Алена постояла за его спиной, наблюдая, как Сережка читает. Она поняла, что он не читает, а проглядывает. Это была его манера знакомиться с художественной литературой. Алена отошла от Сережки, она усилием воли заставила себя отойти, но ее неудержимо тянуло к этому очкарику. Если бы он знал, до чего она докатилась. "Микробами любуешься, б-р-р!" сказала она ему, а на другой день раздобыла точно такую же книгу о происхождении жизни и две недели, умирая от скуки, грызла химические формулы, мало что понимая в них, засыпая на каждой странице. Все же основную мысль Алена освоила, точнее, запомнила, что… "в основе зарождения жизни - прогрессивная эволюция все усложняющихся углеродистых соединений". А когда прочитала о возможности существования жизни, в основе которой лежит не углерод, а близкий ему по таблице Менделеева кремний, то прямо обрадовалась наступившей в ее сознании ясности. Она представила образно: кремень - камень. Человек - из камня. У всех прапрапрадедушка - Камень! Она чуть стихи на эту тему не написала: "Бушевал в мире пламень, с днем рождения, Камень!" Но дальше не пошло.
Алена покрутилась около колонок и снова приблизилась к Сережке. Она давно выбирала момент для разговора, к которому подготовилась. Сережка не участвовал в суете около проигрывателя, как бы отсутствовал. И Алена томилась. Это их объединяло.
- Сереж, как ты считаешь, - спросила она, - в основе жизни может быть кремний? Камень-прадедушка? - добавила она.
У Сережки взлетели над полукружьями очков брови, и вслед за этим он странно как-то, сначала удивленно, а затем насмешливо заулыбался.
- Давыдова? Ты что?
- Что? - смутилась Алена. - Следы на земле остались же? Крапива, папоротник… Колючки на крапиве - это же окислы кремния?
- Послушай, Давыдова… - Сережка рассмеялся. - Ой, Давыдова!..
- Что? - Алена почувствовала, что краснеет.
Заиграла музыка, все торопливо, торжественно расселись. Сережка отложил книгу, Алена отошла от него, села на стул у окна так, чтобы "академик" не мог видеть ее лица. Она не слышала музыку, чувствовала только, что продолжает краснеть. "Что я такого сказала? Может, я глупость сказала?" Она не была убеждена в твердости своих знаний. "Может, я что не так поняла?" Ее щеки пылали.
Глава шестая
Педсовет с родителями назначили на субботу, а в четверг приехала в школу журналистка. Алена узнала об этом на уроке от опоздавшей Раисы Русаковой. Она задержалась в комитете и уже успела поговорить с журналисткой.
- Модная, очки в пол-лица.
- Какая журналистка? - удивилась Алена.
- Лидия Князева Читала: "Девочка из горного аула"? Это она написала.
- А зачем она приехала?
- За огурцами.
- Слушай, серьезно, зачем она приехала?
- По письму.
- Мы же не послали. Я была против. Зачем вы послали?
- Тише, - сказала Раиса, глядя в парту.
- Вожак, зачем вы послали?
- Тише! Чего ты бесишься? Я сама не знала. Валера Куманин послал. Каждый человек имеет право послать письмо в газету.
- От себя послал?
- Не знаю. От себя и там еще какие-то подписи.
- Давыдова! Русакова! Опоздала и еще разговариваешь, - сказала Марь-Яна тем же ровным голосом, каким объясняла новую тему.
- Это не она, это я разговариваю, - сказала Алена. - Можно вопрос? Это я не понимаю. Русакова понимает, а я не понимаю.
- Все вопросы на классном часе.
- Я хочу сделать важное заявление. - Алена поднялась.
- Давыдова, выйди из класса. У нас школа, а не парламент.
- Пожалуйста, но я все равно скажу.
- Давыдова!
Марь-Яна не дала ей сказать. Алена вышла из класса. "Хорошо, мне затыкают рот, тогда я напишу". Алена оделась, выбежала на улицу, купила в киоске на углу конверт, стержень для шариковой ручки. Два квартала - от школы до кинотеатра "Мир" - шла, держа конверт в руке. Мысленно она сочиняла письмо-протест, которое собиралась вручить Марь-Яне. На рекламном щите кинотеатра был изображен человек с пистолетом: "Свой среди чужих, чужой среди своих". В кассе продавали билеты. "Она меня выгнала? Хорошо. Я пойду в кино, - решила Алена. - Письмо-протест потом напишу".
