4
Беззвездное, в тучах небо тяжелым непроницаемым панцирем накрыло Турмаган, и тот придавленно, оглушенно затих, еле сдерживая чугунную черноту небес на своих некрепких, деревянных плечах.
С темнотой замолкла вертолетная трескотня, утих рокот бульдозеров и автомашин. И человеческие голоса слышались все реже. Уработавшись за длинный еще световой день, те, что постарше, спешили выспаться, набраться свежих сил, чтоб завтра, встав чуть свет, снова бурить, качать нефть, строить дороги и дома, укладывать трубопроводы, тянуть провода. Ну, а молодым не спалось, и усталость не валила. Они сбивались в гурты, бренчали на гитаре, крутили магнитофоны, резались в карты либо в домино. А выпадал повод, сбрасывались и бежали в магазин за водкой. Развлекательно-увеселительных заведений в городе не было. Сам себя весели, сам себя развлекай.
Потухли прожектора на стройках, реже мелькали фары на бетонке, меньше и меньше светилось окон в домах, балках, насыпушках, чернее становилась ночь, и оттого все видней, все притягательней делался гигантский газовый факел на ближайшей дожимной станции. Обрамленное дегтярно-черным нимбом, живое трепетное пламя непрестанно меняло и очертание и цвет. Оно было то кроваво-красным, то оранжевым, а то наливалось вдруг белизной. Издали казалось - факел полыхал бесшумно, но стоило приблизиться к нему хотя бы на полкилометра, как становился слышен глухой устрашающий гул, который, по мере приближения к пламени, делался все грозней, в нем все отчетливей проступали какие-то неземные голоса, от которых впечатлительному человеку делалось зябко и горько. Да и всякому человеку больно было видеть, как дикое пламя пожирало так нужную людям земную энергию, превращая в черный дым бесценные богатства сибирских недр.
Покой и отдых несла ночь натруженным телам работяг - так называли здесь себя рабочие, вкладывая в это слово немалую дозу горделивого самосознания своей решающей значимости в происходящем.
Хмельной, вымученный разгул, бесстыдную потеху и даровую поживу сулила ночная чернота проходимцам. Они отовсюду слетались в разворошенный глухоманный край в надежде, что, пока там "закон - тайга, прокурор - медведь", можно будет пожить без прописки, пристроиться без трудовой книжки, схорониться при нужде, затаясь в какой-нибудь самодельной берлоге, у которой ни почтового адреса, ни постоянного хозяина, ни прав на существование.
Жажда подразвлечься, скоротать ночку, выманила на улицу Жору с Кудлатым и погнала на западную окраину, поближе к Оби, где подле лесной опушки, в самом конце кривой ломаной шеренги убогих строений, притулилась приземистая плоскокрышая хибара.
Приятели шли неторопко, гуськом, молча. Когда по жердочкам перебирались через невидимую в темноте лужу и Жора вдруг качнулся и еле удержался на скользких жердинах, Кудлатый беззлобно подковырнул:
- Торопыга ты, Жор.
- Ну, Машки нет дома? - не приметив подначки, засомневался Жора.
- И дома, и ждет, и хочет, - на молитвенный лад дурашливо прогнусавил Кудлатый.
- А что? Я бы…
В нескольких метрах от заветной двери нагнали высокую, неуклюже длиннорукую и кривоногую фигуру.
- Никак, Крот? - не то изумился, не то испугался Жора.
- Закрой рот, - не оборачиваясь, приказал тот, кого называли Кротом. Голос у него был сиплым, с каким-то пугающим звериным прононсом.
- Я думал, мы первые… - дурашливо прогнусавил Кудлатый.
- Машка подопьет… - и Жора такое завернул, что все трое заржали оглушительно и протяжно.
- Ша! - скомандовал Крот, подходя к двери.
Жора с Кудлатым прилипли носами к занавешенному оконцу.
- Никак, гости у Машки, - не громко, но четко проговорил Жора. - Не признаю по голосам.
- Гостей только ждут, а мы и тут, - Кудлатый хихикнул.
Вместе с белокурой, широколицей, курносой хозяйкой за столом пили чай две молоденькие девушки. Они испуганно привстали, когда Крот и его спутники переступили порог.
- Кто это у тебя? - на правах самого сильного бесцеремонно спросил Крот, испытующим взглядом ощупывая побледневшие молодые лица.
- На улице подобрала, - усмешливо ответила Машка.
