- Олаисен чертовски силен! Ты видела, как он… - отозвалась другая, не отрывая глаз от моря, словно ждала еще чего-то.
Заметив Карну, они заспешили прочь.
Дома все словно притихло. Звуки, не уехавшие в Америку, тихо плескались в водорослях. Они негромко заворчали, когда папа в последний раз взмахнул веслами и лодка ткнулась в берег.
Только собака, летом никогда не заходившая в дом, вышла им навстречу, виновато виляя хвостом. В усадьбе не было никого, кроме Бергльот и служанки. Работники разъехались.
Один работал теперь на верфи у бабушки, другой нанялся к пастору. Так сказал папа.
В Рейнснесе для мужчин не осталось работы. Разве что зимой сметать снег с крыльца и расчищать дорожки.
На дворе они остановились, и папа, глядя на закрытые окна и двери, тяжело вздохнул.
Анна как будто поняла, что он хотел сказать, и взяла его под руку.
Ручка колодезного ворота поскрипывала от ветра, калитка в сад была отворена. Раньше такое было невозможно - домашние животные могли попортить клумбы.
Голубятня была пуста.
Однажды вечером, когда взрослые думали, что Карна уже спит, Фома созвал всех голубей. Не обычным тихим вечерним воркованием, а каким-то испуганным, словно предупреждал их о надвигающейся беде.
Утром в голубятне было непривычно тихо.
Исаак сказал, что Фома держал мешок перед окошком голубятни, пока все голуби не попали в него.
Наверное, Карна слышала через подушку, как они тихо ворковали, когда он уносил их.
Под голубятней валялось несколько блестящих перышек. Карна собрала их и положила в коробку из-под табака. Потом пошла искать перья возле помойки и в канавах за хлевом. Но ничего не нашла. Уле сказал ей, что Фома все сделал очень тщательно. Она не поняла, что это значит, но спросить побоялась.
Не пахло и вымытыми подойниками, которые обычно сохли на заборе.
Фома вымел хлев и все помещения, они стояли пустые.
В доме Стине в затворенных окнах, словно призраки, белели занавески. И никто не выглядывал из-за них.
Внутри было почти пусто. Чужие люди приехали в Рейнснес и забрали вещи Стине и Фомы.
Когда в дом вошли последние приехавшие, Карна пошла за ними. Но не прошла в комнаты, а остановилась в сенях, где еще пахло Фомой. И еще чем-то. Может, смолой?
Она села на ступеньки лестницы, ведущей на чердак, и к ней спустились растения Стине. Это удивило ее, потому что крючки, на которых они висели, были пусты.
Карна обхватила колени и осмотрелась по сторонам, ей не хотелось ни о чем думать. И тогда она явственно ощутила в себе большое пространство, в котором не было ничего, кроме пустоты.
Книга третья
Глава 1
Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подробно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
Первое послание к Коринфянам, 13:12,13
Наступило 10 августа 1884 года, на старинном календаре этот день был помечен решеткой в память о том, что в этот день был сожжен мученик Лаврентий.
В тот день на пристани собралось много народу, их привели туда слухи, что на берег будут сгружать какой-то большой ящик, который прислан в "Гранд Отель".
Некоторые предполагали, что это новое пианино. Другие говорили, будто это рояль, какой-то необыкновенный, его привезли на пароходе прямо из Гамбурга. Мало кто видел такие рояли своими глазами.
Когда ящик прибыл и один из грузчиков увидел его, он засомневался, что подъемный кран выдержит такую тяжесть. Другой предложил поставить ящик на ребро, чтобы он лучше висел на ремнях.
В это время по трапу бегом поднялась фру Дина, крича что-то по-немецки, чего никто не понял. Но сведущие в немецком люди считали, что это была брань.
За ней поднялся Вилфред Олаисен. Он хотел проверить сопроводительные бумаги. Пока он проверял, у него за спиной толпились грузчики.
