Анна не жаловалась, но Вениамин понимал, что мать часто раздражает ее. Вечером в спальне она говорила о матери со сдержанной злостью и едким сарказмом. Словно о школьном инспекторе.
- Сегодня она внушала мне, что нам необходимо создать семью. По ее мнению, мы будем тогда более счастливы!
- И что же ты ей ответила?
- Ничего.
- Почему?
- Потому что она меня обидела. И потому что я до сих пор позволяю себе обижаться.
- Словом, тебе приходится трудно?
- Нет. Мне очень помогает Карна. Слышал бы ты, что она сегодня сказала маме!
- Надеюсь, ничего страшного?
- Мама была недовольна моим исполнением Грига. Я, видите ли, играю слишком медленно. Нельзя играть на полный желудок! И тут вмешалась Карна: "У нас никто не смеет так говорить с Анной!"
- И что твоя мама?
- Была сбита с толку и заговорила о другом. - Анна засмеялась: - Кажется, мне придется всюду водить за собой Карну, пока мама гостит у нас.
После обеда с лососиной и нескольких рюмок вина профессор решил, что пришло время поговорить с Вениамином о его будущем.
Он восхищался Рейнснесом и Нурландом, однако выразил определенное желание, чтобы Вениамин с Анной переехали в Копенгаген.
- Ты не должен прожить здесь всю жизнь, Вениамин. Нельзя жертвовать собой ради мелочей. Ты такой одаренный человек!
Не покривив душой, Вениамин ответил, что польщен верой профессора в его способности, но он не готов к такому переезду.
- Годы летят, - сказал профессор. - Пока ты молод…
И заговорил о том, что желудочный сок зависит не только от блуждающего нерва, но и от воздействия химических и механических факторов.
- Народ нужно просвещать! Нам всем необходимо просвещение! - поучал профессор. - Жиры и белки необходимы для поддержания белкового баланса в организме, мы получаем их в пище…
Он начал рассказывать об одном молодом ученом, к исследованиям которого питал большое доверие. Этот ученый пришел к убеждению, что между "содержанием жира в молоке и числом и диаметром жировых зерен" существует определенная зависимость…
У профессорши зачесался подбородок, а Анна поднялась и сказала, что кофе будет подан в гостиной.
Переходя из одной комнаты в другую, профессор заявил, что Вениамин необыкновенно талантливый хирург. Он имел возможность убедиться в этом, когда сопровождал его к больным. Хотя речь шла всего лишь о вросшем ногте. Но руки у Вениамина золотые.
Профессор остановился посреди комнаты и заговорил о том, что в настоящее время одним из важнейших направлений медицины является пересадка кожи. Это действительно чудо! Он знает некоего X. Филипсена, который добился сказочных результатов. В том числе и на людях!
Перед дверью курительной Вениамин осторожно прервал монолог профессора:
- Мне больше по сердцу гинекология. Множество женщин и новорожденных гибнут совершенно бессмысленно.
Профессор отдал должное его идеализму. Но полагал, что это направление едва ли имеет будущее в медицине.
- Тебе бы поработать с Хольмером. Вот самый подходящий человек! Он принимает врачей и студентов из всех скандинавских стран.
- Хольмер не женат и живет с матерью. А может, это его сестра? И он ненавидит женщин! - вмешалась Анна.
Профессорша бросила на дочь предостерегающий взгляд, но это не помогло. Анна засмеялась, взяла отца под руку и повела в гостиную.
- Разве ребенку еще не пора спать? - спросила профессорша.
- Нет, мамочка! - ответила Анна и прижалась к отцу.
Карна сидела на скамеечке у ног Вениамина. Профессор вдруг обратил на нее внимание и сменил тему разговора:
- Сегодня в горах я понял из разговора с Фомой, что вы состоите с ним в родстве?
Вениамину показалось, что на него вылили ушат холодной воды.
- Да, это весьма сложные родственные отношения, - ответил он.
- Наверное, они уходят далеко в прошлое?
- Не очень.
