Страндстедет, 30 октября 1878 года.
Вилфред Олаисен. Дина Бернхофт".
Пока бабушка читала, Олаисен сидел с закрытыми глазами. Потом он открыл глаза, вскочил и снова пожал бабушке руку.
- Как вам пришло в голову написать, что право подписи имеет только Олаисен? Это слишком великодушно. Я бы не посмел даже…
- В таких сообщениях это непременно указывается.
Они оба подписали бумагу. Олаисен вложил ее в конверт и запечатал его сургучом.
Так же торжественно сургуч пах и дома. Бабушка убрала письмо в сумку, чтобы потом отправить его.
Олаисен наполнил рюмки. Капнул он и в рюмку для Карны. Но она пить не стала.
Бабушка считала, что им следует нанять больше рабочих, - фундамент должен быть готов к началу зимы.
- Хорошо, что вы начали работу над фундаментом еще без моего капитала. Иначе мы пропустили бы весенний сезон. - Она сунула за ухо ручку Олаисена и начала просматривать документы, которые он положил перед ней. Вскоре она сложила их в пачку. - Я возьму их с собой в гостиницу и верну вам завтра утром.
Олаисен достал оберточную бумагу и бечевку и сделал пакет. Пакет не влез в бабушкину сумку. Сумка и без него была полна.
- А вы не хотите остановиться у нас с Ханной? - предложил Олаисен, вставая, чтобы снова наполнить бабушкину рюмку.
- Нет, мы уже остановились в гостинице. И раз уж мы заговорили о гостинице, поздравьте меня с приобретением. Теперь гостиница принадлежит мне.
- Вам, гостиница? - как топором рубанул Олаисен и упал с носков на пятки. Волосы и щеки у него затряслись.
- Да, я купила "Сентрал Отель". На оформление купчей ушло какое-то время, я была слишком занята нашей верфью. Но теперь гостиница уже моя.
Лицо у Олаисена изменилось. И цвет лица тоже. Он стал ярко-красным. Это ему не шло. Карне почудилось, будто они с бабушкой плывут на льдине. Это было не совсем приятное чувство, но она не жалела, что испытала его.
Олаисен как заколдованный менялся прямо у них на глазах.
Прищурившись, он смотрел на бабушку, словно она бросила в него снежком.
Карну он не замечал. Кашлянув несколько раз, он просипел:
- И бы до сих пор молчали об этом!
- Я не люблю говорить, пока дело не сделано.
И прибавила, что, может быть, в этом и заключается разница между ними.
Олаисен снова сел за стол. Молча стал набивать трубку. Карна видела, что у него как-то странно шевелятся губы. Будто в зубах застряло мясо.
- Я помню, что говорил вам о своем желании купить гостиницу, - сказал он все тем же шипящим голосом.
- Я помню, вы говорили, что хотите построить новую, - поправила его бабушка. - Не спорю, свежие бревна так приятно пахнут!
У Карны вспотели руки.
Олаисен сердито похлопал документами по столу и чуть-чуть двинул свое крутящееся кресло.
- Я считал, что мы компаньоны…
- Что касается верфи - да, что касается гостиницы - нет.
Карна видела, что Олаисен с трудом сдерживает гнев.
Он разозлился, но хотел это скрыть. Вдруг он показался ей очень опасным.
- Значит, что касается гостиницы, мы не компаньоны… Ясно. Ясно.
- Олаисен! Не болтайте чепухи при даме. И перестаньте разыгрывать оскорбление. В деловом мире я и не с таким сталкивалась. Потрудитесь делать хорошую мину при плохой игре, чтобы вашим конкурентам было приятно. А то я начну сомневаться, что правильно выбрала компаньона!
Это была незнакомая бабушка. Она встала.
Олаисен был уже не красный. Он был фиолетовый.