Все верно! Этот ящик не тяжелее того железного груза, что он сгрузил несколько дней назад. Олаисен бодро кивнул Дине и пружинистым шагом поднялся на мостик, чтобы лично наблюдать за погрузкой. Разве не он хозяин и пристани, и крана? Разве не на нем лежит вся ответственность?
Дина следила, как поднимали рояль. Несколько раз она порывалась что-то сказать. И несколько раз чуть не свалилась с ящика, на котором стояла, потому что всем телом повторяла движение рояля. Правда, в последний момент она всегда успевала ухватиться за поручни и снова принять гордую осанку.
Когда драгоценный груз висел между небом и землей, возникла другая трудность - как опустить его точно на телегу, чтобы везти дальше. Достичь такой точности было трудно, хотя к крюку был прикреплен направляющий трос.
Пришлось спустить груз, чтобы прикрепить еще один трос. Ящик сильно раскачался. Все затаили дыхание.
С моря несло мелкий дождь и тяжелый влажный туман. Это изрядно затрудняло работу. Прикрепление троса и новые попытки поставить ящик на телегу заняли много времени. Олаисен нервно покрикивал. Люди начали терять терпение.
Помощник пекаря коротал время, объясняя парнишке из кузницы Олаисена, что ящик, висящий над пристанью, ни за что не пройдет в двери "Гранд Отеля".
Самодовольный парень, в обязанности которого входило подметать кузницу, высказал мнение, что ящик надо просто бросить на телегу как есть и послушать, остался ли в нем еще хоть какой-нибудь звук.
Подружка толкнула его в бок и испуганно покосилась на Дину. Ее только что взяли в "Гранд" заправлять постели, и она боялась, что поведение ее дружка сочтут слишком непочтительным. Поправив чепчик, она с оскорбленным видом отошла прочь, и ее друг остался в полном одиночестве.
Растрепавшиеся от ветра волосы мешали Карне смотреть. Каштановые пряди то и дело закрывали ей все лицо. К тому же ее беспокоил укус клеща. Она все время наклонялась, чтобы почесать ногу, убирала с лица волосы и не отрывала глаз от висящего ящика.
Как, интересно, выглядит настоящий рояль? Она видела его на одной бабушкиной фотографии. Хороший рояль делался непременно из лучших сортов палисандра, полированного, с темными разводами. Подставка для нот, которая могла подниматься и опускаться, была похожа на украшение.
Звуки такого рояля, как и пароходные гудки, будут слышны во всем Страндстедете, и она, сидя дома, сможет слышать, что бабушка играет у себя в "Гранде".
Рояль стоял на медных колесиках, и у него были округлые формы. Он был очень тяжел, и с этим приходилось считаться. По словам бабушки, чтобы перекатить его на колесиках по комнате, требовалось двое сильных мужчин. А о том, чтобы его поднять, не могло быть и речи. Но при перевозке без этого было не обойтись.
Лебедка скрипела и скрипела.
Несколько недель Карна сердилась на бабушку, которая решила, что во время концерта в честь освящения рояля играть на нем будет не Карна, а Анна. Бабушка будет играть на виолончели, а Карна только петь.
Карна знала наизусть много мелодий, кроме Брамса. Но бабушка сказала, что кто угодно не может играть на новом инструменте. Карна обиделась, услыхав слова "кто угодно", но промолчала.
Она пожаловалась Анне, и Анна сказала, что это бабушкин концерт и бабушкин рояль.
- Мы должны постараться и сделать все, что в наших силах. А поешь ты очень, очень красиво. - Больше Анна не захотела говорить на эту тему.
Карна пожаловалась и папе, но он ответил, что с ее стороны будет умно не донимать этим бабушку. Он знает Дину: если она рассердится, она не разрешит Карне и петь.
- Тебе двенадцать лет, и ты уже достаточно взрослая, чтобы понять: бабушка относится к роялю как к святыне.
- Нельзя поклоняться идолам.
- Оставь при себе свои библейские проповеди!