Полтора часа в кино пролетели незаметно. "Интересно, догадалась Раиса взять мою сумку с книжками?" - скучно подумала Алена, возвращаясь к будничным событиям. Конверт в кармане смялся. Она его мяла и комкала, забывшись, переживая судьбы героев. Конверт надо покупать новый. Нет, сначала она поговорит с Валерой Куманиным.
Мать Валеры Куманина пришла с работы с головной болью. Валера смотрел телевизор, зарубежную эстраду.
- Сделай потише, - сказала усталая женщина.
- Ладно, отстань.
- Отец где?
- Не знаю, отстань.
- Валера, у меня болит голова. Сделай потише, я тебя очень прошу. Что ты такой бессердечный?
- У тебя она всегда болит. Что мне теперь… не смотреть телевизор?
- И сними эту майку, увидит отец, прибьет.
Валера убавил громкость. Он стоял у телевизора, держась за ручку громкости и заглядывая в экран, кривлялся в ритме зарубежной эстрады. Мать смотрела на его толстенький, обтянутый джинсами зад, на эту ужасную майку и не могла понять, куда же девался ее сын. Был Валерик, мальчик, сыночек, а теперь нету, одни джинсы и майка.
Ей трудно было понять, как в их рабочей семье вырос такой "обалдуй". Отец своими руками домик на садовом участке построил, на заводе уважаемый человек, списанную "Волгу" ему выделили. Сама она с утра до вечера в больнице. Лариса Викторовна работала сестрой-хозяйкой в детской инфекционной больнице.
За ритмами зарубежной эстрады Валера не услышал звонка. Алене открыла мать. Она кивнула девочке и, оставив ее одну в прихожей, пошла в комнату, где орал телевизор.
- К тебе пришли.
- Чего? Кто?
Валера поднялся с кресла, провел машинально руками по ремню, проверяя, хорошо ли заправлена майка.
Поворачивая к шестиэтажному панельному дому, Алена еще точно не знала, что скажет Валере. Она его спросит: "Ты учишь уроки? Не учишь, ну и сиди, молчи! Сережка Жуков может посылать письма в газету про плохих училок, а ты не имеешь права. Для того чтобы говорить правду другим, дистанция нужна, понял? Надо правду на себе сначала проверять, как врачи. Сначала на себе болезнь проверяют, а потом лечат других".
Но, войдя в прихожую и поздоровавшись с неприветливой, усталой женщиной, матерью Валеры, Алена решила: все глупо про дистанцию, он не поймет. Она ему скажет просто: "Рыба такой же человек, как твоя мать".
Появился вихляющей походочкой Валера, и Алену в его облике что-то так поразило, оттолкнуло, что она забыла все приготовленные слова. "Попрошу у него книжку, - лихорадочно подумала она, - учебник по геометрии, скажу, что свой в школе забыла".
- Привет! - растерянно проговорил Валера. Он не ожидал увидеть Алену. В следующую секунду Валера поспешно сложил руки на груди, переплел их и крепко прижал к себе, как будто ему сделалось холодно, а на самом деле загораживая надпись на майке. Но Алена успела уже прочитать. Надпись ее ошеломила.
- Привет! - сказала Алена. - Ты разве здесь живешь?
- А где же?
- А Григорьевы где живут?
- Какие Григорьевы?
- Цветоводы.
Алена говорила первое, что приходило ей в голову, а сама неотрывно смотрела на руки Валеры, из-под которых торчали кончики букв, сдвинутые близко друг к другу вместе со складками майки. Она уже сомневалась: правильно ли прочитала?
- Какие цветоводы? - спросил Валера.
- Григорьевы. Кактусы разводят. Ну, если не знаешь, извини.
Она вышла и быстро захлопнула за собой дверь. "Неужели я сама это придумала? Но зачем он тогда закрыл надпись руками?"
Марь-Яна перехватила Алену на лестнице.
- Давыдова, ты что о себе думаешь? Если я тебя выгнала из класса, это не значит, что ты можешь уходить и с других уроков.
