- Тебе было тяжело, когда он умер? - вдруг спросил Андерс.
- Да! Очень. Хотя он много лет проклинал меня за то, что я ушла от него, когда он больше всего во мне нуждался. Так что не знаю, можно ли назвать это настоящим горем.
- И он тоже нуждался в тебе?
- Да.
- И все-таки отдал тебе все, что у него было? И ты приехала домой строить, покупать, налаживать? Делиться с нами в Рейнснесе, вкладывать в Страндстедет?
Она моргнула. Раз, другой. Словно не была уверена, что он не смеется над ней.
- Если на то пошло, все это нужно мне самой. Теперь у меня появилась возможность. Я должна наконец хоть что-нибудь сделать! Искупить свою вину. Когда-то надо начать.
Он погладил ее по руке. Ему хотелось, чтобы его прикосновение, как и ее, тоже было похоже на дуновение ветра. Но передумал. И снова положил свою руку на ее. Так она и осталась там лежать.
- У меня нет капитала, чтобы вложить в эту новую верфь, но я еще жив. Вот только зрение, к сожалению, подкачало. - Он посмотрел ей в глаза. - Кто знает, как все сложится. Но если тебе наскучит Страндстедет и ты вернешься домой… тогда, Дина, я хочу, чтобы мы спали вместе. Что скажешь?
Она не двигалась. Он видел ее как в тумане, потому что она сидела слишком близко к нему. Но ее рука под его ладонью была неспокойна. Сегодня она была без перчатки.
Дина медленно начала рассказывать. Сперва он ничего не понял. Она говорила о какой-то комнате. Наконец до него дошло, что она говорит о своем жилище в Берлине. В ее окно были видны большие деревья.
Наверное, ей хотелось чем-то поделиться с ним, он не помнил, чтобы она любила рассказывать. Во всяком случае, она никогда не говорила так долго подряд.
Напротив через улицу жил маклер по недвижимости. Очень смешной, он словно не отдавал себе отчета в том, что происходит вокруг него. И не понимал, что ему говорят. Совсем как она. Его родной язык был польский. Этим, наверное, и объяснялись его странности. Но он был безупречен. Считалось, что он скупой, однако она никогда не замечала у него такой черты. Это были обычные сплетни.
И пока Дина рассказывала, Андерс вдруг понял, но не того человека в Берлине, а самое Дину. Понял, каково там приходилось ей, всем чужой.
Она говорила о реке, и Андерс сразу догадался, что это не обычная река. Он хотел спросить ее название, но не мог перебить Динин рассказ о бесконечном потоке, бегущем между двух берегов. Всегда между двух берегов. Не так, как у них дома, где по другую сторону моря был горизонт. Это непостижимо. Вода, приговоренная течь между двух берегов!
Она говорила о деревьях. Высоких, шелестящих деревьях, шелест которых можно было принять за шум моря.
Несколько раз в ее рассказе возникало то одно, то другое, о чем ему хотелось бы расспросить поподробнее. Но об этом нечего было и думать. Рассказ продолжался, и вопросы исчезали.
Говоря о деревьях, Дина осторожно заговорила о том человеке. О маклере, рассказ о котором она хотела навязать ему еще в конторе при лавке. С которым она жила? Что там было?
Из ее рассказа Андерс понял, что тот, кто уезжает и встречает дерево, легко оказывается под его ветвями. Не потому, что им движет страсть, а только потому, что дерево стоит и дарит свою тень именно тогда, когда человек больше всего в этом нуждается.
При взгляде на Дину Андерса охватила непонятная слабость. Ее окутала белая пелена. Что это было: свет с моря? Или болотный туман в его собственной голове?
Да не все ли равно! Ведь он знал, как она выглядит. Как изгибаются ее губы, произнося слова. Как трепещут ноздри, когда дыхание выдавливает слова наружу. Ресницы, падающие на щеки. Господи, сжалься над стариком! А ее шея!
По-прежнему гладкая и крепкая, хотя возраст и оставил на ней свои метки.
