Елена Григорьева пишет удивительную прозу. Неожиданный детский взгляд, меткость образов, легкая ироничность и зачаровывающий ритм повествования делают ее произведения подарком для читателей - ценителей настоящей литературы.
Елена Григорьева
Скажи мне, кто твой друг и другие рассказы
Скажи мне, кто твой друг…
После уроков ко мне подбежал Вовка:
- Скажи мне, кто твой друг?
- Зачем?
- Ну скажи!
- Ты.
- Ха! Значит, ты - это я!
- Почему это? - не понял я.
- А потому что! Один великий человек придумал: "Скажи мне кто твой друг, и я скажу, кто ты!" Значит, ты - это я!
"Так, значит… Ага…" Я сначала растерялся, а потом тоже спросил:
- А ты скажи, кто твой друг?
Вовка опешил, а потом выпалил: - Ты!
- Значит, ты - это я! - победно заключил я.
После этого мы уставились друга на друга, как два барана. Сначала я разозлился: я - это я, а не Вовка! Во-первых, он старше меня на целых два класса, во-вторых, у него уши оттопыренные, в-третьих - он картавый, а в-четвертых… И тут я увидел Вовку, как никогда раньше не видел: его глаза, волосы, маленький шрам над бровью и эти уши его… все такое знакомое, родное. "А что, если я не только я, но и немножко Вовка? Даже словечки его наизусть знаю… Не зря же папа говорит: думай своим умом, а не Вовкиным! Может, оттого, что мы все время вместе, я стал похож на него?"
Я снова посмотрел на Вовку и почувствовал, как он плавно перетекает в меня: его глаза - мои, его волосы - мои, его шрам - мой… Между нами открылся какой-то невидимый шлюз. Я прямо животом чувствовал, как в меня идет волна от Вовки, а потом от меня - к нему. "Интересно, а он чувствует это?" И тут кто-то крикнул: - Вовка, пошли!
Он привычно боднул меня головой в живот и сказал:
- Да ладно, не бери в голову!
А я уже взял. Я не мог успокоиться: "А что, если бы Вовка весь в меня перетек? Неужели бы я стал Вовкой?" "Нет, - рассудил я, - с кем бы я тогда дружил? Значит, должен быть Вовка, и должен быть я!" И я подумал: "А может, этот "великий" совсем не то хотел сказать?"
И я побежал на речку, на наше любимое место. На берегу было пусто, только у воды сидел дядя Коля-рыбак. Рядом с ним лежал Тузик и пристально смотрел на поплавок. Я пристроился рядышком:
- Дядя Коля, а что это значит: скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты?
- А то и значит, - почему-то сердито ответил дядя Коля, - что не водись с плохими товарищами, сам такой станешь!
- А я и не вожусь
- Ну и молодец!
Дядя Коля закурил.
- Друг - он соответствовать должен. Вон Тузик. Лежит себе смирно, сопереживает. А другой бы на его месте всю рыбу мне распугал! Твой-то смирный?
- Смирный, - соврал я. Потому что не хотел подводить Вовку. На самом деле он ни минуты на месте не сидит!
- И чтобы не заискивал перед сильными, не выклянчивал чего получше, - тянул свое дядя Коля. - Вон Тузик: он себе цену знает, не станет перед каждой псиной хвостом вилять, определят - кто достоин, кто - нет. Твой-то как: хвостом не виляет?
- Не виляет, - ответил я и не соврал, потому что Вовка никогда ни перед кем не заискивал. Он всегда был сам по себе, независимый.
- Это хорошо, - продолжал дядя Коля. - И чтобы не помыкал: принеси то, се… сбегай туда, сюда!.. Если помыкает, значит, верх взять хочет. Твой-то не помыкает?
- Не помыкает, - сказал я, - даже помогает! Когда мамы нет, он меня к себе зовет и картошку жарит!
- Жарит он! - опять сердито сказал дядя Коля. - Сегодня жарит, а завтра скажет: "Я тебя кормил, теперь ты меня"! Может, выгоду ищет: ты - мне, я - тебе… А друг - он на верность проверяется! Вон Тузик: ты попробуй его хоть котлетой примани - не пойдет.
Пока мы разговаривали, похолодало. Откуда-то налетел ветер и стал гнать волну.