Бабушка надела перчатки и взяла со стола пакет с документами. Когда она проходила мимо Карны, Карна поспешно укрылась в складках ее юбки. Уже у двери бабушка обернулась и сказала почти весело:
- К утру, когда я вернусь со счетами, вы уже свыкнетесь с этой мыслью. Я переименую гостиницу в "Гранд Отель"!
Внизу черный Педер приподнял шапку, хотя его руки были заняты щипцами - он что-то разогревал в сильном пламени. Уже стемнело. И все-таки Карна заметила, как у него светились глаза. Но он ничего не сказал на прощание.
Карна ела фрикадельки и компот из ревеня на десерт в бабушкиной гостинице. Гостиница поразила ее своими размерами.
- А столы и стулья тоже твои? - поинтересовалась она.
- Да. Спасибо, ты мне очень помогла у Олаисена!
- Как помогла?
- Если б тебя там не было, он бы еще больше рассердился на меня за то, что я купила гостиницу.
- Ты правда так думаешь?
- Безусловно! Он видел, что нас двое! - Бабушка была совершенно серьезна.
Она подняла бокал с вином, а Карна - стакан с малиновым соком. Это было торжественно, как в церкви, но гораздо приятнее.
При мысли о церкви у Карны вдруг вырвалось:
- Тебе не хватает Андерса?
- Да, не хватает, чтобы он ходил по дому, спал у себя… Но вообще я уверена, что он сейчас здесь. А ты?
- Ты разговариваешь с ним? - прошептала Карна.
- Бывает. Но не так, как с тобой. Хотя, случается, я говорю с ним и вслух. - Бабушка улыбнулась.
Карна кивнула и опустила глаза в тарелку.
- Люди не должны умирать, - сказала она, и глаза у нее наполнились слезами.
Бабушка замерла, потом ее рука протянулась над столом к Карне.
Карна быстро подняла глаза.
- Я рада, что вернулась домой до того, как он умер, - тихо сказала бабушка.
Они помолчали.
- Ты знала, что он умрет? И потому вернулась?
- Иногда я думала, что могу опоздать… И не только потому, что кто-то умрет… Неожиданно я получила письмо с рисунком… погибшие птенцы гаги. Помнишь? Потом Вениамин и Анна. И конечно, Андерс… Наверное, были и другие причины…
- Я думаю, ты приехала из-за тех разбитых яиц.
- Может быть.
- Ты тоже иногда плохо вела себя?
- Гораздо хуже.
- А что ты делала?
- Я расскажу тебе, когда подрастешь.
Бабушка прикрыла глаза, словно вспоминая то, что было гораздо хуже. Потом посмотрела на Карну и улыбнулась ей:
- Сегодня у нас праздник!
В начале ноября окружной доктор пригласил к себе Вениамина и сообщил ему, что подал прошение об отставке.
Он собирается перебраться на юг и провести остаток старости в городе, где прошло его детство. Там люди картавят и уже с апреля ходят без верхней одежды. Доктор хотел, чтобы Вениамин ходатайствовал о получении его освободившейся теперь должности.
- Купите мой дом и поможете мне избавиться от медицинских инструментов и прочего хлама! К обоюдному согласию и выгоде. По крайней мере, моей!
Зимой из-за плохого самочувствия окружной доктор просил Вениамина взять на себя посещение больных в приходах во время церковных праздников. И обещал, что Вениамин будет обеспечен транспортом. Врачебные приемы людей, приезжавших в церковь, стали утомительны для старого доктора. Люди либо обращаются с сущими пустяками, либо у них столько недугов, что медицина уже не в состоянии помочь им. Если поехать в субботу утром, можно попасть на место к двум часам пополудни и принимать больных до самого вечера. Правда, иногда приходится прихватывать и вечер, пока у хозяев в лампе не кончится керосин. Но Вениамин молод, в расцвете сил.
- Только не ездите по воскресеньям. Прихожане после службы бывают едва живы, и тогда вы в тот день уже точно не сможете вернуться домой.