Рука Дины все еще лежала под его ладонью, а она сама рисовала ему одну картину за другой. На них была и она сама. И зеленые берега. Наконец она произнесла название реки: Шпрее. Крыши домов тянулись, насколько хватал глаз. Их было куда больше, чем в Бергене. А трубы! Сосчитать их не смог бы никто.
И непостижимым для Андерса образом все эти годы исчезли. Проклятые годы одиночества и тоски, когда он жил в Рейнснесе, как морской призрак.
Она будто и не уезжала. Мало того - даже до ее отъезда ему не всегда было так хорошо с ней. Но какое это имеет значение, если она здесь? Вопросы и ответы не нужны тому, кто давно уже понял, что жизнь длится только от минуты до минуты.
Его час был сейчас и здесь. Они сидели на скамейке возле флагштока и вместе поехали за море, и там, миновав устья широких рек, оказались в большом городе, где говорили на чужом языке.
Поэтому он сидел не двигаясь, и людские пересуды заботили его не больше чем укусы комаров. Пусть себе пищат. Мужчина не должен обращать внимания на такие пустяки. Он и не обращал.
Ибо что люди, видевшие только грязь да комаров, знали о самом важном? Если они считали годы, когда ее здесь не было, то они не знали ничего. Ни о рассказе, который она подарила только ему, и никому другому. Ни о странном слове "любовь", которым он когда-то владел, но потерял. И которое обрел вновь, не приложив к этому ни малейших усилий.
Его преданность, которой он не мог скрыть, не оставила ее равнодушной. Рассказывая, она все крепче прижималась к нему. И невольно взяла его за руку, когда заговорила о музыке в Берлине. Об оркестрах и опере.
И хотя Дина знала, что из музыки он знает только то, что она давным-давно играла ему, она сказана, что вечером хочет сыграть ему одно произведение, она уверена - ему понравится. И он уже на всю жизнь запомнил, что она назвала это произведение Wiegenlied, а звали композитора Иоганнес Брамс. Он хотел спросить, что значит Wiegenlied, но не решился прервать ее рассказ.
И пока Андерс слушал ее голос, кровь побежала у него по жилам, но не так, как обычно, только поддерживая в нем жизнь, а как река Шпрее между двух берегов. Как мощная сила, знающая свою цель. Единственную цель между этих двух берегов.
Оставалось только изгнать морского призрака.
С тех пор как Дина вернулась домой, они обедали поздно, как в старые дни, в праздники или когда принимали гостей. В тот день Андерс пришел в буфетную и отвел Бергльот в сторону:
- Будь добра, разложи сегодня мою кровать! И принеси две перины и побольше подушек!
Бергльот и бровью не повела. Только кивнула. И сделала реверанс, сложившись, как ножницы при стрижке овец. Но с Анной она не сдержалась.
- Фру Анна, - прошептала она, как только подвернулась удобная минутка. - Фру Анна! Андерс просил принести ему две перины и разложить его постель.
Анна с пониманием кивнула, словно Бергльот предстояло проделать чрезвычайно важную работу.
- Очень хорошо, Бергльот! Очень хорошо!
Глава 6
Стине с Фомой приехали в Страндстедет, чтобы сообщить Ханне о дне своего отъезда. Но Ханна и слышать не хотела об этом. Америка! Они там погибнут! Их могут ограбить, изувечить! А то чего и похуже.
Она-то удачно вышла замуж, и у нее есть все, что нужно. Но Уле и Сара? Что будет с ними?
- Они поедут с нами, - сказала Стине.
Фома пошел взглянуть на место, где будет строиться верфь, Ханна и Стине остались в гостиной одни.
- Неужели вы уедете от меня! - вздохнула Ханна.
- Я просила тебя поехать с нами, когда мы решили, что уедем. Тогда ты была еще вдовой. Я хотела, чтобы вы с Исааком…
- Тогда я не была готова уехать так далеко.
- А если бы не Олаисен? Ты бы поехала с нами? Ханна заплакала.
- Ты могла бы найти там свое счастье. Стать свободной!
- От чего свободной?
