20
Экзамены в коллегию адвокатов Клайв сдал успешно, но незадолго до этого он слегка погрипповал, поднялась температура. Морис навестил выздоравливавшего друга, но заразился и слег сам. Месяц с лишним они почти не виделись, Клайв за это время заметно побледнел и осунулся. Наконец он приехал к Холлам, предпочтя их дом дому Пиппы, надеясь, что хорошая еда и покой помогут ему быстро прийти в норму. Ел он мало, а говорил только на одну тему: тщета мирской жизни.
- Я вступил в коллегию адвокатов, чтобы служить обществу, - сказал он в ответ на вопрос Ады. - Но зачем мне служить обществу? Кому я нужен?
- Ваша мама говорит: вы нужны графству.
- Если нашему графству кто и нужен, так это радикал. Но мне приходится чаще говорить с людьми, чем маме, и я знаю: им надоели бездельники вроде нас, которые разъезжают на машинах и думают, чем бы себя занять. Снуют с важным видом от одного шикарного особняка к другому - только веселого в этой игре мало. Нигде, кроме Англии, в нее не играют (Морис, я еду в Грецию). Мы никому не нужны - людям нужно надежное пристанище.
- Так ведь служить обществу - это и есть давать людям надежное пристанище! - пылко воскликнула Китти.
- Есть или должно быть?
- Какая разница?
- Между "есть" и "должно быть" разница большая, - вмешалась ее мать, гордясь, что уловила разницу. - Ты не должна перебивать мистера Дарема…
- Должна или есть? - вставила Ада, и вся семья зашлась смехом - Клайв даже вздрогнул.
- Мы есть, и мы должны быть, - заключила миссис Холл. - Разница большая.
- Не всегда, - возразил Клайв.
- Не всегда, Китти, запомни, - эхом отозвалась миссис Холл, не без легкой укоризны: раньше Клайв ей не возражал. Китти повторила свой лозунг. Что-то такое говорила Ада, Морис помалкивал. Подобная болтовня его давно не занимала, он безмятежно жевал и даже не заметил, что его друга эти разговоры чрезвычайно утомили. Между первым и вторым блюдами Морис рассказал анекдот. Все внимательно его слушали. Он говорил медленно, невыразительно, не следя за речью и не заботясь о внемлющей ему публике. Вдруг Клайв со словами: "Я сейчас упаду в обморок" - рухнул со стула.
- Китти, подушку! Ада, одеколон! - распорядился брат. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке Клайва. - Мама, помаши веером. Или не надо… Нет, помаши…
- Ай да я, - пробормотал Клайв.
Морис тут же поцеловал его.
- Да все в порядке.
Девочки вбежали вместе со слугой.
- Я сам дойду, - выговорил Клайв; цвет лица уже возвращался в норму.
- Ну, нет! - воскликнула миссис Холл. - Морис вас доведет. Мистер Дарем, обопритесь на Мориса.
- Идем, старина. Вызовите доктора.
Он подхватил друга - тот настолько ослаб, что даже заплакал.
- Морис, что же я за дурак такой?
- Ну и будь дураком, - разрешил Морис, отвел друга наверх, помог ему раздеться и уложил в постель. В дверь постучала миссис Холл, и, выйдя к ней, он быстро сказал: - Мама, никому не рассказывай, что я поцеловал Дарема.
- Конечно, не скажу.
- Ему это не понравится. Я так расстроился, совсем не понимал, что делаю. Ты же знаешь, мы большие друзья, почти родственники.
Этого оказалось достаточно. Ей было приятно, что у нее с сыном есть какая-то тайна. Вспомнились времена, когда она для него так много значила. Вскоре явилась Ада с бутылкой горячей воды, и Морис тут же отнес бутылку больному.
- Доктор увидит меня в таком виде, - всхлипнул Клайв.
- Вот и хорошо.
- Что тут хорошего?
Морис зажег сигарету, присел на край кровати.
- Здоровый ты ему не нужен. Почему Пиппа тебе разрешила ехать?