- Кончилась моя рыбалка! - сказал дядя Коля. - Ишь, как речку-то зарябило! Ты глянь: вот одна волна, за ней другая. А теперь смотри внимательно - где одна? Где другая? И не разберешь. В одну слились. А почему?
Я не знал
- Потому что обе к берегу шли! Вы-то как с другом: к одному берегу идете или в разных направлениях?
- К одному! - уверенно сказал я.
И мне так хорошо стало! Оттого что мы с Вовкой - одна волна…
Сколько жизней живет человек
Вовка сказал, что каждый человек - это космос, и проживает не одну, а несколько жизней. Он говорил, что мы вышли из воды, а потом приспосабливались. Были растениями, птицами… Я вообще-то Вовке верю, он зря болтать не станет, но вот понять этого не могу. Мне-то казалось, что я - это я и никем другим не был и не буду. Однако Вовкины слова не давали мне покоя.
Я пошел на речку, лег на траву и закрыл глаза. Мне так лучше думается. Как будто земля подсказывает.
Не мог же я быть бабочкой? - думал я. - Такой маленькой, однодневкой. Что это за жизнь? С цветка на цветок, а к вечеру умирает. С другой стороны, я ведь за ней наблюдаю, все про нее знаю. Как она появляется из куколки, а до того гусеницей была. Значит, я как бы проживаю ее жизнь. Выходит, что во мне, в моей голове, живет бабочка! А наш Филя? Разве он не живет во мне? Я его помню маленьким щеночком, когда он едва ходил, а лаял так смешно, как котенок. А потом он стал убегать, а однажды потерялся… Выходит, и он во мне живет? Ведь я все про его жизнь знаю! С самого начала! И как он болел, и мама ему уколы делала.
А мама с папой? Разве они не живут во мне? Я даже знаю, как мама родилась, мне бабушка рассказывала: прямо в телеге! До роддома не доехали! А папа за вишнями к соседям лазил, а учился на одни пятерки, не то, что я. И я почувствовал, что и папа и мама - это как бы я: раз я все про них знаю, значит, живу не только своей жизнью, но и их тоже!
Я так обрадовался, когда это понял, что даже вспотел! Это же надо всем рассказать! Этого же никто не знает!
Я открыл глаза и увидел небо. Закрыл - а оно все равно со мной… Выходит, и небо, и солнце, и вот эта ласточка на проводах - это все во мне, в моей жизни! И папа, и мама, и бабушка, и Вовка - вон сколько во мне жизней!..
И я побежал домой и, пока бежал, вспоминал всех людей, которых знаю. И все истории, которые мне рассказывали. И про Гагарина, и про солдата, и еще раньше, хижину дяди Тома, и Филипка, и индейца в лодке, и Тутанхамона, и старичка на иконке, который на камне стоял…
Я даже остановился передохнуть, потому что почувствовал, что уже не вмещаю всех этих людей - черных и белых, старых и молодых… В груди у меня гулко билось сердце, одно на всех, и мне показалось, что его слышно далеко-далеко! Даже в космосе…
Почему я родился
С дядей Колей мне хорошо, спокойно. Во-первых, он всегда свободен. Во-вторых, любит поговорить, а в-третьих - никогда не ругает. Я только удивляюсь: почему у него детей нет? Я даже спросил его об этом, мол, почему вы с тетей Галей одни, а он сказал:
- Не нашел понимания с супругой. Да ты и сам знаешь…
Мы помолчали. Тихо было, ни ветерка… Поплавок стоял неподвижно как вкопанный. Изредка только трясогузка пролетывала над водой - хвостик мочила.
- Дети так просто не родятся, - начал рассуждать дядя Коля. - У супругов понимание должно быть. А где один другого понимает, там единение. А где единение, там и дети…
- А как же я тогда родился? - спрашиваю. - У папы с мамой никакого понимания нет!
- Ну, это одному Богу известно! - вздохнул дядя Коля.
Вот всегда так, все на Бога сваливают! И бабушка тоже говорит: "Это одному Богу ведомо, Он все видит!"
