Глубоко обеспокоенный, Морис ушел в свою комнату. Почему все решили, что Клайв совершенно поправился и готов куда-то ехать? Клайв первый понимал, что отправляться в путешествие ему рано. Человек методичный, тут он до последней минуты не обзавелся билетом. Может, еще никуда не поедет? Но заявлять о своей надежде вслух - значит сразу ее угробить. Морис разделся, оглядел себя мимоходом в зеркало - слава Богу, он в отличной форме. Взору его предстало тренированное, добротное тело - и лицо, которое более не состояло с телом в противоречии. То и другое оттеняли темные волосы - гармонии способствовало половое созревание. Облачившись в пижаму, он прыгнул в постель обеспокоенный, но глубоко счастливый, ибо знал: у него хватит сил, чтобы жить за двоих. В свое время Клайв ему помог. И поможет снова, когда маятник качнется в другую сторону, а сейчас его черед помогать, так они и пойдут по жизни, поддерживая друг друга. Он уже почти полностью погрузился в сон, когда его посетило новое видение любви, сулившей почти высшее блаженство.
В стену, что разделяла их комнаты, постучали.
- Что такое? - спросил он. И тут же позвал: - Входи! - потому что Клайв стоял у открытой двери.
- Я к тебе, ладно?
- Давай, - разрешил Морис и подвинулся, освобождая место.
- Я замерз, и вообще настроение ни к черту. Заснуть не могу. Сам не знаю, в чем дело.
Приход друга Морис истолковал верно. Он понимал Клайва - по отношению к жизни их мнения совпадали. Они лежали рядом, не прикасаясь друг к другу. Наконец Клайв сказал:
- Тут не лучше. Я пойду.
Морису тоже не спалось, но по другой причине, и он не стал возражать - пусть Клайв уходит. А то вдруг услышит, как колотится его сердце, и обо всем догадается.
22
Клайв сидел в театре Дионисия. Сцена была пуста, как уже много столетий, зрительный зал тоже. Солнце опустилось за горизонт, хотя Акрополь все еще излучал тепло. Он видел сбегавшие к морю бесплодные равнины, а дальше - Саламин, Эгину, горы, все окрашено фиолетовым сумеречным светом. Здесь жили его боги - прежде всего Паллада. При желании он мог представить, оживить во времени ее храм, ее статуи в последнем мерцании дня. Она понимала всех мужчин, хотя не знала материнства и была девой. Она вытащила его из трясины, и он искал случая отблагодарить ее уже многие годы.
Но взору его представали лишь угасающий свет и мертвая земля. Губы его не шептали молитву, его не одухотворяла вера в божество, и он знал: прошлое - это прибежище для трусов и смысла в прошлом не больше, чем в настоящем.
В конце концов он написал Морису. Письмо уже было в пути. Там, где одно бесплодие соприкасается с другим, письмо погрузят на пароход, и оно поплывет мимо Суниона и Китиры, пристанет к берегу, и двинется дальше, и пристанет к берегу снова. Морис получит его утром, собираясь на работу. "Сам того не желая, я стал нормальным. Ничего не могу с этим поделать". Слова были написаны.
Усталой походкой он спустился к выходу из театра. Как вообще человек может повлиять на ход своей жизни? Никак. Не только в вопросах секса, но и во всем людьми движет слепая сила, эта сила выносит нас к свету из сырой земли, а потом, когда случайное пребывание в этом мире подходит к концу, забирает назад и в земле же растворяет - так вздыхали актеры в этом самом месте две тысячи лет назад. И даже эта реплика, казалось бы весьма далекая от мирской тщеты, была тщетной.
23
"Дорогой Клайв,
прошу тебя, приезжай, как только получишь это письмо. Я проверил расписание, и если ты выедешь немедленно, то сможешь добраться до Англии ко вторнику. Твое письмо взволновало меня чрезвычайно, оно показывает, как сильно ты болен. Две недели я ждал от тебя вестей и вот дождался двух предложений, из которых, как я понимаю, следует: любить человека одного с тобой пола ты больше не способен. Что ж, посмотрим, так ли это, - только приезжай поскорее!