- Кто же думал, что я заболею?
- Это из преисподней пришли по твою душу.
- А нам можно? - спросила Ада из-за двери.
- Нет. Только доктору.
- Он уже здесь, - крикнула Китти издалека. Вскоре на пороге комнаты возник человек чуть старше их.
- Здравствуйте, Джоуитт, - сказал Морис, поднимаясь. - Подлечите-ка мне этого слабака. У него был грипп, но вроде все прошло. А сейчас он вдруг потерял сознание и никак не может сдержать слезы.
- Слышал, слышал, - заметил Джоуитт и сунул в рот Клайву термометр. - Перетрудился?
- Да, а сейчас собирается в Грецию.
- Пусть едет. Оставьте нас вдвоем. Внизу поговорим.
Морис послушно удалился, решив, что Клайв серьезно болен. Через десять минут Джоуитт вышел - ничего страшного, сказал он миссис Холл, просто рецидив. Выписал лекарство, обещал подослать сестру. Морис вышел за ним в сад и, положив ему руку на плечо, сказал:
- Ну, говорите. Это не просто рецидив. Тут что-то серьезнее. Прошу вас, скажите мне правду.
- Да все нормально, - отмахнулся тот, даже с легким раздражением, ибо взял себе за правило говорить правду. - Я думал, вы и сами поняли. Истерика кончилась, и он заснул. Рецидив, и не более. Надо быть осторожным, вот и все.
- И сколько будут длиться эти рецидивы, и не более, как вы выражаетесь? Эта жуткая боль может возникнуть в любую минуту?
- Вовсе она не жуткая - просто продуло в машине, так он считает.
- Джоуитт, не морочьте голову. Взрослый человек ни с того ни с сего не плачет. Наверное, дело зашло далеко.
- Просто слабость.
- Неужели нельзя сказать, что с ним на самом деле? - разозлился Морис и убрал руку. - Не буду вас задерживать.
- Вы меня вовсе не задерживаете, мой молодой друг, я здесь, чтобы помочь.
- Если ничего серьезного нет, зачем присылать сестру?
- Все развлечение. Он ведь человек состоятельный?
- Разве его не можем развлечь мы?
- Нет, у него же инфекция. Вы же слышали - я сказал вашей маме, что входить к нему в комнату не надо.
- Я думал, вы это про сестер.
- Про вас тоже - тем более что однажды вы от него уже заразились.
- Не нужна тут никакая сестра.
- Миссис Холл уже позвонила.
- Что за спешка? - воскликнул Морис. - Я сам могу за ним ухаживать.
- И пеленки будете менять?
- Что?
Джоуитт расхохотался и ушел.
Тоном, не допускавшим возражений, Морис распорядился: он будет спать в комнате больного. Кровать вносить не надо, это разбудит Клайва, он ляжет на полу, голову пристроит на скамеечку для ног и будет читать при свете свечи. Вскоре Клайв зашевелился и слабо пробормотал:
- Проклятье, вот проклятье.
- Что-нибудь нужно? - спросил Морис.
- В животе будто ножом режет.
Морис поднял Клайва с постели, перенес к стулу с судном. Когда наступило облегчение, Морис отнес его назад.
- Зачем, я сам могу дойти.
- Ты бы сделал для меня то же самое.
Он унес судно в туалет в конце коридора и там вычистил его. Клайв предстал перед ним во всей слабости, лишенный маски, и Морис любил его, как никогда.
- Ну зачем ты, - повторил Клайв, когда Морис вернулся. - Это так мерзко.
- А меня не берет, - сообщил Морис, укладываясь. - Спи.
- Доктор обещал прислать сиделку.
- Зачем тебе сиделка? Ну, легкий понос, эка невидаль. По мне, хоть всю ночь опорожняйся. Меня это не берет, честно. Я не к тому, чтобы ты не смущался. Просто отношусь к таким вещам спокойно.