Но позже, когда в гостиной не осталось никого, кроме них, и никто не мог их видеть, он подул ей в шею, как бывало в детстве. Карне стало щекотно, и она засмеялась.
Каждый день они репетировали свою программу, и Карна невольно виделась с бабушкой. Но разговоров с ней она избегала.
Однажды ночью Карне приснилось, что они с бабушкой на чердаке в Рейнснесе играют сонату для виолончели и фортепиано Брамса. На чердаке было не так темно, как обычно. Свет с шумом лился со всех сторон.
Во сне Карна помнила концерт Брамса почти наизусть. И бабушка не возражала, когда она села за рояль. Неожиданно Карна поняла, что звучит вовсе не бабушкин новый рояль - звуки лились из ее пальцев. Музыка рождалась в ней. Это была ее музыка!
Неизвестно, понимала ли это бабушка, потому что она продолжала играть на виолончели. Но вдруг виолончель умолкла. Бабушка водила смычком, но ни одного звука не было слышно.
Вокруг них по-прежнему с шумом лился свет, и бабушка незаметно исчезла. Осталась только виолончель. Смычок прикасался к струнам, но звуков не было.
Когда Карна проснулась, она больше уже не сердилась на бабушку.
Рядом с телегой стоял дородный человек в рабочей одежде, несколько лет назад он выполнял в "Гранд Отеле" столярные работы. Потом его пригласили на работу к директору банка и к Олаисену. А также к председателю местной управы.
Только сейчас столяр наконец понял то, над чем долго ломал голову и что представлялось ему неразрешимой загадкой.
Вопреки его вежливым протестам фру Дина настояла на том, чтобы дверь с задней стороны дома, которая вела непосредственно в столовую, была двустворчатой. Столяр считал, что с задней стороны дома такая дверь ни к чему. Все пользуются парадным входом, а с дороги эту красивую двустворчатую дверь никто не увидит. К тому же зимой из нее будет дуть.
- Будем больше топить, вот и все, - сказала фру Дина и настояла на своем. Столяр решил, что Дина так легкомысленно относится к зимним морозам, забыв, что здесь не заграница, где нет ни зимы, ни морозов и круглый год цветут цветы.
- Как вам будет угодно, - сказал столяр, - но помяните мое слово - здесь будет холодно!
Однако теперь, когда рояль раскачивался в воздухе между небом и большой кузнечной телегой Олаисена, столяр понял, что вещь эта обладает особой ценностью. Несколько лет двустворчатая дверь с задней стороны гостиницы ждала своего часа. Она должна была сослужить свою службу только один раз! Наверное, это и был тот самый раз?
Столяр уже радовался, что сможет сообщить людям необычную новость: фру Дина велела ему сделать дверь, которую никто не мог видеть, только ради какого-то инструмента!
Ни у одной женщины не хватило бы ума подумать об этом до того, как грузчики явятся сюда с этим чудовищным ящиком, который можно будет внести в дом, лишь разрушив стену. А вот она подумала об этом еще несколько лет назад!
Еще большее уважение внушал людям ее банковский счет. Откуда у нее столько денег? Рейнснес давно захирел. Там теперь никто не живет. Последним оттуда уехал доктор с женой. Может, правы те, кто говорит, будто эта женщина, живя здесь, торгует за границей домами, строительным лесом и кирпичом? Или, напротив, правы другие, утверждающие, что она продала дом и вложила деньги в бумаги? Столяр никогда не понимал, как это люди держат состояния в бумагах, так что в последнем он сомневался.
А может, фру Дина пользовалась кредитом и хотела внушить людям, будто она очень богата? Но это не было похоже на правду. Она расплачивалась со всеми, кто у нее работал. И никто не замечал, чтобы она находилась в стесненных обстоятельствах.
Зато она строго придерживалась того, что называла уговором; столяр же, со своей стороны, называл это просто сдельщиной. Уговор состоял в том, что он за одну работу получает одну плату, но за следующую работу ему платят уже иначе.