Приняла из Жориных рук сумку с бутылками и банками. Проворно выставила все на стол, поставив туда же принесенную Кротом бутылку спирта. Придвинула лавку, пригласила нежданных гостей к столу. В голосе, во взгляде и на лице Маши было столько неподдельной радости, что лица девушек заметно посветлели, и они хоть настороженно, но без недавнего страха смотрели на рассаживающихся парней. Когда же те занялись откупориванием бутылок и распечатыванием консервных банок, девушки, выскользнув из-за стола, юркнули в закуток за печью, где стоял накрытый дешевеньким паласом топчан. Кроме него, грубо сколоченного стола и двух скамеек, в избенке не было никакой мебели. Да ее негде было бы и поставить. Между странным, неуклюжим сооружением из кирпича и железа, называемым печью, и столом оставался лишь крохотный, на два квадрата пятачок.
Кудлатый перескочил его одним прыжком, встал перед девушками, раскрылился, медвяно запел:
- Куда вы, красавицы, засобирались? Не съедим. Не надкусим даже. Давайте знакомиться. Вадим. - Поочередно пожал растерянным, перепуганным девчонкам руки. - Это Леша. - Крот тоже подошел, потискал холодные пальчики. - А это мой кореш Жора. - И Жора мигом подлетел поручкаться с незнакомками.
Трое парней бесцеремонно подхватили девчат под руки и водворили на прежнее место.
- Маша, - Кудлатый коснулся белой полной руки хозяйки. - Они у тебя, никак, немые?
- С тобой, чертом, ненароком встретишься - онемеешь, - беззлобно огрызнулась хозяйка. - Эта, черненькая, Люся, а эта - Даша. Сидите, сидите, девочки. Не бойтесь, не тронут. Только с виду страхолюдные, а на деле - ничего мальчики. Познакомитесь, еще влюбитесь. Да сидите же! - прикрикнула уже недовольно.
Узкоглазая, смуглолицая, с приметной родинкой на правой щеке Люся, настороженно сверкнув глазом, наконец-то прочно уселась на прежнее место. Она была легка, подобранна и совсем молода, где-нибудь возле семнадцати. Даша выглядела немного старше, вероятно, потому, что была плотней и шире подруги, и лицо круглое, с ямочками на щеках и еле приметными скулами, и рот крупный, полногубый, и глаза большие. Она опасливо прижалась к Люсе и замерла.
- Мы не пьем, - за обеих сказала Люся, отодвигая протянутый Кудлатым стакан с водкой.
- На Севере не пить нельзя, - тут же вмешался Кудлатый. - Кровь загустеет с холоду - и конец.
- Потерпим до холодов, там видно будет, - нашлась с ответом Люся, решительно отставляя стакан в сторону.
- Не неволим, - расплылся в ухмылке Крот, а глазами пригрозил: - Можно и на сухую. - Осклабился, нехорошо подмигнул: - Так даже интересней…
- Ну-ну! - сердито прикрикнула хозяйка. - Ты моих пташек не пугай. Они совсем необстрелянные. Только-только из-под маминого крылышка.
- Где подловила? - с ноткой недовольства спросил Крот.
- Да на улице же, - весело откликнулась Маша, подняв и вертя перед глазами стакан, до половины наполненный водкой. - Приехали за романтикой в Турмаганнефтестрой. С записочкой к какой-то тетечке, а та вчера уволилась, и будь здоров. Пока тетечкины следы искали, рабочий день кончился. Сторожиха их из конторы помела. В Доме заезжих все коридоры битком…
То ли от запаха водки, то ли еще от чего-то, но только Маша говорила все громче и громче и руками размахивала все энергичней. Парням хоть и явно не терпелось поскорее выпить, однако слушали ее с интересом, скалились довольно и весело, подмигивали, ахали. Рассказчица, как видно, наделена была от природы и острой наблюдательностью, и даром слова.
- … Иду, смотрю. Сидят на тротуарчике, на чемоданчике, две пташки залетные. Лапки поджали, носики повесили. Когда-то и я вот так же… Вспомнила, дрогнуло сердце. "Айда, девки, ко мне". Ну, за ваше здоровье, девочки!
Она опьянела сразу. Черты лица обмякли, и оно вдруг стало очевидно нездоровым, одутловатым и неприятно залоснилось. К полураскрытому рту прикипела жалкая беспомощная улыбка. Приметив, что хозяйка захмелела, Люся забеспокоилась. Улучив момент, шепнула подружке: "Бежим". Даша скользнула с краешка скамьи, но не успела, не посмела встать, попав под прицел широко расставленных, липких и похотливых глаз Крота.
- Айда ко мне, - властно позвал Крот и потянулся лапищей.
Даша испуганно прилипла к скамье, сдвинулась на прежнее место, прижалась к Люсе. Та обожгла Крота дерзким взглядом и звонко прикрикнула:
- Не смейте!