Вчера я заглядывал к Пиппе. Она прожужжала мне уши судебным разбирательством, говорит, твоя мама допустила ошибку, перекрыв дорогу. Но жителям деревни мама якобы объявила, что они дорогой пользоваться смогут. Я хотел узнать у Пиппы, есть ли что-нибудь от тебя, но оказалось, ты не пишешь и ей. Могу тебя повеселить: я тут занялся классической музыкой - и гольфом. В компании "Хилл и Холл" все тоже в лучшем виде. Моя матушка, поболтавшись здесь с неделю, все-таки укатила в Бирмингем. Вот, пожалуй, и все новости. Как только прочтешь это, пошли мне телеграмму, и еще одну - из Дувра.
Морис".
Клайв пробежал глазами письмо и покачал головой. С туристами из гостиницы он собирался в Пентеликус и разорвал письмо на кусочки на вершине горы. Он перестал любить Мориса - надо будет прямо сказать ему об этом.
24
Он задержался в Афинах еще на неделю, проверить себя - вдруг он ошибся? Пропитавшая все его существо перемена была столь сильной, что иногда ему казалось: Морис прав, это из него никак не выйдет болезнь. Клайв чувствовал себя страшно униженным - ведь он познал свою душу, или, как он говорил, себя, когда ему было пятнадцать лет. Но тело глубже души, тайны его непостижимы. И ведь не было никакого предупреждения, просто вслепую поменялась полярность жизни, просто поступил приказ свыше: "Ты, любивший мужчин, отныне будешь любить женщин. Поймешь ты это или нет - мне все равно". Тут-то силы и оставили его. Он пытался как-то осмыслить происшедшую с ним перемену, проникнуть в ее суть, чтобы хоть частично избавиться от унижения. Но речь шла о явлении такого порядка, как жизнь или смерть, и попытка не увенчалась успехом.
Это случилось во время болезни - может быть, из-за болезни. Первый приступ вырвал его из обычного ритма, высокая температура приковала к постели - тут природа и воспользовалась возможностью, которую не упустила бы раньше или позже. Клайв обратил внимание на свою сиделку: она очаровательна, ей приятно повиноваться. Когда он впервые выехал на прогулку, глаз сам останавливался на женщинах. Какие-то мелочи, шляпка, придерживающая юбку рука, аромат, смех, изящный скок-поскок через грязь - все это творило некое очарование, и Клайв с удовольствием отмечал, что нередко женщины отвечают на его взгляды улыбками. С мужчинами такого не случалось: им не могло прийти в голову, что он восхищается ими, в лучшем случае его взгляды их озадачивали, а в основном просто оставались незамеченными. А женщины его восторженные взгляды воспринимали как должное. Иногда на лицах вспыхивали досада или смущение - но его понимали, приглашали в мир, где играют в такие чудесные игры. Во время прогулки Клайв просто сиял. Как счастливо живут нормальные люди! И как же он сам себя обирал целых двадцать четыре года! Он болтал с сиделкой, и ему казалось: она будет принадлежать ему вечно. Глаз его примечал статуи, рекламные щиты, газеты. Они проезжали мимо кинотеатра, и он решил зайти. Как произведение искусства фильм никуда не годился, но создатель его, сидевшие в зале мужчины и женщины - они все понимали, и Клайв ощутил себя одним из них.
Конечно, столь восторженное состояние не могло длиться долго. Так бывает, когда закладывает уши: несколько часов живешь в мире сверхъестественных звуков, но потом приспосабливаешься, и все приходит в норму. Нельзя сказать, что он приобрел новые ощущения, скорее, пересмотрел прежние - жизнь ведь не может быть сплошным праздником. Ложка дегтя явилась в образе Мориса, ждавшего его после прогулки, - в результате снова нервный срыв, на сей раз удар был нанесен откуда-то из-под черепной коробки. Он пробормотал, что очень устал, и, уклонившись от разговора, убежал, а вскоре получил небольшую отсрочку, потому что приболел Морис. Клайв тем временем пытался уговорить себя, что в их отношениях ничто не изменилось, и если он может смотреть на женщин, это вовсе не означает измену. Не чувствуя за собой никакой вины, он написал теплое письмо и принял приглашение приехать, подкрепить здоровье.