- Не могу я… тебе завтра на работу…
- Клайв, думаешь, тебе с опытной сиделкой будет лучше, чем со мной? Она вечером явится, но я велел отослать ее назад: лучше прогуляю работу и буду ухаживать за тобой сам… да и тебе так лучше.
Клайв долго молчал, и Морис решил: заснул. Но тот, глубоко вздохнув, сказал:
- Все-таки пусть будет сиделка.
- Правильно: с ней тебе будет удобнее, чем со мной. Что ж, наверное, ты прав.
Клайв не ответил.
Ада на всякий случай вызвалась посидеть в комнате под ними, и Морис подал условный сигнал - постучал в пол три раза. Пока сестра поднималась, он не сводил глаз с лица Клайва, оно вспотело, пошло пятнами. Конечно, доктор нес вздор: его друг сильно болен. Так хотелось обнять его, но Морис вспомнил: однажды это вызвало истерику, к тому же сейчас Клайв раздражен, даже привередлив. Ада так и не поднялась, Морис сам сошел вниз и обнаружил, что она заснула. Сестра - само здоровье - лежала в большом кожаном кресле, свесив руки с подлокотников, вытянув ноги. Грудь ее вздымалась и опускалась, лицо обрамляла подушка из густой копны темных волос, между губами белела полоска зубов и розовел кончик языка.
- Просыпайся! - сердито окликнул он.
Ада проснулась.
- Как ты услышишь звонок, когда придет сиделка?
- Как там бедный мистер Дарем?
- Очень болен. Опасно болен.
- Ой, Морис! Морис!
- Сиделка пусть останется. Я тебя звал, но где там! Иди спать, все равно от тебя никакого толку.
- Мама велела мне ждать - нехорошо, если впускать сиделку будет мужчина.
- Какой ерундой у тебя голова забита, - обозлился Морис.
- У нашего дома очень хорошая репутация, нельзя ее ронять.
Он ничего не ответил, потом засмеялся - смехом, какой сестры очень не любили. Правда заключалась в том, что они вообще не любили брата, но в их головках это пока не укладывалось. И только его смех вызывал у них откровенную неприязнь.
- Сиделки противные. Хорошая девушка в сиделки не пойдет. А если и пойдет, значит, она не из хорошего дома - иначе дома бы и оставалась.
- Ада, а в школе ты разве дома? - спросил ее брат, наливая себе выпить.
- Ну, школа не в счет.
Он со стуком поставил бокал на стол и вышел. Глаза Клайва были открыты, но он ничего не сказал, даже не заметил, что Морис вернулся. Не стала его будить и пришедшая вскоре сиделка.
21
Через несколько дней стало ясно: гость вне опасности. Приступ хоть и начался бурно, оказался не таким серьезным, как предшествующий, и вскоре Клайву разрешили перебраться в Пендж. Выглядел он так себе, настроение отнюдь не было бодрым, но после гриппа это естественно, и никто, кроме Мориса, не испытывал ни малейшего беспокойства.
О болезнях и тем более о смерти Морис думал редко, а если все же думал, то с глубоким отвращением. Нельзя допускать болезни в свою жизнь, в жизнь друга, и весь свой молодой и пышущий здоровьем организм он снарядил в помощь Клайву. Постоянно возле него находился, без приглашения приезжал в Пендж на выходные или на праздники, пытаясь подбодрить его не нравоучениями, но личным примером. Клайв оставался безучастным. Он слегка оживлялся в компании и мог даже проявить интерес к спору, который возникал между Даремами и британской общественностью, но, когда они оставались наедине, мрачнел и погружался в себя, молчал, а если и говорил, то полушутя-полусерьезно - явное свидетельство психического истощения. Он принял решение поехать в Грецию. Это было единственным, в чем он проявлял волю. Поеду, настаивал он, хотя уже наступил сентябрь, поеду один. "Надо, - говорил он. - Это как поклонение святым местам. Каждый варвар должен хоть раз поклониться Акрополю".