Я уже знаю, что Бог не сидит на облаке. Мне дядя Коля объяснил, что Бог - невидимый, но вездесущий, во все проникает. Но если Он такой… если все знает, почему молчит? Почему не отвечает? Папа говорит, что Бог - это не древний оракул, который выдает ответы на все вопросы. Папа считает, что Бог - это такая большая идея, из которой все произошло. А бабушка обижается: "Какая же это идея, когда я об Нем плачу? Когда Его на кресте распяли?"
Папа говорит: "Мама, вы о Нем хлопочете, как о близком родственнике, а ведь Бога пока еще никто не видел. Это некая отвлеченная идея!"
Я не спорю, я только чувствую, что правда где-то посерединке, и что Бог как-то участвует в моей жизни. Но как?
Вечером я спросил у Вовки:
- Слушай, а ты почему родился? Ну, вот не было тебя - и вдруг родился?
Он засмеялся.
- Почему? Да потому им скучно вдвоем стало, вот они меня и родили.
- А потом что? Почему твой папка от вас ушел?
Вовка опять засмеялся:
- А потому что ему скучно с нами стало, вот он и ушел. - И добавил: - Туда, где повеселее.
В тот раз мы недолго гуляли, потому что я заспешил домой. Я испугался: а вдруг мой папа тоже заскучает и уйдет от нас?
Когда я прибежал, папа делал маме массаж.
- И ведь знаешь, что тебе нельзя нагибаться, а все равно за свое… - ворчал он.
- Ну как же, - оправдывалась мама, - ведь ребенку свежее надо, своя клубничка, своими руками…
- А на базаре что, не своими руками? Такими же самыми! И чтоб больше я эту клубничку в огороде не видел!
"Опять они ссорятся! - подумал я. - Никакого взаимопонимания! Всегда у них так: папе нравится в магазине покупать, а мама любит свое, с огородика. Она тайком от папы все сажает и окучивает, пока он спит. Один раз ее так прихватило, что вызывали "скорую", делали маме какую-то блокаду. Она потом неделю на работу не ходила, а папа сердился: "Что, я вам на клубнику не заработаю? Что, надо последнее здоровье тут гробить?!""
Потом я вспомнил, как недавно они ссорились из-за меня. Мама сказала, что папа совсем мной не занимается, не воспитывает. "Вот Виктор из второй квартиры с сыном и в круиз ездил, и в секцию его записал, а наш бегает, как сирота казанская!" Папа тогда сказал: "Мной тоже никто не занимался - и ничего, вырос".
"Может, это я во всем виноват? Ну что они ссорятся? Может, раньше у них понимание было?"
Всю ночь я не спал, ворочался. Все думал: что сделать, чтобы папа от нас не ушел? Потом вспомнил про "сироту казанскую" и совсем расстроился. "А что, если я подкидыш?" У меня давно такое подозрение возникало! Утром я даже не стал их спрашивать, почему они меня родили. Еще скажут, что я - не их, что меня из детдома взяли.
После школы я снова пошел на речку.
- Дядя Коля, а может, я сирота? Может, от меня скрывают?
- Ты что! Вот придумал! - Дядя Коля даже рассердился. - Я же помню, как твоя мама тебя носила, ну, беременная тобой… И как рожала знаю. Да ты и похож на нее, на Людку-то, - одно лицо!
Я успокоился. Да я и сам знал, что я мамин. У меня даже родинки в тех местах, где у нее. А походка - папина. Я только не знаю, зачем я родился. Ведь у них на меня никогда времени нет: папа - газеты читает, мама - по телефону. Я вроде как лишний.
- Ты вот спрашиваешь: почему тебя родили? - рассуждал дядя Коля. - Мол, понимания нет, взгляды разные. Потому и родили, чтобы ты их понимал, любил. А как же?
Я сначала даже не понял, ну, что я их любить должен. "Тормознул", как Вовка говорит, а потом - обрадовался! "Ну конечно, все правильно: маленьких все любят, а взрослым каково? Они выросли, им вроде любви не положено. А ведь им как плохо: ни побегать, ни поиграть, и времени свободного нету. Вот они меня и родили, чтобы я их любил. И как я сам не догадался?"
- А с другой стороны, - продолжал дядя Коля, - будь у вас в семье полный порядок, вы бы все вместе толклись, друг с дружкой занимались. Разве бы ты бы ко мне прибегал? Ни с какой стороны! Вот и думай… Нет, брат, все неспроста, все предусмотрено!