Кроме того, доктор хотел возложить на Вениамина еще одно дело, к которому следовало подойти весьма деликатно. Нужно написать в комитет по делам неимущих о несчастной Кристине Ульсен. Она страдает сифилисом в третьей стадии, и ее состояние требует лечения в клинике.
- Я видел эту несчастную женщину и заручился для нее местом в клинике в Тромсё. Но необходимо, чтобы комитет по делам неимущих выделил на это средства. Черт знает, где она подцепила этот сифилис! Я не мог вытянуть из нее ни слова. Моя жена слышала, будто какой-то финн в Финнмарке заразил мужа Кристины. Но муж уже давно бросил ее.
- Значит, нужно его найти?
- Вот именно! - Старый доктор оживился. - И у вас больше сил, чтобы этим заняться. И наконец, последнее на сегодня. Сесилия Андреасдаттер, двадцать четыре года, тяжелая форма эпилепсии. Я уже говорил вам про нее. Вы лучше меня знакомы с этой болезнью, и вам, наверное, будет легче подойти к этому случаю с точки зрения закона…
Припадки у нее случаются ежедневно, чаще всего ночью, она впала в полную апатию. Сесилия - тихая девушка, но становится даже опасной, когда мальчишки начинают ее дразнить. К тому же она страдает ночным недержанием мочи. Ваш совет относительно брома ей не помог. Родители Сесилии очень бедны, у них нет даже постельного белья, поэтому надо написать в комитет по делам неимущих, что девушке необходим особый уход. Это ей гарантирует закон.
- Что вы имеете в виду?
- Закон о душевнобольных, параграф девятнадцатый.
Вениамин побледнел.
- Я знаю, вы придерживаетесь иного мнения, потому что ваша Карна не душевнобольная. Да и эта девушка тоже. Но у нее никого нет. Только этот нищий дом…
- Я попытаюсь обеспечить ей уход, не помещая ее в приют.
- Добрые намерения. Но родные тоже помыкают ею. Ее нужно оттуда забрать. Обеспечить ей надежных приемных родителей стоит дорого. Поэтому, если мы напишем, что она подпадает под параграф закона, комитет по делам неимущих раскошелится.
- Я не могу объявить ее сумасшедшей для того, чтобы получить деньги.
- Сможете, ведь другого выхода нет. Или вы хотите, чтобы она задохнулась, подавившись собственной блевотиной? - Старый доктор рассердился.
Он не впервые одерживал победу в подобном сражении. И на этот раз, как всегда, на столе появился пунш.
Но Вениамин все время видел перед собой закатившиеся глаза Карны, ее покрытые пеной губы и сведенное судорогой тело. У него сильно забилось сердце.
Перед его уходом старый доктор сказал:
- Справедливостью голодного не накормишь. Вот нам и приходится прибегать к закону, только мы имеем такую возможность.
Обязанности окружного врача заставили Вениамина проводить в Страндстедете больше времени, чем раньше. Он не щадил себя. Случалось, он дремал за рулем на корме лодки, спеша от одного больного к другому. Если позволяла погода.
Старый доктор сдержал слово: Вениамину был назначен постоянный сопровождающий, когда он по праздникам посещал приходы. Вдвоем легче было вести лодку в темноте при неспокойном море. Но, с другой стороны, присутствие постороннего человека утомляло Вениамина. Часто он лежал, завернувшись в овчины, и делал вид, что спит.
Анна и в этом году вела занятия в обязательной школе. Кроме того, она преподавала в школе в Страндстедете и даже в округе, потому что учитель был занят подготовкой к лову на Лофотенах.
Но это был только предлог. Его обвинили в том, что он бил одного мальчика по рукам, и отстранили от уроков.
Вениамин помог родителям мальчика написать жалобу в школьный комитет, потому что сам лечил пострадавшего, у которого были сломаны пальцы и перебиты сухожилия.
В ответ на эту жалобу инспектор заявил, что наказание учителя было отнюдь не строгим: по три удара плоской стороной линейки по каждой руке. Мальчика следовало наказать за нерадивость. Учитель сказал, что на уроке мальчик не мог ответить ни на один вопрос из Понтоппидана. А также утверждал, что родители сами нанесли мальчику увечья, дабы оправдать лень своего отпрыска и его нежелание получать знания.