Он сказал, что в машине подхватил простуду. Но в душе знал: болезнь вернулась по причинам психического свойства. Присутствие Мориса, да всех, кто имеет к нему отношение, вдруг стало вызывать у него тошноту. Фу, какая жара за обедом! Какие мерзкие голоса у этих Холлов! А смех? Анекдот Мориса - неужели нельзя помолчать? И все это перемешалось с пищей, стало пищей. Не в силах отличить материальное от духовного, он потерял сознание.
Но вот он открыл глаза, и оказалось - любовь умерла, поэтому он не сдерживал слез, когда друг поцеловал его. Легкое проявление доброты лишь усиливало его страдания, и он попросил сиделку, чтобы она не пускала к нему мистера Холла. Наконец он поправился и смог ретироваться в Пендж, где чувство любви к Морису возобновилось - но исчезло, едва Морис приехал. Друг помогал ему преданно и даже героически, но безумно раздражал Клайва. Хоть бы Морис уехал в город! Клайв так ему и сказал - айсберг был уже у самой поверхности. Но Морис покачал головой и остался.
Нельзя сказать, что Клайв не боролся. Он верил в разум и пытался силой рассудка вернуть себя в прежнее состояние. Он отворачивался от женщин, но это не помогло, тогда он стал прибегать к уловкам, эдаким детским шалостям. Одной из них была поездка в Грецию, о другой он не мог вспоминать без омерзения. Видимо, все чувства окончательно отмерли. Очень жаль, потому что Морис теперь вызывал у него физическое отвращение и будущее представлялось туманным - все-таки Клайв хотел сохранить с бывшим возлюбленным дружеские отношения, помочь ему справиться с грядущей катастрофой. Ах, как все сложно! Когда любовь упорхнула, потом вспоминается не сама любовь, а что-то другое. Блаженны невежественные, способные начисто забыть ниспосланную им любовь, ибо не помнят, как радовалась или томилась их душа, как проводили они время за долгими и бесцельными разговорами.
25
Клайв не послал телеграмму, не сорвался с места. Он был полон желания проявить доброту и заставлял себя относиться к Морису здраво, но подчиняться приказам, как в старые времена, не захотел. И вернулся в Англию, лишь когда поездка ему наскучила. Из Фолкстона он все-таки отправил телеграмму на адрес конторы Мориса, в расчете, что будет встречен на вокзале Черинг-Кросса. Но его никто не встретил, и он сел в пригородный поезд - объясниться не мешкая. Он был настроен спокойно и благожелательно.
Стоял октябрьский вечер. Падающие листья, туман, уханье совы - душа его наполнилась светлой печалью. Греция при всей своей чистоте оказалась безжизненной. Ему была близка атмосфера севера, здесь поклонялись не истине, а компромиссу. Они с другом заключат какую-нибудь сделку, в которой будет место женщинам. Возникнут новые отношения, так день, погрустнев, помудрев, естественно переходит в вечер. Вечер - хорошее время. Есть в нем что-то благостное, безмятежное. Тьма еще не полностью вытеснила свет. Клайв едва не заблудился, идя от станции, но на пути попался уличный фонарь, потом еще один. Их цепочки тянулись в разных направлениях, одна из них и привела его к цели.
На его голос из гостиной вышла Китти. Она в этой семье интересовала его меньше всех - потому что не была настоящей женщиной, как он определял для себя теперь. Оказалось, что Морис куда-то уехал по делам.
- А мама с Адой в церкви, - добавила она. - Им пришлось идти пешком - машину забрал Морис.
- Куда он уехал?
- Не знаю. Адрес он обычно оставляет слугам. Мы о Морисе знаем еще меньше, чем в ваш прошлый приезд, если такое возможно. Стал таким загадочным да таинственным - куда там.
Мурлыча что-то под нос, она угостила его чаем.
Ни логикой, ни шармом Китти похвастаться не могла - к удовольствию Клайва, от такого сравнения ее брат только выигрывал. Она продолжала на него жаловаться - и делала это с занудством, которое унаследовала от миссис Холл.
- Церковь в пяти минутах ходьбы, - заметил Клайв.