- Это видно по Карне. Чрезвычайно интересно! Чрезвычайно! Эти разные глаза, карий и голубой! Один мой английский коллега написал труд по евгенике, наделавший много шума. В нем он определяет евгенику как науку, изучающую биологические и социальные факторы, способные улучшать или ухудшать физические и духовные свойства будущих поколений. Позитивная евгеника призвана способствовать появлению желаемых свойств, а негативная - противодействовать появлению нежелательных. Таких, как наследственные болезни и дефекты.
При слове "дефекты" он поднял за подбородок лицо Карны и посмотрел в ее глаза.
Анна схватила кофейник, чтобы налить отцу кофе. Но он даже не заметил этого.
Карна сняла с подбородка руку профессора и спросила:
- А что такое "дефекты"?
- Серьезные недостатки, например у людей, - мягко ответил профессор и все-таки принялся за кофе.
Карну охватило странное чувство. Ей захотелось убежать. Хотя бы на крыльцо. Но она не успела. Потолок с полом поменялись местами, стены рухнули. Громко зазвучала музыка моря. И все увлекла с собой. Все куда-то понеслось - мебель, окна, лица, горшки с цветами, узор на обоях, сигары, табачный дым.
Когда она очнулась, над ней склонились папа и отец Анны. Ему здесь не место! Ей нужен только папа! Но произнести это она еще не могла. Лишь выплюнула деревянную палочку и закрыла глаза.
Они разговаривали о ней. Профессор подробно расспрашивал папу. Как часто бывают припадки? Сильные ли? Когда это началось?
- И так всегда? Без всякого предупреждения? С пеной, судорогами и открытыми глазами? - спрашивал профессор.
Карна не слышала, что отвечал папа. Пока она пила из стакана, который Анна держала у ее губ, профессорша сказала:
- Я же видела, что ребенок устал. Девочке уже давно полагалось быть в постели!
Карне захотелось, чтобы профессорши тоже тут не было. Желание это было такое сильное, что она почувствовала приближение нового припадка.
Чтобы предупредить его, она начала читать про себя "Отче наш", как ее учила Стине. Взрослые ничего не сказали, но она чувствовала, что описалась.
Кто-то прикрыл ее пледом. Конечно, Анна.
- Вы должны привезти ее в Копенгаген, - услыхала она.
- Может быть. Я надеялся, что Карна перерастет болезнь.
Профессор наклонился к ней еще ниже и отрицательно покачал головой. У него были большие ноздри. Из них торчали длинные волоски. Карна не успела отвернуться, как они прикоснулись к ее лицу. Ей стало трудно дышать.
- Эпилепсия означает, что была повреждена голова. Может быть, во время родов, - услыхала она, хватая воздух сквозь эти жесткие черные волоски.
Наконец папа поднял Карну и отнес к ней в комнату. Там он уложил ее на кровать и сменил ей панталоны.
- Не обращай на него внимания, - сказал он. - Профессора все такие. Они не имеют в виду ничего плохого.
После того случая Карна старалась не оставаться в одной комнате с гостями, чтобы они не напоминали ей о ее ущербности. И чтобы бедный папа не расстраивался, если у нее снова случится припадок. Но избегать гостей было трудно, потому что Анна все время водила ее за собой. Словно не могла обойтись без ее присутствия.
К счастью, до отъезда гостей у нее больше не было ни одного припадка. Однако из слов профессора она поняла, что у нее повреждена голова, хотя раньше никто не говорил ей об этом. Из-за припадков она стала "дефектом". Странное слово!
Папа мог бы увезти ее в Копенгаген и там избавиться от нее. Но Карна знала, что он никогда этого не сделает.
Иногда она уходила в беседку и вспоминала, что профессор говорил про их с Фомой глаза. Что она с ним в родстве. Это ее не пугало, потому что Фома был добрый.
Однако лучше бы она была похожа на папу. Пусть временами он ужасно сердится, ей все равно не хотелось быть похожей ни на кого, кроме него.
