4
Он был на пороге девятнадцатилетия.
В день, когда школа вручала выпускникам награды, он со сцены произнес речь собственного сочинения на греческом языке. Зал был набит битком - ученики, родители. Морис изображал из себя оратора на Гаагской конференции, позволяя себе немного поглумиться. "Ну не глупость ли это, о andres Europeinaici, говорить о том, что войну надобно запретить? Что? Разве бог войны Apec - не сын самого Зевса? Разве война не заставляет вас упражнять мышцы, не укрепляет ваше здоровье? Это истинная правда, достаточно сравнить меня и моего хилого оппонента". Греческий хромал на обе ноги: награду Морис получил за содержание, да и оно особой оригинальностью не отличалось. Экзаменатор решил не придираться - все-таки выпускник, юноша вполне достойный, к тому же учиться едет не куда-нибудь, а в Кембридж. Поставит там на полку книги, которыми его здесь наградили, - их школе реклама. И Морис под бурные аплодисменты получил в подарок "Историю Греции" Грота. Вернувшись на свое место возле мамы, вдруг понял: он стал популярным. Как же это произошло? Аплодисменты не прекращались - это была настоящая овация. Ада и Китти, сидевшие сразу за мамой, что было сил хлопали в ладоши, лица залиты румянцем. Какие-то его друзья, тоже выпускники, скандировали "речь, речь". Такое случалось не часто, и учителя зашикали на распоясавшийся зал, но тут поднялся сам директор. Холл, сказал он, один из вас, и вы всегда будете это чувствовать. Что ж, тут директор попал в точку. Зал захлебывался от восторга не потому, что Морис был какой-то выдающейся личностью. Нет - он был рядовым, таким, как все. И в его лице школа воспевала себя. Потом к нему подходили ребята и говорили "молодец, старина" - не без некоторой сентиментальности - и даже "в этой дыре без тебя будет тоска смертная". В лучах его славы купались мама и сестры. Раньше, когда они приезжали, он держал их на расстоянии. "Извини, мама, но вы с девчонками идите отдельно", - велел он в прошлый раз, когда после футбольного матча они хотели разделить с ним - взмокшим от пота, но невероятно гордым - радость победы. Ада даже расплакалась. Сейчас она безо всякого стеснения болтала со школьным старостой, Китти кто-то угощал пирожными, а мама выслушивала жалобы жены заведующего пансионом - то и дело возникают проблемы с отоплением. Короче говоря, все и вся вдруг пришло в состояние гармонии. Может, это он вошел в мир взрослых и теперь так будет всегда?
Неподалеку он увидел их соседа, доктора Барри, их взгляды встретились, и тот со своей обычной назойливостью воскликнул:
- Поздравляю, Морис, ты сегодня триумфатор! Убедительно! Я пью за твой успех эту чашу исключительно мерзкого чая. - И, осушил "чашу" до дна.
Морис рассмеялся и подошел к нему, испытывая легкое чувство вины - совесть его была нечиста. В начале семестра доктор Барри попросил его взять под крылышко своего племянника, школьного новобранца, но Морис не сделал для мальчишки ровным счетом ничего, как-то душа не лежала. Сейчас он вполне осознавал себя мужчиной, а тогда… жалко, что не хватило духу выполнить такую простую просьбу.
- Ну, каким будет следующий шаг в твоей триумфальной карьере? Кембридж?
- Говорят, что да.
- Говорят? А ты что скажешь?
- Не знаю, - признался герой дня с обезоруживающей улыбкой.
- А после Кембриджа? - допытывался доктор Барри. - Биржа?
- Наверное… бывший партнер отца намекнул: если все пойдет хорошо, возьму тебя к себе.
- Бывший партнер отца возьмет тебя к себе - а потом? Красавица жена?
Морис снова засмеялся.
- Которая произведет на радость всему миру Мориса Третьего? И потом старость, внуки и заключительный аккорд - маргаритки. Так ты понимаешь карьеру? Лично я понимаю ее иначе.
- А как, доктор? - спросила Китти.
- Помогать слабым, милая моя, и наставлять на путь истинный заблудших, - откликнулся тот, окидывая ее взглядом.