Мориса Греция не привлекала совершенно. Его интерес к классике был вялым и вульгарным, да и тот исчез, когда он полюбил Клайва. Греческие комедии, басни Эзопа и Федра, фиванские отряды могли развлечь сердца, в которых зияли пустоты, но жизни они не заменяли. И Морис не мог взять в толк - зачем эта рухлядь Клайву? Италия в свое время ему более или менее понравилась, несмотря на еду и фрески, но пересечь Адриатику, чтобы попасть в еще более святые места, он наотрез отказался. "Там давно не делали ремонт, - таков был его довод. - Куча старых камней, с которых облезла краска. Вот это, - он указывал на библиотеку Сиенского собора, - хоть содержится в приличном виде, что ни говори". Клайв, радуясь как ребенок, скакал по плиткам Пикколомини, и хранитель смеялся вместе с ним, не думая их отчитывать. Италия оказалась неплохим развлечением - для этого достопримечательностей там больше чем достаточно, - но теперь снова всплыла Греция. Морис ненавидел само это слово, почему-то оно вызывало у него мысли о болезнях и смерти. Всякий раз, когда он хотел что-то обсудить, поиграть в теннис, просто подурачиться, на пути вставала Греция.
Клайв, видя эту антипатию, стал поддразнивать Мориса и особой добротой в такие минуты не отличался. Скорее, от него даже веяло чем-то недобрым, и для Мориса этот симптом был самым серьезным. Клайв то и дело позволял себе подковырки, применял какие-то свои тайные познания, явно намереваясь сделать ему больно. Бесполезно: познаний ему не хватало, иначе он понял бы, что физическая любовь устоит перед любыми насмешками. Иногда Морис давал отпор, но только внешне, просто надо было как-то ответить: он всегда был чужд христианского "подставь другую щеку". Но душа его оставалась безмятежной. Слишком сильна была в нем жажда единения - о каком недовольстве могла идти речь? Иногда, внутренне раскованный, он словно поддерживал параллельный разговор, время от времени давая Клайву понять, что помнит о его присутствии, но продолжая двигаться своим курсом к свету и надеясь увлечь за собой возлюбленного.
Их последний разговор был именно таким. На следующий день Клайв уезжал и, желая отплатить семье Холл за доброту, пригласил их на обед в "Савой" вместе с другими друзьями.
- Если опять заболеете, теперь мы будем точно знать, в чем причина! - воскликнула Ада, указывая на шампанское.
- Ваше здоровье! - откликнулся он. - Крепкого здоровья всем дамам! Морис, присоединяйся!
Ему нравилось быть слегка старомодным. Все выпили за здоровье, и только Морис уловил в его интонации легкую горечь.
После банкета Клайв спросил:
- Ночевать будешь дома?
- Нет.
- Я думал, ты захочешь проводить своих домой.
- Ну, нет, мистер Дарем, - вмешалась мать Мориса. - Среда - это для него святое, как бы я ни просила. Морис - чистейший старый холостяк.
- У меня все вверх дном, вещи не запакованы, - заметил Клайв. - Завтра утром сажусь в поезд - и прямо в Марсель.
Морис пропустил это мимо ушей и пошел к другу. В ожидании лифта они стояли и позевывали, потом вознеслись наверх, еще один пролет прошли пешком и оказались в коридоре, напоминавшем подход к комнатам Рисли в Тринити. Квартира Клайва, небольшая, мрачная и заспанная, находилась в конце. Как и сказал Клайв, в ней царил беспорядок, но домохозяйка, как всегда, приготовила Морису постель, поставила выпить.
- Тебе есть чем подкрепиться, - заметил Клайв.
Морис любил выпить, но голова его всегда оставалась свежей.
- Я иду спать. Ты уже нашел чем себя потешить.
- Ты там поосторожней. Не слишком увлекайся развалинами. Кстати… - Морис достал из кармана пузырек. - Я знал, что ты забудешь. Хлородин.
- Хлородин! Твой вклад!
Морис кивнул.