У папы глаза были одинакового цвета. Правда, в море они были зеленые, а вечером, на берегу, - серые. Но они изменяли цвет одновременно.
После отъезда профессора и его жены, когда Анна уже перестала водить ее за собой, Карна смогла пойти к Фоме и посмотреть на его глаза. Она давно знала, какие они, и никогда не думала, что это некрасиво. Теперь они стали некрасивыми. Потому что профессор сказал, что это "дефект".
Смотрясь в зеркало, Карна видела глаза Фомы. Она с силой моргала, чтобы они изменили цвет. Чтобы она стала похожей на папу. Но это не помогало.
Однажды она пришла в пакгауз Андреаса, где Фома упаковывал ящики и сундуки. Подождав, пока он распрямится и плюнет на оселок, чтобы наточить нож, она спросила:
- Фома, ты знаешь, почему только у нас с тобой такие глаза?
Фома перестал точить, нож застыл в воздухе. Словно его держал воздух, а не Фома.
- Профессор сказал, что мы с тобой в родстве. Это правда?
- Спроси у своего папы.
- Его нет дома.
Он отложил оселок и вытер с лица пот.
- Давай сядем, - предложил он и сел на сундук, широко расставив ноги. Борода и рыжие волосы были растрепаны.
Карна села рядом с ним и ждала.
- Будет правильно, если Вениамин расскажет тебе, кто тут в Рейнснесе с кем в родстве. Я так считаю.
Карна сочла это разумным.
- Так и сказать ему, да?
Он протянул руку и прикоснулся к ее волосам. Легко-легко.
- Скажи своему папе, что я не против такого родства.
Она кивнула и собралась уйти - больше здесь узнавать было нечего.
Карна думала над этим весь день. Они с Исааком у скал ловили плотву, однако ему она ничего не сказала. Но когда вечером Вениамин пришел к ней, чтобы пожелать доброй ночи, она не удержалась:
- Фома говорит, что был бы не против родства с нами, - сказала она.
Папа опешил. Потом усмехнулся и взмахнул руками, словно хотел удержать равновесие.
Правда, он тут же стал серьезным и провел рукой по волосам.
- Понимаешь, Фома - твой дедушка, хотя почти никто об этом не знает. И это не написано в церковных книгах.
- Почему никто не знает?
- Раньше это считалось позором - Дина с Фомой не были женаты.
- А про позор никто не должен знать?
- Вроде того.
- А можно сказать об этом кому-нибудь?
- Если хочешь. Но на твоем месте я бы не говорил.
- Даже Анне?
- С Анной ты можешь говорить обо всем.
- А бабушка знает про этот позор?
Папа улыбнулся и сказал, что именно бабушка рассказала ему об этом.
- Нет, папа, ты забыл. Об этом сказал профессор.
Папа громко расхохотался. И Карна поняла, что все это не так страшно, как ей показалось сначала.
- Папа, вы с Анной женаты, но она все-таки не моя мама. Это позорно?
- Нет!
- Почему?
- Про это все знали с самого начала, поэтому все в порядке.
- Значит, если все узнают, что Фома - мой дедушка, это уже не будет позорно?
Он обнял ее и засмеялся ей в ухо.
- Все не так просто. Но ты, во всяком случае, знаешь про это.
Вениамину предстояло трудное дело. Разговор с Фомой. Он пошел с ним на пустошь за лежавшими там жердями.
Потом ему было трудно восстановить в памяти весь разговор. Запомнились только отрывки. Вернулось детство. Он увидел себя идущим по пустоши. Ощутил пустоту, возникшую в нем после отъезда Дины. Увидел Фому, ухаживавшего за животными. Этот далекий ему человек всегда был занят своим делом.
Вспоминая потом застенчивое лицо Фомы, Вениамин жалел, что затеял тот разговор. Время было упущено.
Лучшее из этой встречи ему все-таки запомнилось: они пожали друг другу руки, сложив жерди у стены хлева. Даже он понимал, что такой жест не был в обычае у сельских жителей.
Глава 13
В один из последних дней перед отъездом Стине привела Карну к себе на кухню.