- Ну, тут вас любой поддержит, - вступила жена заведующего пансионом, и миссис Холл с ней согласилась.
- Э, нет, не любой. Да и сам я такой только на словах… вот не ищу же я сейчас своего Дики, а наслаждаюсь праздником вместе с вами.
- Приведите вашего чудесного Дики, я хочу с ним поздороваться, - попросила миссис Холл. - А его отец тоже здесь?
- Мама! - прошипела Китти.
- Именно. Мой брат умер в прошлом году, - напомнил доктор Барри. - У вас это просто вылетело из головы. Морис, наверное, полагает, что военные упражнения делают человека здоровее, но с моим братом вышло иначе. Снаряд угодил ему в живот.
С этими словами он ушел.
- По-моему, доктор Барри стал уж слишком язвительный, - заметила Ада. - Это он от зависти.
Она была права: доктор Барри, в свое время бывший героем-любовником, выход на сцену нового поколения переживал болезненно. К несчастью, Морису пришлось столкнуться с ним еще раз. Он прощался с женой заведующего пансионом - эта видная женщина к старшеклассникам относилась с большой симпатией. Они обменялись теплым рукопожатием. Повернувшись, чтобы уйти, он услышал голос доктора Барри:
- Ну-ну, Морис, молодость неостановима - и в любви, и на войне.
- Вы о чем, доктор Барри?
- Ах, молодежь, молодежь! Вам нынче палец в рот не клади. Ты не понял, о чем я? О том, что интереса к юбкам стесняться нечего. Не надо себе лгать, молодой человек, держись открыто. Ничего плохого ты не совершаешь. Открытая душа - это душа самая чистая. Я медик, немало пожил на свете, так что можешь мне верить. Мужчине, рожденному женщиной, нужна женщина, иначе род человеческий вымрет.
Морис посмотрел вслед жене заведующего и внезапно переполнился отвращением к ней, покраснел как рак - ему вспомнились рисунки мистера Даси. Откуда-то из глубин души всплыла неосознанная тревога, ни с чем не сравнимая печаль, неуклюже всколыхнула поверхность - и снова улеглась на дно. Откуда взялась эта тревога, каковы ее истоки - об этом он себя не спросил, ибо его час еще не настал, но в намеке таилось нечто устрашающее… и хотя он был героем, ему захотелось снова стать маленьким мальчиком и брести вдоль бесцветного моря будто в полусне. Доктор Барри продолжал вразумлять его и на правах старого и доброго соседа рассказал много такого, от чего у Мориса стало муторно на душе.
5
Он выбрал колледж, который облюбовали его школьный приятель Чэпмен и еще несколько выпускников Саннингтона, в результате за первый год учебы в университете никаких особых перемен в жизни не ощутил. Он вошел в клуб саннингтонцев, они вместе играли, постоянно встречались за чаем и ленчем, обменивались только им понятными шутками и говорили на своем жаргоне, сидели рядышком в зале и всей оравой ходили по улицам. Иногда они напивались, и тогда кто-то заводил хвастливый рассказ о победах над женщинами, полный таинственных недомолвок. Однако кругозор их не выходил за рамки школьного, многие так и прожили с ним всю жизнь. Они не враждовали с другими студентами, но держались слишком тесной группой, а популярность так не завоевать. Выйти на ведущие роли им мешала и собственная посредственность, к тому же не было смысла сходиться ближе с ребятами из других привилегированных школ - зачем? Мориса такой расклад вполне устраивал. От природы он был ленив. И хотя все проблемы остались при нем, новых не прибавилось, а это уже кое-что. Завеса тайны пока не приоткрывалась. Плотские мысли его тревожили гораздо реже. Он просто стоял в темноте, не пытаясь ничего нашарить, не пытаясь идти на ощупь, словно такое пассивное стояние и было целью, венчавшей столь долгую и болезненную подготовку тела и души.