Вначале планы и разные расценки Дины сбивали столяра с толку. Но потом он просто стал делать вид, будто разбирается в расчетах.
Конечно, он записывал все на оберточной бумаге, но так и не понял, обманула ли она его хоть раз. Подозрение так мучило столяра, что однажды он не выдержал и спросил у нее, почему всякий раз он получает по-разному.
Дина пригласила его в свой кабинет, который находился за стойкой в приемной. Там она разложила на столе пачку бумаг с чертежами и начала объяснять. С цифрами, скобками, плюсами и минусами. Время от времени она поднимала на него глаза и спрашивала:
- Понятно?
Да, он все понимает! Но если он не сможет выполнить порученную ему работу? Если не справится…
Тогда он заработает меньше потому что ей придется пригласить еще одного столяра. Например, из Тьельсунда или даже из Тромсё. Возможно, этот, другой, столяр сделает всю работу, и тогда первый окажется вообще лишним.
Столяр уступил, но поинтересовался, почему за работу в конце он получит больше, чем за работу в начале.
- Конец работы всегда бывает труднее, чем начало. У нас назначен день окончания работ, - объяснила Дина и обвела красным кружком дату, стоявшую на бумаге. - Понятно?
Кончилось тем, что столяр согласился на ее условия. Но он никому не сказал о своих сомнениях, опасаясь, как бы кто-нибудь не узнал, что его, может быть, обхитрила женщина. Напротив, теперь на пристани он превозносил дальновидность фру Дины. Подумать только, она предусмотрела, каким образом можно будет внести в комнату такой ящик, ведь прежде здесь не было ни одного столь большого предмета. И все это задолго до того, как этот рояль спустили с парохода на берег!
Столяр расхваливал то время, что он работал в "Гранде". Один день был не похож на другой. А все потому, что фру Дина сама приходила посмотреть, как идет работа, расспрашивала, допытывалась и радовалась удачам. Он чувствовал себя столяром самой царицы Савской.
Наверное, он уже никогда в жизни не насладится ароматом Дининой пекарни, достигавшим даже комнаты на чердаке, и никогда больше горничная в блестящем шелковом платье не принесет ему кофе в кофейнике с синим узором и свежего песочного печенья в маленькой вазочке на ножке.
Знаете, сколько стоит такое печенье в кондитерской? И думаете, это вычиталось из его жалованья? Ничуть не бывало! Напротив, ему давали даже бумажный пакет для печенья, чтобы он мог порадовать детишек, которые выстраивались в ряд, когда он приходил домой.
В то время он хорошо спал по ночам. По правде сказать, так он не спал никогда в жизни. Он тогда все посвистывал, потому что говорить он не любил. И никогда он не гордился так своим мастерством, как во время работы в "Гранде". А разве пробст и председатель управы не говорили, что пригласили его строить новую школу по рекомендации фру Дины?
А разве она сама не хвалила его? Не говорила, что он работает удивительно ловко и точно? Что умеет вырезать профили в досках так, что, будучи соединенными, доски кажутся единым целым. И уж если на то пошло, это правда.
Столяр даже решил, что наденет чистый воротничок и пойдет на концерт, о котором фру Дина велела написать большую афишу.
Если там будет много народу и он не сможет протиснуться внутрь, он постоит в дверях. Но ему не хочется лишать себя удовольствия послушать, как будут музицировать фру Дина и докторша.
И не потому, что он возомнил, будто понимает музыку, а потому, что сделал двери, сослужившие службу, ради которой и были сделаны, - через них в гостиницу внесли рояль, прибывший из Гамбурга!
Оказалось, что внести рояль в дом было еще недостаточно. Теперь его следовало настроить. Поэтому концерт отложили до тех пор, пока из Трондхейма не приедет настройщик.
Вдова бывшего владельца гостиницы, сестра пекаря, считала, что фру Дина только по лености отказалась сама настроить свой рояль. Хотела похвастаться перед всеми, что готова оплатить многодневную поездку настройщика, чтобы он сделал работу, которую сделать так же просто, как вязать крючком. Вот оно, высокомерие!