Там царил беспорядок, и ничто не напоминало о старой кухне Стине. Карна старалась не смотреть по сторонам.
Но кухонный стол и табуретки стояли на своих местах. Они сели, и Стине налила Карне на блюдце кофе с молоком.
- Я уеду, но ты всегда должна помнить все, что я говорила тебе о твоем Даре. Ты избранная, Карна, тебя ждут большие дела, - сказала Стине.
Карна кивнула, не совсем понимая, что имеет в виду Стине.
- Если ты будешь часто читать Библию и "Отче наш", припадки будут не такие сильные. Обещаешь?
- В бабушкиной Библии такие непонятные буквы. Старинные, в завитушках. Она очень старая, меня даже крестили не по ней.
- Я знаю, что ты умеешь читать и те буквы.
- Но это трудно. И папа говорит, что мне лучше учиться по другим книгам.
- Только не тогда, когда речь идет о падучей и великой истине. Об этом говорится только в Библии.
Карна кивнула еще раз.
- Обещай читать "Отче наш", когда будешь чувствовать, что у тебя может начаться припадок. Если успеешь.
- Обещаю.
- И будешь носить с собой Библию, куда бы ты ни пошла.
- Обещаю, - опять сказала Карна и быстро выпила кофе. Немного пролилось на стол. Но это было не страшно - скатерти на столе все равно не было.
- Папа сказал, что это теперь моя Библия. Он получил ее от бабушки. А она - от своей мамы, ее звали Ертрюд. Теперь Библия уже старая… и черная… Почему Библии всегда черные?
Этого Стине не знала, но считала, что черный - самый подходящий цвет для книги Господней.
- А ты возьмешь с собой в Америку свою Библию?
- Конечно, обязательно!
- Но ведь у тебя не бывает припадков?
- Слово Божье помогает против всех недугов и забот.
- Но у меня все равно случаются припадки.
- Если бы мы с тобой не молились и не читали Библию, они были бы гораздо сильнее.
- Я еще ношу на руке твою нитку. - Карна посмотрела на истертую шерстяную нить, повязанную у нее на запястье.
- Береги ее! А если ты когда-нибудь потеряешь ее, напиши мне, и я придумаю какой-нибудь выход.
- Хорошо. Ты упаковала уже все печенье?
Нет, Стине упаковала не все.
Они пили с блюдечек кофе, ели печенье и гадали, где сейчас находятся птенцы гаги.
Стине уже давно проводила птенцов к морю, чтобы вороны и чайки не заклевали их во время первого выхода в большой мир. Птенцы копошились, дрожали и пищали в переднике Стине, пока она несла их к воде.
Карна и Анна шли за ней на некотором расстоянии, как дети из сказки про крысолова. Их влекла неодолимая сила, они не могли ей противиться.
Впереди шла Стине с птенцами в переднике, за ней, переваливаясь и покрякивая, вышагивали гаги. Замыкали шествие Анна и Карна. Но они остановились у большого камня, что лежал у подножия бугра, и оттуда смотрели, как Стине берет в руку птенца за птенцом и пускает плыть по течению.
Стине с шевелящимся в переднике живым комком казалась не совсем настоящей. Карна не могла представить себе, что с ней может случиться какая-нибудь беда.
Но когда Стине вернулась к ним с пустым передником, лицо у нее было серое и она избегала смотреть на Карну и Анну.
Может быть, потому, что она думала о своей предстоящей поездке через море?
Карне казалось, что папа не верил, насколько это серьезно, пока не наступил день отъезда. Он почти не разговаривал, когда они вместе с будущими американцами плыли в Страндстедет.
Стине сжимала в руках саквояж, подаренный Анной, и пыталась смотреть сразу во все стороны. Это было на нее не похоже.
У Фомы был такой вид, будто он еще не проснулся. Он не отрывал глаз от сапог, словно боялся вдруг остаться без них. И без конца носил вещи и считал что-то, что называл "местами". Коробки, мешки, сундуки.