- Это - вам!
Алена достала из-за спины и протянула запечатанный конверт. Марь-Яна взяла письмо, девчонка, громко топая и размахивая сумкой, побежала в класс.
Марь-Яна распечатала письмо. На двойном листе, вырванном из тетради в клеточку, был нарисован кулак. У Марь-Яны от неожиданности дрогнули пальцы. Она подумала, что Алена посылает ей этот кулак, но оказалось, что через нее - Куманину. Это было официальное уведомление о начале военных действий против Валеры Куманина.
Алена вспомнила существующую в этой школе в младших классах традицию. Ее начал искоренять еще старый директор, но так и не искоренил. Девчонки, второклашки и третьеклашки, своеобразно выясняли между собой отношения - на дуэлях.
Алена была заядлой дуэлянткой. Она долю оставалась маленькой, не росла И ее дразнили "лилипуткой". Но всем, кто ее так называл, Алена посылала ультиматум. "Ты презираемая Дылда, - писала она, - я тебе рисую кулак и вызываю на дуэль".
Дуэли происходили под лестницей. Обидчица и обиженная надевали рукавички на правые руки, затем по сигналу секундантов девчонки сходились и ударяли друг друга в лицо. Кто первый плакал, тот проигрывал. Часто такие дуэли заканчивались миром. Но Алена была непримирима, она дралась до своих или чужих слез и всем, кто ее называл "лилипуткой", посылала ультиматумы.
- Какие они еще дети, - сказала Марь-Яна, входя в учительскую.
Марь-Яна решила: Алена, рисуя кулак, играет в детскую игру. Но и тогда и теперь, рисуя кулак, Алена не играла. Конечно, кулак - язык игры. Но Алена и книжки не любила читать, в которых от всех сложностей жизни оставался один язык игры. Под лестницей тоже было не просто. Она шла туда, собрав все душевные силы, чтобы не отступить, не зажмуриться, не заплакать. И тогда, и теперь она все делала всерьез.
На следующей перемене Марь-Яна нашла Алену в коридоре у питьевого бачка.
- Давыдова, ты знаешь, где живет Анна Федоровна?
- Знаю. В сороковом доме.
- Квартира двадцать семь.
- Квартиру я не знаю.
- Я тебе говорю - двадцать семь. Вот ключи.
- Зачем? Вы письмо мое прочли? Я не буду с ним учиться в одной школе. Он не имел права посылать письмо. У него, знаете, что на груди написано? Только никто не видит. Он - хунта.
- Потом про письмо. Потом, Давыдова, поговорим. Сейчас нужно выпустить кошку.
- Кошку? - спросила Алена и, не выдержав серьезного тона, заулыбалась.
- Не улыбайся, я тебя прошу о серьезном деле. Анну Федоровну увезли в больницу. Медсестра занесла ключи, а у меня урок. Кошка второй день под замком, поняла? Хорошо, если там есть мыши, а если мышей нету?
- У меня тоже урок - физика.
- Я скажу, что послала тебя.
- А встреча с журналисткой когда будет?
- Завтра… На завтра перенесли. Вместо литературы будет.
- Только выпустить кошку, да?
Марь-Яна привлекла к себе Алену, обняв за плечо как-то по-мужски, неумело, и тут же отстранила, почти оттолкнула.
- Иди, белая ворона, на голове корона, зовут ее Алена.
Алене было приятно, что Марь-Яна знает ее стихи.
В последние дни снег опять начал таять. Во дворе большого серого дома лежали большие, слежавшиеся серые сугробы.
Подъезд был как все подъезды, в которых собираются по вечерам мальчишки со всего двора. Под лестницей все побеленное пространство над головой - в черных пятнах от сгоревших спичек. А в одном месте кто-то приклеил окурок. Алена оглянулась по сторонам, достала из волос шпильку и процарапала по закопченному спичками потолку под лестницей: "Придурки - не гасите в потолок окурки". После этого быстро взбежала на третий этаж. Тут немного отдышалась, довольная собой, достала ключи. Одно доброе дело сделано. Можно приступать ко второму.
Странно было открывать самой дверь чужой квартиры. Да еще квартиры нелюбимой училки. Алена решила не входить. Повернув два раза ключ в замке, она приоткрыла дверь и негромко позвала кошку:
- Кис! Кис!