Стине не отвечала так долго, что Ханна снова спросила:
- От чего свободной, мама?
- От Олаисена! - прошептала Стине.
Она стояла и складывала льняные полотенца, которые наткала для Ханны.
- Мама, он спас меня от бедности. Он единственный, кто захотел видеть меня свободной.
- Было время, когда я думала, что ты останешься в Рейнснесе. В большом доме…
- Почему ты так думала? - Ханна всхлипнула.
- У него это было написано на лице.
- У кого?
- Ты сама знаешь, зачем называть имя.
- Обычная мечта бедняков.
Стине опустила глаза. Вдруг она отбросила полотенца в сторону и села на ближайший стул.
- Вениамин должен был жениться на тебе! - громко сказала она и в испуге огляделась по сторонам.
- Чепуха!..
- Я и сейчас так думаю! Вы должны были пожениться. А теперь вы оба несчастны. Я же вижу! Ты снова беременна, а у него так и нет детей. Эта… эта Анна может только играть на пианино и мечтать.
- Мама! - Это прозвучало как вопль о помощи.
- Олине мне все рассказала… вы с ним… тогда на Троицу… Тебе не следовало выходить замуж за Олаисена! Он тебе безразличен. Я вижу!
- Не надо, мама! - Ханна всхлипнула и сжалась в уголке возле печки.
- Если нет любви, не будет и счастья.
Ханна повернулась к ней, сверкнув черными глазами:
- Любовь? Любовь только для богатых! Для тех, кому дано выбирать и привередничать. Ты знала любовь? Ты, моя мать, знала любовь?
- Да, Ханна, знала! Я любила твоего отца. И если бы он попросил меня уехать с ним в Америку, я бы не стала раздумывать. Теперь на его деньги едем мы с Фомой. Моя мечта исполнится. Потому что, к твоему сведению, я люблю Фому!
- Ну и поезжайте! Пожалуйста! Поезжайте!
Стине обеими руками пригладила волосы, словно ждала гостей. Машинально, не глядя в зеркало. Мягким, привычным движением.
- Он все еще любит тебя, Ханна. И ты это знаешь…
- Замолчи!
- А ты - его.
- Не мучай меня!
- Когда ты была беременна, ко мне приезжала одна женщина из Страндстедета. Она удивилась, что вас еще нет дома, она видела, как вы вместе садились в лодку… и была уверена, что доктор поехал в Рейнснес.
- Какая женщина? Когда это было?
Стине блестящими глазами наблюдала за дочерью.
- Я же сказала. Когда ты носила Рикарда.
- И что ты ей ответила? - шепотом спросила Ханна.
- Что Вениамину нужно было заехать к одному больному на островах, но он вот-вот приедет.
Ханна перестала плакать, она не поднимала глаз и не знала, куда деть руки.
- Вениамин приехал наутро. Один. Но та женщина уже уехала.
Глаза Ханны зацепились за ниточку на полу. Она не двигалась. Потом выбежала из гостиной и быстро поднялась в спальню с большой дубовой кроватью.
Стине не пошла за ней. Она сказала все, что должна была сказать. Но, оставшись одна, несколько раз вытерла слезы.
Иметь бы сейчас шаманский бубен, обладающий колдовской силой! Она пошла бы на каменную россыпь и била бы в бубен до тех пор, пока сила любви не пришла бы туда, куда нужно. А эта женщина из Копенгагена вернулась бы откуда приехала, пока никто не пострадал. Она била бы в бубен до тех пор, пока горе на забылось бы и к ним ко всем не пришла бы радость. И дети? Да, прежде всего дети.
Вениамин был в Страндстедете, когда Фома пришел в большой дом и сообщил, что все решено. Весной они уезжают в Америку. Он обещал найти управляющего для усадьбы.
- Что же ты раньше ничего не сказал? - удивился Андерс.
- Тогда еще нечего было говорить.
Дина не стала делать предостережений.
- Всегда можно вернуться домой. Я тому пример, - сказала она и предложила помочь со сборами. Если нужно. В ее взгляде, брошенном на Фому, явно читалось уважение.