Уле тоже носил вещи, но шутил и хорохорился. На нем была двубортная тужурка с блестящими пуговицами и новая фуражка.
Когда они только начали таскать вещи на пароход, Исаак пошел с Фомой, чтобы помочь ему. Он обещал вернуться на пристань и попрощаться со всеми. Но так и не вернулся.
Сара с уложенными вокруг головы косами выглядела старушкой. Она не выпускала из рук корзинку, ходила от одного к другому, пожимала всем руки и говорила "прощайте". Карне было не по себе, она никогда не слышала, чтобы Сара кому-нибудь говорила "прощайте".
Она не могла придумать, что сказать Саре, и только низко присела в реверансе. И тут же вспомнила, что никогда не делала реверанс перед Сарой.
Ханна и Олаисен приехали в пролетке, которая остановилась у ящиков, сложенных штабелями недалеко от трапа.
Ханна хотела сойти на землю с малышом на руках, но Олаисен быстро подхватил их и спустил вниз. Минуту они стояли, прижавшись друг к другу. Когда они шли по пристани, Карна увидела, что Ханна от горя даже ни с кем не здоровается.
Это все из-за Исаака, подумала Карна. И решила, что сама никогда не уедет от папы.
Она никому не сказала, что Исаак хотел убить Олаисена. И потому понимала, что она уже достаточно взрослая, чтобы ей доверяли.
Одной рукой Олаисен нес малыша, другой - поддерживал Ханну. Все видели, что они неотделимы друг от друга.
Когда Стине подошла к ним прощаться, у Ханны с губ слетел громкий стон. Карна поняла, что Ханна плачет. Потом она низко согнулась и повисла на руке Олаисена. И все время громко стонала.
- Ну-ну, - тихо уговаривал ее Олаисен. Ребенок явно мешал ему - все его внимание было поглощено Ханной. Бабушка первая поняла это, быстро подошла к нему и забрала у него малыша.
Тогда Олаисен легко, словно перышко, поднял Ханну на руки и стал покачивать, как будто баюкал ребенка. Вокруг них развевалась ее шаль.
Его волосы казались Карне волосами ангела, летящего на ветру. А юбки Ханны, пока он нес ее обратно в пролетку, - облепившим их большим красным парусом.
Все это было необычно и красиво. Карна подумала, что никто не вел себя так на пристани у всех на глазах. И рассказ Исаака о зверстве Олаисена почти утратил силу, когда она увидела, как бережно он посадил Ханну в пролетку и сам сел рядом с ней. Так он и сидел, обняв ее, уже до конца.
Началась суматоха, матросы приготовились поднять трап, когда неожиданно вниз по трапу сбежала Сара. Шпильки у нее выпали, и косы казались толстыми канатами, летящими за ней по ветру. Корзинку свою она где-то потеряла.
- Ханна! Я остаюсь с тобой! - решительно кричала она. - Я никуда не еду! Слышишь? Там и без меня людей много. Я хочу остаться с тобой!
Внимание всех было приковано к Саре. Папино тоже. Наверное, они приняли ее за ожившую покойницу. Карна вспомнила рассказ о том, как Иисус воскрешал мертвых.
С парохода Фома кричал Саре, чтобы она вернулась. Что билет оплачен. Но в его голосе не слышалось гнева. Только усталость.
Сара добежала до пролетки Олаисена и села в нее. Теперь уже Карна не могла различить, где там Ханна, а где Сара. Они смешались в один клубок из платьев.
Пароход отошел от пристани, и Ханнины стоны затихли.
Бабушка стояла с малышом на руках, немного отстранив его от себя, точно не знала, что ей с ним делать.
Наконец к нам подошел Олаисен. Он кивнул всем, не глядя на папу и Анну. Потом поблагодарил бабушку за помощь и забрал у нее ребенка, но не ушел, а стоял и махал платком, пока пароход не скрылся за островами.
Когда Сара и Олаисены уехали, Карна случайно услыхала, как одна женщина на пристани сказала другой:
- Подумать только, фру Олаисен даже не помахала матери на прощание!