В коридоре появилась кошка. Алена распахнула дверь пошире. Кошка осталась на месте. Она была, может быть, и не с лишаями, но Рыба на всякий случай смазала все подозрительные места зеленкой. К тому же кошка была одноглазая и рыжая. В коридоре в настороженной позе стояло фантастическое зелено-рыжее животное. Оно смотрело на Алену большим зеленым глазом, который неистово светился, сужаясь и расширяясь.
- Иди! - сказала Алена.
Кошка ей понравилась. Она была прекрасно драная.
Алена решила войти. То, что у Рыбы жила одноглазая, такая симпатичная кошка, перевернуло в Алене привычное представление об училке.
- Кис! Кис! - сказала девочка, входя и наклоняясь, чтобы погладить. Кошка, сверкнув зеленым огоньком, метнулась в комнату. Алена вошла за ней и в комнату. Рыба жила в небольшой однокомнатной квартире. Бросилась в глаза белизна неубранной постели, стул, на котором стояли пузырьки с лекарствами.
- Выходи, кис, кис… - сказала Алена, оглядываясь. Кошка, видимо, была под тахтой. Алена чувствовала себя немного воровкой. Ей сказали - выпустить кошку, а она воспользовалась тем, что оказалась здесь, жадно оглядывала стены, стол, книжные шкафы, пытаясь представить по тем вещам, которые попадали в поле зрения, что за человек их училка.
За окном было видно дерево. Против форточки на выставленной наружу дощечке и на ниточках висела пластмассовая баночка из-под плавленого сырка "Янтарь". Синицы одна за другой слетали с дерева, садились на край баночки и, покачавшись, улетали. Кормушка была пуста. "Они привыкли, - поняла Алена. - А Рыба заболела, и некому насыпать корм".
За стеклами на книжных полках - несколько фотографий: Толстой, Чехов, Гагарин… И рядом летчик с приникшей к нему девочкой. Летчик - в унтах, в распахнутой куртке, а девочка в белом платьице и в шлеме. Алена не сразу узнала в тоненькой, восторженно глядящей девочке - Рыбу. Только увидев еще одну фотографию, на которой Анна Федоровна в куртке и шлеме стояла на ступеньках пединститута (за спиной видна была вывеска), Алена поняла: "Да это Рыба в детстве и в молодости". С обеих фотографий смотрели веселые глаза, и в застывших движениях угадывалось что-то озорное, хорошее. "Как же она Рыбой стала?" - подумала Алена.
На книжных полках стояли толстые книги - словари, Шекспир, Шиллер, Данте, Гете. Все в красивых переплетах с золотым тиснением. Несколько книг лежали на полу под стулом. Две желтенькие книги - на постели. Одна на простыне под одеялом, другая, раскрытая, была брошена страницами вниз на скомканное одеяло. "Книг много - вот что, - подумала Алена. - Даже спит с книгами". Она взяла раскрытую книгу, под ней лежал карандаш, а в книге были отчеркнуты слова: "Между прочим, я в шутку требовал от детей, чтобы они, повторяя за мной то, что я говорил, пристально смотрели на большой палец. Просто не верится, как помогает достижению великих целей соблюдение подобных мелочей. Одичавшая девочка, привыкшая целыми часами держать голову и туловище прямо и не глазеть по сторонам, только благодаря одному этому делает успехи в своем нравственном развитии…"
Слова "одичавшая девочка" были подчеркнуты дважды. "Это она про меня, это я - одичавшая девочка", - подумала Алена, держа перед собой большой палец, пытаясь сосредоточить на нем все свое внимание. Но не сосредоточилась, а огорчилась, даже обиделась на Рыбу. Алена посмотрела, кто автор: "Какой-то Иоганн Генрих Песталоцци, из работ 1791–1798 г. Педагогический опыт в Сланце". Два имени - Иоганн, Генрих, а какие глупости пишет - сосредоточить внимание на большом пальце. Она посмотрела, что он еще пишет. Ей попались отчеркнутые слова: "Дорогой друг, на детей мои пощечины не могли произвести дурного впечатления, потому что целые дни я проводил среди них, бескорыстно привязанный к ним, и жертвовал собой для них".