- Хлородин для Греции. Ада мне сказала, ты боялся, что я умру. И что ты так печешься о моем здоровье? Нечего панику разводить. Такое чистое и возвышенное явление, как смерть, мне познать не суждено.
- А вот я знаю, что когда-нибудь умру, и мне этого совсем не хочется - тебе тоже. Если один из нас уйдет, обоим ничего не останется. И это ты называешь чистым и возвышенным?
- Да.
- Тогда я предпочитаю грязь, - после паузы сказал Морис.
Клайв поежился.
- Не согласен?
- Ты начинаешь рассуждать как все. Скоро у тебя появится своя теория. Люди не могут спокойно жить, им надо обязательно строить планы - хотя все планы идут насмарку. "Грязь любой ценой" - вот будет твое кредо. Некоторые забираются в грязь по самые уши. А потом река Лета - если такая, конечно, есть - всю грязь смывает. А вдруг этой реки нет? Греки не отличались большой фантазией, но кое в чем перегибали палку. А вдруг по ту сторону могилы ничего не забывается? И все убогое остается убогим? Тогда по ту сторону могилы тебя ждет чистый ад.
- Что за чушь!
Обычно Клайв пускался в метафизические рассуждения с удовольствием. На сей раз он опроверг себя сам.
- А если все забывается - даже счастье? Счастье! Его словно не было! А что же было? Кто-то мимолетно прижимался к тебе, кто-то или что-то - вот и все! И мы с тобой никогда не были возлюбленными. Так стоит ли, Морис? Может, лучше было пребывать в прострации? Спали бы мирным сном, не дразнили бы царей и законотворцев, которые строят для себя уединенные замки и там творят что вздумается…
- Что такое ты несешь?
- …все могло быть иначе, родись мы не тогда и не там, жили бы, как дети, никогда не видевшие света. А ты - увы… Что ты скорчил такую серьезную мину?
- Не надо выламываться, - сказал Морис. - О твоих речах я никогда не был высокого мнения.
- Слова нужны для того, чтобы скрывать мысли. Ты об этом?
- Слова - всего лишь дурацкие звуки. И твои мысли меня мало волнуют.
- Хоть что-нибудь во мне тебя волнует?
Услышав этот вопрос, Морис заулыбался. На душе сделалось хорошо, но отвечать он не стал.
- Моя красота? - резвился Клайв. - Эти увядающие чары? Между прочим, у меня начали выпадать волосы. Заметил?
- К тридцати будет не череп, а яйцо.
- К тому же протухшее. Наверное, тебя волнует мой интеллект. Правда, во время болезни он здорово сдал, так до сих пор и не очухается.
Морис смотрел на него с нежностью. Он внимательно изучал друга, как в первые дни их знакомства. Но тогда важно было понять, что он такое, а сейчас - что же с ним произошло? Что-то произошло - в этом сомнений не было. Хворь в нем все еще побулькивала, изводила мозг, заставляя порождать мысли мрачные и извращенные, и тут Морис не обижался: он должен победить там, где доктор расписался в бессилии. Свои возможности он знал. Всю свою силу он перельет в любовь - и излечит друга. Но пока он вел наблюдение.
- Да, тебя волнует мой интеллект - вернее, его слабость. Ты же всегда знал, что я слабее тебя. Но ты удивительно заботливый - никогда не подчеркиваешь это свое превосходство, никогда не тычешь меня носом, как, к примеру, ткнул за обедом собственное семейство.
Он явно провоцировал Мориса.
- Время от времени ты увлекаешь меня за собой… - Он ущипнул друга, как бы заигрывая с ним. Морис вздрогнул. - Что с тобой? Устал?
- Иду спать.
- Значит, устал. Неужели нельзя ответить на вопрос? Я же не спросил: "Устал от меня?", хотя мог бы.
- Ты заказал себе такси на девять часов?
- Нет, и билета у меня нет. И вообще нечего мне делать в этой Греции. Боюсь, как и в Англии, там будет невыносимо.
- Что ж, старина, спокойной ночи.