- Да, они бы вас встретили, дай он нам знать. Он все держит в секрете, а потом смеется над нами.
- Это я ничего ему не сообщил.
- Ну, как Греция?
Он стал рассказывать. Ей это быстро наскучило, как наскучило бы и ее брату. Но Морис умел слушать, проникать в суть рассказа, а у нее этого дара не было. Клайв вспомнил, как зачастую обращался к Морису с пространными речами и постепенно между ними устанавливалась особая близость. Да, из-под обломков этой страсти предстоит извлечь многое. Если Морис все правильно поймет, он сумеет проявить и здравый смысл, и широту натуры.
Китти перешла к рассказу о собственных делах, это у нее выходило более внятно. Она упрашивала маму послать ее учиться в институт, прослушать курс экономики ведения домашнего хозяйства, и матушка была готова согласиться, но Морис, узнав, что платить надо три гинеи в неделю, категорически воспротивился. Естественно, Китти обиделась - разве ей не причитаются деньги на учебу? Аде причитаются, а ей - нет? Аде, как предполагаемой наследнице, полагалось "изучить истинную стоимость денег. А мне, значит, ничего изучать не надо". Клайв решил, что попросит друга быть к сестре подобрее. Как-то раз он уже вмешивался подобным образом, и Морис - само очарование - дал ему понять, что подобное вмешательство вполне уместно.
Их прервал шум от дверей: вернулась набожная публика. Вошла Ада, в вязаном жакете, шотландском берете и серой юбке. Осенний туман изящным блеском осел в ее волосах. Щечки порозовели, глазки горят. Она явно обрадовалась Клайву, и хотя ее восклицания ничем не отличались от восклицаний Китти, впечатление было другое.
- Почему не предупредили? - вскричала она. - У нас, кроме пирога, ничего нет. Мы бы попотчевали вас настоящим английским обедом.
Он сказал было, что ему скоро надо ехать, но миссис Холл и слышать ничего не хотела - останетесь у нас на ночь. Что ж, это приглашение он принял с радостью. Дом наполнился теплыми воспоминаниями, особенно когда говорила Ада. Как сильно она отличается от Китти!
- А я решил, что вы - Морис, - сказал он ей. - У вас голоса удивительно похожи.
- Просто я сейчас простужена, - пояснила она со смехом.
- Вы правы, они очень похожи, - вступила миссис Холл. - У Ады голос как у Мориса, нос, а стало быть, и рот, плюс бодрость духа и крепкое здоровье. Это я давно подметила. А Китти пошла в него умом.
Все засмеялись. Видимо, этим трем женщинам было хорошо в обществе друг друга. Клайву открылись отношения, о которых он не подозревал, - в отсутствие своего мужчины они раскрепощались. Цветам для жизни нужно солнце, но некоторые растения набирают силу с приходом ночи, и Холлы напомнили Клайву заросли энотеры, украшавшей пустынную аллею в Пендже. Даже Китти, разговаривая с матерью и сестрой, превращалась в красавицу, и Клайв сказал себе, что обязательно упрекнет Мориса - разве можно так относиться к сестре? Сильно нажимать он не будет, не настолько Морис несовершенен; вообще в новом свете фигура его вырисовывалась объемно и крупно.
Девушки теперь ходили на курсы первой медицинской помощи - сказались соседские отношения с доктором Барри - и после обеда взяли Клайва в оборот: будем делать перевязки. Клайв безропотно подчинился. Ада перевязала ему голову, Китти - лодыжку, а миссис Холл, счастливая и беззаботная, все повторяла:
- Ну, мистер Дарем, по сравнению с вашим прошлым заболеванием это сущий пустяк.
- Миссис Холл, сделайте одолжение, зовите меня по имени.
- С удовольствием. Девочки, к вам это не относится.
- Нет, пусть Ада и Китти тоже зовут меня по имени.
- Значит, Клайв! - не стала кокетничать Китти.
- Значит, Китти!
- Клайв.
- Ада… так лучше. - Однако он слегка покраснел. - Терпеть не могу формальностей.
- Я тоже, - откликнулась Ада. - Меня вообще ничье мнение не волнует и никогда не волновало. - И взгляд ее невинных глаз застыл на его лице.