Это привело к тому, что школьный комитет наложил на родителей штраф за то, что они не пускают сына в школу.
Вениамин помог им написать еще одну жалобу. В результате это привело к тому, что инспектор обнаружил много недостатков в преподавании Анны Грёнэльв. Она, например, играла и пела светские песни, когда вела занятия обязательной школы в Рейнснесе, вместо того чтобы использовать это время для религиозных назиданий.
Анна ответила школьному комитету большим письмом. Она имела право петь и играть светские песни, ибо это делалось не в ущерб другим занятиям. Однако инспектор не привык, чтобы какие-то самоуверенные "бабы" писали неуместные письма, как он выразился. И тогда Анна, не привыкшая к тому, чтобы ее называли "бабой", продолжила переписку со школьным комитетом уже в более резком тоне. К огорчению пробста, который опасался, что ей больше не разрешат преподавать.
Вениамин с улыбкой следил за этой перепиской. Он узнавал ту Анну, которая писала письма ему самому.
Несколько дней губы Анны напоминали маленькую красную пробку, а голубые глаза светились даже в зимней темноте.
Однажды в субботу, когда ни в одном приходе не было церковного праздника и Вениамину не нужно было принимать больных, он приехал домой и застал Анну разгневанной. Она получила очередное письмо. Но не от школьного комитета, а от инспектора.
- Я не собираюсь с этим мириться. Я сама поеду в Страндстедет и поговорю с пробстом.
Инспектор писал, что к нему поступила жалоба от Уле Тобиассена, у которого был на воспитании мальчик по имени Ларе. Этот Ларе рассказал, что Анна Грёнэльв позволила своей падчерице Карне присутствовать на занятиях и что у Карны во время занятий случился приступ падучей. Это напугало учеников и отвлекло их от занятий. Оба раза во время припадка у девочки на губах выступала пена и пол под ней был мокрый. На этом основании инспектор счел для себя уместным в письменной форме просить Анну Грёнэльв не разрешать больному ребенку находиться в комнате, где идут занятия.
Многие прихожане говорили инспектору, что предпочли бы, чтобы учителем был мужчина, который учил бы детей на их родном языке. Кроме того, Анна Грёнэльв, несмотря на предупреждения, часто начинает занятия с пения светских песен до того, как обращается к молитве. А также не требует от детей, чтобы они учили наизусть псалмы Понтоппидана. Что весьма прискорбно.
Вениамин рассмеялся.
- Ты находишь это смешным?
- Нет, но и относиться к этому серьезно я тоже не могу. Он просто тебя боится. К тому же до него еще не дошло, что Земля круглая.
- Но речь идет о Карне!
- И что же ты ему ответила?
Анна подошла к секретеру и взяла свое письмо:
- "Глубокоуважаемый Школьный комитет, господин председатель!
Я получила письмо от инспектора, копия которого, полагаю, имеется и у вас. Он возражает против того, чтобы моя падчерица Карна присутствовала на школьных занятиях. Должна сообщить, что Карна хорошо ведет себя на уроках, умеет читать, считать и прекрасно поет, весной ей исполнится семь лет. Свой запрет инспектор объясняет тем, что иногда у Карны бывают припадки эпилепсии.
Буду кратка: я не намерена подчиняться требованию инспектора!
Но мне бы хотелось, чтобы Школьный комитет обратил внимание на то, как инспектор исполняет возложенные на него обязанности.
Несмотря на мои неоднократные требования, инспектор до сих пор не потребовал от приемных родителей Оскара Педерсена, чтобы они посылали мальчика в школу в целой одежде и давали бы ему с собой достаточно еды. Целых три недели перед Рождеством он ходил в одном и том же платье, которое ни разу не стиралось. У него не было с собой почти никакой еды, что ставило мальчика в трудное положение перед другими детьми. Видя, что я кормлю мальчика, они называли его нищим попрошайкой.