- Кем, кем предусмотрено?
- Да Им же, Им! - и дядя Коля показал пальцем куда-то наверх. - К примеру, у вас в семье не ладится, зато у них ты в запасе. А у меня - никого, так Господь тебя ко мне и приставил. Чтоб, значит, не скучал.
"И правда, - подумал я, - если бы у нас дома все хорошо было, я бы на речку не бегал. И дядя Коля один сидел…"
И вдруг я увидел, как хорошо все придумано! И какой молодец этот Бог! Не зря Он вездесущий, везде проникает. Оттого и знает, кому где родиться, кого к кому пристроить, чтобы никто не скучал. И чтобы всем любви хватило: и папе, и маме, и дяде Коле…
Почему рисуют маслом?
Мы с Вовкой сидели на речке. Тихо было, как перед грозой. Над лесом повисла большая серая туча и почти совсем загородила солнце.
- Слушай, - спросил я Вовку, - а как художник картину рисует? Откуда он ее берет? Из головы?
- "Рисует!" - передразнил меня Вовка. - Рисуют дети вроде тебя. А художники пишут. Кто по памяти, а кто с натуры… Смотрит на речку или вот хоть на тебя и пишет.
- Пишут-то ручкой, а он ведь кисточкой, - не унимался я. - Значит, рисует.
- А я тебе говорю: пишут! - разозлился Вовка. - Нам на экскурсии говорили, что картины - пишут! А старые мастера предпочитали маслом писать.
Вовка ушел. А я стал думать: почему "маслом"? И каким: сливочным или подсолнечным? "Наверное, сливочным. Все-таки его видно, оно желтое и выпуклое".
"Хотя, - рассуждал я дальше, - сливочное - оно ведь твердое, его растапливать надо. Значит, подсолнечным - оно жидкое, в банке. Макаешь в него кисточку и пишешь… Правда, оно бесцветное… Но если добавить томатный соус или кетчуп… настоящие краски получатся!"
А потом я подумал: "Почему они вообще-то маслом писали? Ну, чем-то съедобным? И меня вдруг как осенило: масло-то съесть можно! К примеру, не понравилась картина или никто ее покупать не хочет. Старые мастера, они ведь, наверное, на одну пенсию жили, как моя бабушка. А с нее не очень-то разживешься!"
Я представил, как старые мастера едят сливочное масло с картины, и мне стало как-то не по себе. Моя бабушка почему-то считает, что без масла я умру или у меня живот со спиной слипнется. Каждое утро она намазывает мне его на хлеб и дает с собой в школу, а масло это за хлеб вылезает и все пачкает. Если честно, так я его просто ненавижу! Не то что кабачковую икру, которую нам в столовке дают. Я ее намазываю на хлеб и ем, ем…
Нет, я бы на месте старых мастеров писал картины кабачковой икрой! И я представил, как стою перед картиной: в левой руке у меня - блюдце с икрой, в правой - кисточка. А вокруг - старые мастера: "Смотрите-ка, - говорят, - он пишет кабачковой икрой! А мы-то, дураки, всю жизнь маслом писали! Все перепачкались!"
И бросают свои банки с маслом, бегут в школьную столовую, выстраиваются в очередь и просят: "Дайте нам кабачковой икры, да побольше!"
… И вдруг кто-то закричал: "Дождь начинается! Бежим!" И я побежал. И пока бежал, думал: "Дождь-то всю мою икру смоет! Нет, больно это хлопотно - художником быть. Лучше я писателем буду. Или композитором. Музыку-то никто не смоет!"
Белая лошадь и черный монах
Сплаваем? - спросил Вовка.
- Не-а…
- А че?
- Холодно, боюсь, ногу сведет.
- Чего вдруг?
- А у папы свело. Он тоже тут на майские полез в воду, так чуть не утонул!
- Ну так то папа! Он же старый. А мы быстренько: туда-обратно, никто и не узнает.
- А если водоворот? Дядя Коля говорил, бывает такое: закрутит, как все равно водяной на дно потащит.
- Ну ты даешь! В водяных веришь! Ты, может, и в лешего веришь?
