шутки плохи. Страндстедет в любом случае задушил бы Рейнснес. После того как у нас отняли пароходную экспедицию и почту, конец был неизбежен.
- Ты говоришь, как Олаисен. Но "Лебедя" мне пришлось продать, потому что мне были нужны деньги.
- Если тебе были нужны деньги, то только для Рейнснеса, - сказала Дина.
- Ты считаешь, что такие усадьбы, как наша, обречены?
- Похоже на то. Ведь у нас нет удобной бухты, а дорога через горы слишком крута и опасна.
- Черт бы побрал этого Олаисена вместе со Страндстедетом и всеми его потрохами! С телеграфом и почтой! Хоть бы молния спалила его дотла!
Дина оперлась на локти, прищуренные щелочки глаз весело смотрели на Андерса:
- Давай, давай!
Его гнев как рукой сняло, он даже улыбнулся:
- А теперь я должен сделать глоток, чтобы запить эти неприятности. Ты будешь?
Она кивнула и сложила последний договор.