Мальчик часто пропускал занятия и оправдывался тем, что у него не было обуви, еды или его некому было привезти в школу. Между тем на покрытие этих расходов приемные родители получают деньги от комитета по делам неимущих.
В подобных случаях инспектор проявляет полную неспособность защищать интересы детей, о чем я неоднократно напоминала ему. С другой стороны, я считаю тревогу инспектора по поводу того, что эпилептические припадки моей падчерицы могут принести другим детям вред, совершенно необоснованной.
Что же касается жалобы инспектора на то, что я преподаю на датском, а не на родном языке детей и что я не мужчина, должна напомнить Школьному комитету, что человек, занимающий в настоящее время пост школьного учителя, хоть и мужчина, но в семинарии не учился. Его знания не превосходят знаний любого человека, которого пастор готовил к конфирмации. К тому же он финского происхождения, и его норвежский язык не более понятен детям, чем мой датский.
Я прошу уважаемый комитет еще раз ознакомиться с моими рекомендациями и тщательнейшим образом проверить мой датский язык. А также посетить мои занятия.
Теперь о Катехизисе, "Объяснениях" Понтоппидана и "Библейской истории" Хершлеба. Вынуждена сказать, что некоторые из моих учеников не в состоянии выучить все это наизусть. Отчасти потому, что они слишком редко посещают школу, отчасти потому, что их дома чересчур загружают работой, и, наконец, по причине плохого питания и отсутствия у них необходимой одежды.
Кроме того, смею утверждать: если дома ребенок не находит любви, а также понимания, что ему необходим отдых и покой, научить его чему-либо просто невозможно.
И учитель, даже если это женщина, не может нести за это ответственности.
Ученик, который так боится учителя или его линейки, что не в состоянии произнести ни слова, не читая их по книжке, приобретает не знания, а страх. А это куда хуже, чем оказаться свидетелем припадка эпилепсии у маленькой девочки.
И наконец беру на себя смелость напомнить Школьному комитету, что я дважды имела причины жаловаться на то, что вышеназванный инспектор не позаботился обеспечить меня транспортом, когда мне предстояло ехать преподавать в округ. Однажды мне пришлось три часа идти по глубокому снегу, чтобы попасть в усадьбу, где я должна была вести занятия. Когда же я добралась до места, оказалось, что мой сундучок с необходимыми пособиями туда не доставили, и у меня не было ничего, кроме сборника псалмов и грифеля.
Я пожаловалась на это инспектору, но он счел возможным оправдаться плохой погодой. Тогда я разрешила себе напомнить ему, что он находится в Нурланде и что даже в Дании небольшое волнение на море не считается плохой погодой. И могу повторить ему это в любое время в присутствии уважаемого Школьного комитета.
Итак: Первое. Я не собираюсь подчиняться требованиям школьного инспектора. Второе. Пользуюсь случаем пожаловаться, что инспектор не выполняет возложенных на него обязанностей. Третье. Если Школьный комитет по этой причине снимет меня с работы, это не улучшит участь детей, но, несомненно, доставит радость инспектору.
С глубоким уважением, Анна Грёнэльв".
- Что скажешь? - спросила Анна.
- Я горжусь тобой! Отправь это письмо.
Андерс никуда не уехал, хотя он и умер. Анна ежедневно говорила о нем. Словно взяла на себя труд поставить преграду забвению.
Вениамин заметил, что это облегчало жизнь.
После Рождества Анна получила неожиданное письмо. Ее мать сообщала, что они с профессором собираются весной навестить их в Рейнснесе.
Вениамин решил, что это известие должно обрадовать Анну, но несколько дней она была рассеянна и молчалива.
Вернувшись из Страндстедета и найдя Анну в прежнем настроении, он решил, что она опасается, что ремонт не успеют закончить до их приезда. Или что они чем-нибудь не угодят ее родителям.