- А вот Морис, - вздохнула миссис Холл, - жуткий привереда.
- Да, с Морисом не соскучишься… ох-хо, головку пожалейте.
- Ох-хо, - скопировала Ада.
Зазвонил телефон.
- Он звонит из города, получил вашу телеграмму, - объявила Китти. - Спрашивает, здесь вы или нет.
- Скажите, что здесь.
- Тогда он попозже приедет. А сейчас хочет поговорить с вами.
Клайв взял трубку, но услышал только зычный треск. Их разъединили. Перезвонить Морису они не могли, не знали, куда, и Клайву сразу полегчало - приближение реальности наполняло сердце тревогой. Он с удовольствием отдал себя в руки будущих медсестер. Все чудесно, и скоро приедет его друг. Над ним наклонилась Ада. Он увидел хорошо знакомые черты, но сейчас их облагораживал какой-то внутренний свет. Взгляд его украдкой бродил по темным волосам и глазам, переходил на ясно очерченный рот, изгибы тела - Клайв находил в этой девушке все, чего требовало его переходное состояние. Ему встречались и более соблазнительные женщины, но ни одна из них не сулила такой покой. Вот он, компромисс между памятью и желанием, вот он, спокойный вечер, каких никогда не знала Греция. Ее не могли коснуться грубые споры, она была сама нежность, которая примиряет настоящее с прошлым. Раньше ему казалось, что такие существа можно встретить разве что в раю, но в рай он не верил. И вдруг… столь многое стало возможным. Он лежал и смотрел ей в глаза и частично видел в них себя, и от этого узнавания в нем зажглось ровное, без шипения, пламя. Ему было хорошо, дальше его желания пока не простирались, и беспокоила лишь одна мысль: только бы не приехал Морис, потому что воспоминание должно оставаться воспоминанием. Когда, заслышав какой-то шум - уж не Морис ли едет? - другие выбегали из комнаты, Клайв удерживал Аду подле себя, и скоро она поняла: ему этого хочется - и уже не срывалась с места.
- Если бы вы знали, как хорошо в Англии! - признался он вдруг.
- В Греции разве хуже?
- Там просто кошмар.
Она огорченно вздохнула, вздохнул и Клайв. Их глаза встретились.
- Мне очень жаль, Клайв.
- Ничего, ведь все кончилось.
- Но в чем же…
- В том, Ада, что в Греции мне пришлось целиком перестроить свою жизнь. Так уж вышло. Нелегкая задача, но, кажется, я справился.
- Мы часто о вас говорили. Морис уверял, что Греция вам понравится.
- Морис не знает… никто не знает, кроме вас! Я рассказал только вам. Тайну хранить умеете?
- Конечно.
Клайв вдруг растерялся. Их разговор зашел в тупик. Но Ада и не рассчитывала на долгую и последовательную беседу. Остаться наедине с Клайвом, которого она тихо боготворила, - разве этого мало? Она призналась, что благодарит судьбу за его возвращение. Он с жаром согласился.
- Да, хорошо, что я вернулся сюда.
- Машина! - взвизгнула Китти.
- Не ходите! - взмолился он, схватив Аду за руку.
- Но как же… Морис…
- Да ну его!
Он удержал ее возле себя. Со стороны вестибюля донесся топот ног.
- Где он? - голосил его друг. - Куда вы его девали?
- Ада, погуляйте со мной завтра. Я хочу, чтобы мы виделись чаще… Договорились?
В комнату ворвался ее брат. Увидев повязки, он решил: что-то случилось. Но тут же разобрался в ошибке.
- Давай, Клайв, вылезай из бинтов. Зачем ты им позволил? Слушайте, он прекрасно выглядит. Ты прекрасно выглядишь. Молодец! Пошли выпьем. Сейчас я тебя распотрошу. Нет, девочки, я сам.
Клайв пошел следом, но обернулся, и Ада едва заметно ему кивнула.
В меховой шубе Морис походил на немыслимых размеров животное. Он скинул ее, едва они остались вдвоем, и с улыбкой подошел к другу.
- Значит, ты больше меня не любишь? - спросил он с вызовом.