На втором году учебы с ним произошли перемены. Он уже совсем освоился в колледже, новая обстановка его больше не угнетала. Дни он проводил как и прежде, но по вечерам наступала другая жизнь. Еще на первом курсе он сделал важное открытие: взрослые ведут себя друг с другом вежливо, если, конечно, у них нет оснований вести себя как-то иначе. Однажды к нему в берлогу нагрянули третьекурсники, и он уже приготовился, что вот сейчас они начнут бить тарелки и издеваться над фотографией его мамы. Он даже настроился было поквитаться: вот погодите, наступит день, и я перебью всю посуду вам. Однако ребята вели себя вполне пристойно, и терять время на сведение счетов не пришлось. А преподаватели, те и вовсе отличались безупречными манерами. Морису всегда хотелось, чтобы обстановка вокруг него была спокойная, чтобы и сам он мог благодушествовать. Быть жестоким и грубым удовольствия ему не доставляло. Такое поведение противоречило его природе. Но в школе выбирать не приходилось - прояви он слабость, его бы просто затюкали. А в университете, где поле битвы куда обширнее, наверняка придется здорово огрызаться и кусаться.
Он стал совершать одно открытие за другим. Оказалось, что его окружают самые что ни на есть живые существа. До сих пор люди в его сознании были лишь плоскими картонками, вырезанными по шаблону (сам он только притворялся таковым). Но, бродя вечерами по дворикам студенческого городка и заглядывая в окна, он видел: кто-то поет, кто-то ссорится, кто-то читает книгу. И как-то само собой на Мориса снизошло озарение: а ведь у каждого из них своя жизнь, каждый полон чувств, как и он сам. Со времен школы мистера Абрахамса он никогда не жил в открытую и проповедь доктора Барри отнюдь не воспринял как руководство к действию. Однако понял: обманывая других, он обманывал себя и ошибочно принимал однокашников за пустышки, ибо хотел, чтобы такую же пустышку они видели в нем. Ничего подобного, у каждого из них был свой внутренний мир. "Господи, но ведь не такой, как у меня!" Когда до сознания Мориса дошло, что другие люди - живые существа из плоти и крови, гонора у него мгновенно поубавилось, он ощутил себя грешником: да во всем мироздании не найти столь черствую личность! Не удивительно, что он прикидывался картонной фигуркой - стань его истинная природа явной, его бы с позором вышвырнули за пределы Вселенной. Господь, будучи явлением высшего порядка, его не беспокоил. Куда страшнее было порицание со стороны, скажем, Джои Фетерстонхоу, который обитал этажом ниже, а Ковентри был горше любого ада.
Вскоре после этого открытия он оказался на ленче в обществе мистера Корнуоллиса, их декана.
Гостей было еще двое: Чэпмен и бакалавр-гуманитарий Рисли из колледжа Тринити, родственник хозяина, - темноволосый брюнет с жеманными манерами. Когда их знакомили, он напыщенно расшаркался, а в разговоре никому не давал вставить и слова - то и дело по-дамски чем-то восторгался. Чэпмен, выразительно посмотрев на Мориса, скривил нос, приглашая осадить выскочку. Но Морис решил подождать. Желание обижать людей у него появлялось все реже, и вообще не ясно, так ли ему омерзителен этот Рисли. Хотя… Чэпмен тем временем решил начать атаку сам. Выяснив, что Рисли обожает музыку, он начал его подкалывать:
- Нам, простым смертным, этого не понять.
- А я себя таковым и не считаю!
- Вот как! Тогда нижайше прошу прощения.
- Будет вам, Чэпмен, не портите себе аппетит, - вступил мистер Корнуоллис, который уже понял: за ленчем скучать ему не придется.
- Боюсь, я уже его испортил мистеру Рисли. У него от моих простецких разговоров перестал выделяться желудочный сок.
Они сели за стол, и Рисли, хихикнув, повернулся к Морису.
- Что на это ответить - ума не приложу. - В каждом предложении он резко выделял какое-нибудь слово. На сей раз ударение пало на "ум". - Даже как-то неловко. "Нет" не скажешь. "Да" - тоже. Что прикажете делать?
- А если промолчать? - подсказал хозяин.
- Промолчать? Какой ужас! Как вы можете такое предлагать?
- А вы никогда не молчите, можно спросить? - полюбопытствовал Чэпмен.
- Никогда, - подтвердил Рисли.
- И никто от вас не устает?
- Никто.
- Странно.
- Это намек на то, что от меня устали вы? Неправда, у вас лицо так и светится.