"Ничего себе "дорогой друг" - пощечинами советует учить молодое поколение". О Рыбе с изумлением подумала: "Во как разозлилась на нас - про пощечины читает".
Алена положила книжку, как лежала. Она решила больше не подглядывать, как живет Рыба. Расстегнув пальто, Алена опустилась на колени, заглянула под тахту. Неистовый зеленый глаз светился в темной глубине. Кошка зажмуривалась, надеясь, наверное, что если она Алену не будет видеть, то и Алена ее не увидит. И затем снова открывала глаз, смотрела на девочку в упор, неотрывно.
- Выходи, дура, - сказала Алена.
Кошка не выходила. Около тахты стояли меховые домашние туфли. Алена взяла одну туфлю, подошва у нее была совершенно гладкая, скользила по паркету. Алена послала туфлю носком вперед под тахту. Кошка, вытянувшись, метнулась вдоль стены, но из-под тахты не выскочила. Алена пустила вторую туфлю, на этот раз менее удачно. Ей стало жарко. Она сняла шапку.
Заглядывая под тахту, Алена оказалась на четвереньках, как кошка или собака. Она вспомнила, что кошки не любят собак, подумала: "Хорошо бы сюда собаку, сразу бы выскочила".
- Гав! - сказала сердито Алена. - Гав! Гав! Гав!
Она отпрыгнула на четвереньках назад и принялась лаять, как умела, и трясти рыжей челочкой. При этом она подпрыгивала на четвереньках, изображая разъяренного пса. Кошка отделилась от стены и подползла ближе. Ее заинтересовали прыжки Алены. Девчонка устала лаять, села на пол. Кошка смотрела из-под тахты, словно бы ждала, что дальше будет. Алена протянула руку, кошка смотрела неотрывно и не делала попытки убежать. Алена схватила ее, но вытащить из-под тахты не смогла. Издав сердитое мяуканье, больше похожее на хриплое карканье, и оцарапав девочку, зелено-рыжее животное вырвалось и опять забилось под тахту в дальний угол.
- Что же ты такая подлая? - обиженно сказала Алена, разглядывая царапины. - Ты думаешь, если ты кошка, тебе все можно? Не надейся. Мяукать хоть бы научилась. Где у вас зеленка?
Кошка, естественно, ответить не могла.
Через час после того, как Алена получила свое кошачье поручение, в учительской раздался звонок.
- Это очень важно, понимаете? По поводу Анны Федоровны.
Учитель черчения (он взял трубку) сходил за Марь-Яной в класс, урок еще не закончился. Она прибежала встревоженная, запыхавшаяся.
- Да!
- Марь-Яна, она не уходит.
- Что? Кто это говорит?
- Кошка. Она не уходит. Я не знаю, что делать.
- Здравствуй, кошка, - сказала Марь-Яна. - Ты откуда звонишь?
- Отсюда. Она не уходит, понимаете? Она не хочет уходить, я ее не могу достать. Я уже вся исцарапанная. Это, знаете, какая кошка? Это не кошка, а пантера какая-то бешеная.
- Ладно, кошка, закрой квартиру и приходи сюда.
- Ее нельзя закрывать. Ей есть нечего. В холодильнике ничего нет. В морозилке пельмени только. Можно я их сварю?
- Зачем?
- Ну, кошке же.
- Кошки едят пельмени сырыми. Разломи и дай.
- Они холодные. Вы не представляете, какие они холодные. Из морозилки же…
- Закрывай квартиру и приходи сюда. Я сама ее потом выпущу.
- Вы ее не выпустите, вы не знаете эту кошку. Ну, Марь-Яна, можно я сварю? Она - голодная.
- Вари, - сказала учительница. Она повесила трубку, и, пока стояла у телефона, улыбка была на ее лице.
Алена принялась хозяйничать на кухне. Услышав запах пельменей, кошка вылезла из-под тахты и появилась в дверях кухни.
- Сейчас, - сказала Алена все еще сердитым голосом. - Остынут.
Она вынимала пельмени из кастрюли и раскладывала в рядок на газете, разостланной на подоконнике. Когда выложила все, стояла, дула на пельмени, глядя искоса на кошку.
- Сейчас, хоть ты и подлая.