- Нам будет не хватать вас. Но я желаю вам счастья, - сказала Анна и торжественно пожала Фоме руку.
Узнав новость, Вениамин отправился к Стине. Он хотел поговорить с ней наедине. Фома в это время работал на поле.
Он сказал, что они приняли смелое решение, но предупредил об опасностях, связанных с таким переездом.
Стине молчала, она ограничилась беглой улыбкой и поставила перед ним чашку кофе и кренделек на тарелочке.
- За нас я не беспокоюсь, - тихо сказала она. - Меня беспокоит Ханна…
- А что с ней?
Стине представился удобный случай. Не поднимая глаз, чтобы не смутить Вениамина, она рассказала о женщине из Страндстедета. Предупредила: людей может удивлять не только это. Стоит ли так рисковать?
Сплетни - они как гниль в бревне. Растут потихоньку. Наверное, ей следовало сказать об этом раньше. Ведь он ей все равно что сын, с первого дня, как она приложила его к груди. Это молоко предназначалось для ее сына. Но он умер.
Вениамин не прерывал ее. Он попытался представить себе, как тяжело пришлось Стине, но мог думать только о Ханне и женщине из Страндстедета.
- Нас застала непогода. Мы высадились на островке. - Он заставил себя выдержать ее взгляд.
- Но Ханна так и не приехала в Рейнснес?
- Нет, она промокла, и ей нездоровилось…
- Почему человек, за которым нет вины, пытается что-то скрыть? Ханна мне ничего не сказала. Я узнала об этом от женщины, которая вас видела.
Лицо у Вениамина пылало.
- Да-да, мы боялись, как бы не пошли сплетни…
Он весь сжался под взглядом этой маленькой женщины, которая всегда была неотъемлемой частью его жизни.
Понял, что никогда не задумывался над тем, что она все видит и понимает. Не знал, что она чувствует.
- Так уж сложилось, Вениамин, что я должна просить тебя об услуге. В благодарность за мое молоко, которое спасло тебе жизнь.
Он кивнул.
- Позаботься о Ханне, когда я уеду! Вряд ли мы с ней увидимся еще в этой жизни. У нее сильная воля, и она слишком горда… Такие люди часто накладывают на себя руки. Так поступил ее отец. Они теряют путь в тумане. И все. А виноваты во всем мы, матери. Раз не виноват Бог, значит, вина лежит на нас. Так ты позаботишься о ней?
Вениамин растерялся. Ища, что сказать, он пригладил волосы. Стине продолжала:
- В Рейнснесе не было принято открывать свои мысли. Я тоже не открывала. Но теперь, когда я уеду… Люди часто неправильно понимают друг друга. И при всем желании мы не в силах изменить их отношение к себе. Они видят только то, что хотят. Поэтому я и хочу уехать в Америку. Там никто не знает, что я лишь бедная лопарка. Так ты позаботишься о Ханне ради меня?
- Я позабочусь о Ханне ради тебя, - как можно тверже сказал он.
- Это совсем нетрудно. - Стине с нежностью смотрела на Вениамина.
В старинном календаре день 14 сентября отмечен крестом. Фома считал делом чести, чтобы к этому дню урожай был убран под крышу. Так было и в этом году.
Однако Дина не пригласила его, когда утром объявила Андерсу, Вениамину и Анне, что ждет их в конторе при лавке. Ей нужно поговорить с ними о важных делах.
Она не села за письменный стол или на стул, на котором обычно сидел Вениамин, принимая больных, но расположилась на старой кушетке и ждала, пока все сами найдут себе место. Расшнуровав ботинки, она скинула их и закурила сигару "Принц Уэльский" - предварительно предложив сигары присутствующим. Вениамин и Анна отказались, Андерс предпочел трубку.
Пока Дина делала первые, жадные затяжки, все смотрели на нее. Только Андерс был отчасти подготовлен к этому разговору. Именно по его настоянию Дина и выждала до этого дня.