- Не в лешего, а в лесовика. Бабушка говорит, что они на Лысой горке собираются.
- Это на какой?
- Ну, как в Березки идти. Она однажды пошла, а на горке как закрутило, завертело!.. И вдруг смотрит: она уже в Березках, рядом с Ужей, повернулась - а деревни нашей нет.
- Ну, это заблудилась! Это с кем не бывает!
Мы помолчали.
- А я знаешь, чего боюсь? - спросил Вовка. - Белой лошади.
- Какой?
- Какой-какой… Такой! Я ее в тумане видел. Открыл окно - а там все белое, а в белом - она, лошадь. Туда прошла, обратно - медленно, как в кино. И с той поры стала мне сниться. Будто открываю я дверь, а там морда ее, белая. И в меня тычет! Знаешь, как страшно!
- А я монаха боюсь. Черного…
- Откуда здесь монах?
- Не знаю. Однажды я у бабушки заночевал, а у нее дверь на палку закрывается. Ну, вечером она и говорит: сходи-ка дверь проверь. Я пошел. Иду в темноте, уже к двери подошел и вдруг слышу - вздохнул кто-то. Я как закричу! А бабушка: что такое? Монаха испугался? Я потом спрашиваю: какого монаха? А она не говорит, мол, пошутила. А я всю ночь не спал. Все мне монах представлялся. Черный. То ли мама про него говорила, то ли видел я его.
- Да где ему тут взяться? - Вовка говорит. - Тут и монастыря нет, одна церковь, а там старушки. И почему "черный"? Он что, негр?
- Да нет, ну весь в черном, и лицо такое - страшное…
- Да, надо тебя от страхов лечить, - сказал Вовка, помолчав.
- А сам-то? С белой лошадью?
- Ну, у меня одна лошадь, а у тебя вон сколько! Хотя у меня еще один страх есть. В городе! Я боюсь, что эскалатор остановится.
И Вовка рассказал, как у него на глазах девушка упала.
- Быстро-быстро бежала, и вдруг эскалатор остановился. А она разогналась, не удержалась и… покатилась вниз!
- Так ты не бегай! Стой себе, как все!
- Скучно! И потом, что я - трус, что ли?
- А я в городе в лифте боюсь… - сказал я.
- Застрять, что ли? - засмеялся Вовка.
- Нет. Я боюсь… улететь.
- Куда?
- Наружу. Понимаешь, если в доме восемь этажей, а я нажму на "10", то куда попаду?
- Никуда не попадешь. Раз нет десятого, лифт не поедет.
- А я боюсь: вдруг выскочит! На крышу. Или вниз провалится, если на ноль нажать.
- Ну ты даешь! Ноль - это подвал, я знаю. Я бывал в таких домах. Я тогда в хоре занимался, на 20-м этаже! Меня мамка записала. Вот тогда я боялся!
- Чего?
- Что вступлю не вовремя. Ну, раньше времени. Там вступление сначала, а потом первый куплет. Я один раз не так сосчитал и запел. Один! Да еще не в ноту!
- И что?
- Дураки… Все как засмеются!
- Да, я тоже на пении боюсь… Вообще на уроках боюсь чего-нибудь не то сморозить. Хорошо, каникулы скоро…
Мы помолчали. У меня от воспоминаний даже рубашка вспотела - столько всего накатило!
- Знаешь, я еще боюсь, когда гроза, и свет выключают. И я шарю по столу, свечку найти, а тут что-то живое…
- Кошка, что ли?
- Ну да… Она меня цапнула! Страшно! В темноте!
- Наоборот, хорошо: живое существо!
- Не-а, кошки они страшные, какие-то инопланетные… Почему в темноте видят, а я нет? Почему ходят неслышно? И вообще…
- Что вообще?
- Ну, будто знают что-то. А бабушка говорит, с нечистой силой водятся.
- Сказки все это, не слушай. Кошки - такие же твари, и тоже грозы боятся. Я сам видел, как под шкаф прячутся…
- Ну, не знаю, а только я чуть не умер от страха, когда по столу шарил и на мягкое наткнулся…
- Слушай, а ты умереть боишься?
- Не знаю. Бабушка говорит: у Бога все живы!
- Так то у Бога, а ты где?
- Не знаю…