Жена хозяина извозной станции тут же внесла свою лепту, рассказав, что Грёнэльвы и в Рейнснес в свое время приглашали настройщика из Трондхейма. Правда, кое-кто в этом усомнился. В те дни рассказы о величии Рейнснеса выглядели смешно. Как сказки и преувеличения. Во всяком случае, былое величие не помогло Рейнснесу, особенно теперь, после смерти Андерса и отъезда в Америку Фомы и Стине. Кажется, это было в семьдесят девятом? В тот год, когда закончили строить верфь?
Вениамин Грёнэльв не мог позволить своей жене и больной дочке томиться в пустом Рейнснесе, тогда как сам он был окружным врачом в Страндстедете. Это все понимали.
Олаисен говорил, что теперь в Страндстедет приезжает много народу. Среди них были даже двое русских и один финн. Не считая молодых парней из Вестланда и Хельгеланда. А также девушек из Стейгена и Лофотенов. Приезжали люди и из средней части страны. Все комнаты в домах и все домишки были забиты приезжими.
Новое время - это новые дороги и новые возможности, говорил Олаисен. Жители долин, перебравшиеся сюда со своим скарбом и поднимавшие целину на северных склонах, тоже брались в расчет. Как и все остальные, они покупали в Страндстедете обувь и муку. Рейнснес существовал только для мертвых. Скоро единственными животными там останутся мыши и муравьи.
Но "Гранд Отель" процветал, так говорил управляющий банком. Фру Дина недавно внесла крупную сумму на свой счет в Сберегательном банке Страндстедета. Какую? Нет, нет, он должен сохранять конфиденциальность!
А вот адвокат точно знал, что доктор Грёнэльв, безусловно, получил помощь от своей матери, когда расплачивался за дом старого доктора. Адвокат никому не сказал об этом, кроме редактора газеты, однако каким-то образом это стало известно многим.
Пришли все. Богатые и бедные, молодые и старые. Знатные и незнатные. На всех столбах и стенах домов были расклеены афиши. Добро пожаловать, все вместе и каждый в отдельности! Вход бесплатный!
Жителей Страндстедета ни в коем случае нельзя было назвать сбродом. Это селение возникло потому, что нашлись люди, у которых было чем торговать. Торговля здесь стала главным делом. Купля и продажа. Чем занимались бедняки, чтобы поддержать свою жизнь, было несущественно. Пусть радуются, что живут.
Люди сидели на стульях и стояли вдоль стен. Все окна были открыты - от такого множества народу было жарко, как от нескольких кафельных печей. Легкие белые шторы надувались над подоконниками, как будто паруса.
На одном из почетных мест впереди всех рядом с Олаисеном сидела Сара. Она слышала, как он сказал Анне и Дине, что Ханне, к сожалению, нездоровится. В известном смысле так оно и было. Но Саре не хотелось сейчас думать об этом.
Ее глаза не отрывались от большого коричневого рояля в конце комнаты. Он был открыт. И показывал всем свое тайное нутро.
Тонкая палочка держала крышку. Казалось, что она вот-вот упадет на руки или на голову тому, кто окажется поблизости. На стуле, почти скрытом пальмой, сидела Анна в небесно-голубом бархатном платье. Ей предстояло торжественно освятить новый рояль.
Сара вспомнила, как в Рейнснесе сама училась играть на пианино. Но у нее не было возможности упражняться сколько нужно. Всегда что-нибудь мешало. Когда же в Рейнснес приехала Анна, Сара поняла, что никогда не научится играть, как она. И забросила занятия.
Теперь в ее обязанности входило ухаживать за Ханной и двумя малышами. Она не жаловалась, потому что ни в чем не нуждалась. И радовалась, что она не Ханна. Иногда ей хотелось написать в Америку о том, что творится в доме. Но к чему их огорчать? Они там наконец приобрели землю и обзавелись добрыми соседями.