Она начала так, как он ей советовал:
- Я получила большое наследство. Оно позволило мне расплатиться со всеми долгами, какие числились за Рейнснесом, и к весне мы начнем ремонтировать дом. Крышу мы переменим уже нынче осенью.
В конторе царила тишина. Словно каждое движение стоило собравшимся больших усилий.
Вениамин нахмурился. Потом вытянул ноги, закинул руки за голову и сказал с улыбкой:
- Вот это новость! Как я понимаю, это нам обойдется недешево. И кто же этот добрый донатор?
- Один берлинский предприниматель, мы с ним были знакомы много лет. Это долгая история. К ней мы вернемся позже.
- Это замечательно! - Анна подошла к Дине и обняла ее.
- И когда же ты узнала об этом? Недавно? Получила телеграмму? - спросил Вениамин.
- Нет, еще весной.
- И молчала с мая?
- Как видишь.
Взгляд Анны заставил Вениамина оставить эту тему.
- Начнем ремонт с лавки, как по-твоему, Андерс? - сказал он.
- А может, лучше с домов? - предложила Анна, переводя взгляд с одного на другого.
Андерс молчал. Его скрывало облако табачного дыма.
- О частностях мы поговорим потом, - деловито сказала Дина. - Я хочу еще кое-что сообщить вам. - Выждав немного, она продолжала: - Я собираюсь строить верфь вместе с Олаисеном, мы с ним теперь компаньоны!
Вениамин растерялся. Недоверие, гнев, оскорбленное самолюбие, презрение боролись в нем, не в силах отделиться друг от друга, - все произошло слишком быстро. Наконец презрение взяло верх:
- Как я понимаю, у тебя много лишних денег и ты собираешься пустить их по ветру?
Не приводя цифр и словно не заметив оскорбительного тона Вениамина, Дина объяснила, что у нее за границей есть две фирмы. Закончила она тем, что в делах не всегда следует руководствоваться личными мотивами. Приходится действовать, если товар того стоит.
- Я думал, у тебя хватит ума, чтобы не брать в компаньоны этого выскочку! - заявил Вениамин.
Но Дина была невозмутима. Да, возможно, Олаисен и выскочка, но он умеет добиваться того, что задумал. У него есть чутье. И энергия. По ее мнению, здесь, на севере, это редкие качества. Здесь люди привыкли ждать, что за них кто-то что-то сделает, будет их уговаривать. Трудиться в поте лица и вкладывать деньги не хочет никто. Ей хватило двух месяцев, чтобы понять это. Рейнснес выживет лишь в том случае, если начнет вести торговлю в паре со Страндстедетом и подчинится требованиям времени. Но она не собирается делать ставку только на верфь Олаисена, она купила также у пекаря Николаисена его гостиницу.
- Гостиницу Николаисена! Да он еле-еле сводит концы с концами! Ты сошла с ума! - воскликнул Вениамин.
- Пекарь ничего не понимает в гостиницах, он занимается только своей пекарней. А я знаю, что надо сделать, чтобы гостиница окупилась, - весело, но твердо сказала Дина.
- Фома и Стине уезжают в Америку, а ты покупаешь гостиницу в Страндстедете!
- Вот именно! На них держалось все наше хозяйство, с их отъездом в Рейнснесе ничего не останется от старых времен. Надо искать что-то новое. Без своей шхуны и торговли с Бергеном, без лавки и пароходной экспедиции жизнь здесь замрет окончательно. Пахать землю никто из нас не умеет! В том числе и ты, Вениамин! - Она говорила очень резко.
Вениамин с силой стукнул кулаком по столу, и судовая пепельница Андерса высоко подпрыгнула. Пепел взметнулся и лег на его руку.
- А ты сама! Вернуться с деньгами, чтобы вложить их в дело Вилфреда Олаисена! И в гостиницу! Стоило для этого возвращаться!
У Анны от его крика начали подергиваться уголки губ. Она рассердилась, но молчала.
Лицо Дины было непроницаемо. Когда Вениамин замолчал, она мягко сказала:
- Ты пошел характером в старого ленсмана, Вениамин. Это твой недостаток.