- Если и светится, вы тут ни при чем, - буркнул Чэпмен, теряя самообладание.
Морис и Корнуоллис засмеялись.
- Ну вот, опять я в тупике. Вести беседу - это такая сложная наука.
- По-моему, вам она дается лучше, чем другим, - заметил Морис. До сих пор он молчал, и его низкий резковатый голос заставил Рисли поежиться.
- Естественная. Это мое сильное место. Беседа - только она и занимает меня в этой жизни.
- Вы серьезно?
- Все, что я говорю, - серьезно. - (Морис вдруг понял: так оно и есть. Рисли говорит вполне серьезно.) - А вы человек серьезный?
- Пусть кто-нибудь другой ответит.
- Надо больше говорить, и серьезность придет сама.
- Чепуха, - осклабился декан.
Чэпмен разразился громоподобным хохотом.
- Чепуха, согласен? - обратился он к Морису, который сообразил: приятель хочет услышать от него, что дела важнее слов. И выполнил его невысказанную просьбу:
- Э, нет. Слова - это и есть дела. Разве эти пять минут в доме мистера Корнуоллиса прошли для вас незамеченными? Разве вы забудете, к примеру, что встретили здесь меня?
Чэпмен хмыкнул.
- Не забудете, равно как и ваш коллега. Так что не рассказывайте мне про дела.
Хозяин решил, что саннингтонцев пора спасать. И попенял своему младшему кузену:
- Память у тебя подкачала. Ты путаешь понятия. Принести пользу и произвести впечатление - разные вещи. Не сомневаюсь, что встречу с тобой Чэпмен и Холл запомнят навсегда, но…
- А то, что они здесь ели котлету, забудут. Именно.
- Однако котлета принесет им хоть какую-то пользу, а ты - никакой.
- Это мракобесие!
- Говорит как пишет, - вставил Чэпмен. - Да, Холл?
- Разве не ясно, - продолжал Рисли, - что котлета влияет на вас только на подсознательном уровне, а я - на вполне сознательном? Значит, я не только произвожу на вас большее впечатление, чем котлета, но и приношу вам больше пользы. Ваш декан обитает в средневековой тьме и вам желает того же - по его мнению, полезно только подсознательное, только те струны в вас, к которым можно прикоснуться без вашего ведома, и каждый день он усыпляет ваши…
- Ну сколько можно? - поморщился хозяин.
- А я, дитя света…
- Прекрати!
И мистер Корнуоллис перевел разговор в нормальное русло. Рисли, хоть и говорил только о себе, эгоистом не был. И перебивать хозяина не стал. И не стал делать вид, что дальнейший разговор ему неинтересен. Шаловливым дельфином он сопровождал течение их беседы, не пытаясь изменить ее ход. Он резвился, но делал это серьезно. Им требовалось двигаться вперед, он же с восторгом держался рядом, совершая возвратно-поступательные движения. Несколько месяцев назад Морис целиком поддержал бы Чэпмена, но сейчас он был уверен - у Рисли есть свой внутренний мир. Вот бы познакомиться с ним поближе! Он был приятно удивлен, обнаружив после ленча, что Рисли ждет его внизу у лестницы. Тот сказал:
- Вы не обратили внимания, а ведь мой кузен вел себя неестественно.
- Нас он вполне устраивает, остальное меня не интересует, - взорвался Чэпмен. - Замечательный человек.
- Именно. Как все евнухи.
И пошел прочь.
- Ах ты… - воскликнул было Чэпмен, но, как подобает англичанину, взял себя в руки, и бранное слово осталось непроизнесенным. Однако он явно был потрясен. Он и сам не против щегольнуть крепким словцом - в разумных пределах, сказал он Морису, - но это уже чересчур, это дурной тон, не по-джентльменски, можно подумать, что этот Рисли - недоучка и слыхом не слыхивал о нормах поведения. Морис согласился. Можно назвать своего кузена дерьмом, если уж так хочется, но евнухом! Что за стиль! Однако же забавно. С тех пор всякий раз, как мистер Корнуоллис возникал в жизни Мориса, в голову сами собой лезли всякие дурацкие и неприличные мысли.