- Ха-ха-ха… Ха-ха-ха! - зашелся в самодовольном всесильном хохоте Крот, раскачиваясь, сотрясаясь огромным телом.
Казалось, не только стол, заставленный бутылками и банками, но пол и стены - вся эта бог весть из чего слепленная избенка на курьих ножках закачалась, вот-вот перекувыркнется.
Жора с Кудлатым в два голоса подхватили смех повелителя и с деланным приохиванием, перекрывая друг друга, залились:
- Хе-хе-хе… Ох-хо-хо-хо… Ах-ха-ха-ха!!
Вцепилась Люся в податливое, мягкое плечо хозяйки, встряхнула ее, крикнула:
- Тетя Маша!
И разом стало тихо. Женщина встрепенулась, скинула оцепенение. С трудом выговорила заплетающимся языком:
- Не троньте их. Они мои гости. Слы…
- Кончай! - прикрикнул Крот и не больно, но звонко шлепнул Машку по щеке. И снова обварил, раздел, растерзал Дашу бесстыдно похотливым жестким взглядом. - Не надо гоношиться, девочки. Отсюда еще никто не уходил поперек моей воли. Таких выносили. В мешок и в реку. До зимы не всплывет…
- А и всплывет, спишут за неопознанием личности, - подхватил Кудлатый.
И снова они ржали. И пили, жевали консервы и хлеб вперемежку с короткими рваными фразами, и все чаще резали девчатам уши смачные матерки. Маша тоже пила. Ленивыми глотками. Не закусывая. И все сильней дрябла телом и рассудком.
- П-пора, - не совсем твердо выговорил Крот и, кольнув Дашу взглядом, рыкнул: - Давай сюда… Ты!
- Чего вам от нее надо? - натянутым голосом громко спросила Люся.
- Машка! Покажи этим… целочкам, чего нам надо!
- Стремптиз, Маша! - взвизгнул Кудлатый.
- По всей форме. По Европе! - подхватил Жора.
- Валяй! - Крот пристукнул по столешнице так, что посуда заплясала.
Наконец-то Маша поняла, чего от нее хотят. Лицо ее покривила не то улыбка, не то плаксивая гримаса.
- А я… я… м-мож-жет…
- Давай, б…ина! - гаркнул Крот.
Маша с усилием оторвалась от сиденья. Опираясь ладонями о стол, поднялась. Вышла на крохотную пустошь между столом и печью. Раскачиваясь и что-то бормоча, неверными руками стала стягивать с себя кофту. Крот дотянулся до онемевшей от ужаса Даши. Рванул. Вздрагивающие, потные, железные ладони Кудлатого прикипели к Люсиной спине, и та заорала:
- Ма-а-а-а!!!
Вцепилась в нечесаные, слипшиеся сосульками патлы Кудлатого, рвала их, царапала и вопила:
- Ма-а-а-а!!!
Тут дверь распахнулась. На пороге с ведром в руке встал Иван Василенко. Только миг изумленно озирал он представшую перед ним картину и тут же с размаху ахнул ведром Крота по макушке. Кудлатый отлепился от Люси, кинулся с бутылкой на Ивана. Но парня уже ухватил за грудки взбешенный Крот, всей своей многопудовой тушей притиснул к косяку, а сам нашаривал заплетающимися пальцами нож. Дверной проем за спиной спас Ивана.
- Девок не выпущай, сука! С этим я сам! - крикнул Крот, выкидываясь вслед за Иваном на улицу.
Они дрались жестоко и беспощадно. Будь Крот чуть потрезвей, он сразу бы сокрушил Ивана наповал. От встречных пудовых ударов Крот только свирепел. Когда же Иван, изловчась, сшиб его с ног, Крот выхватил нож.
Иван затравленно глянул по сторонам - ни палки, ни камня, ни железяки. Круто развернулся и побежал. Крот пустил нож в спину, но промахнулся. Пока искал нож, Иван растворился в темноте. Разъяренный, готовый сокрушать, терзать и рвать, Крот медведем ввалился в избенку. Люся с Дашей стояли, прижимаясь к стене, а Кудлатый пританцовывал перед ними и что-то орал.
- Пшел, - отшвырнул его Крот. Сграбастал сразу обеих и начал ломать, давить, тискать с такой силой, что у девчонок потемнело в глазах.
Тут снова распахнулась дверь, и на пороге с двустволкой в руках встал Иван Василенко.
- К стенке, сволочи! - надорванно завопил Иван и выстрелил в потолок.
Кудлатый ударил бутылкой по лампочке. Стало темно. Зазвенело стекло. Что-то тяжелое стукнуло Ивана в плечо. Тот выскочил на улицу и бабахнул еще раз вверх. Отскочив, торопливо перезарядил ружье, крикнул в темноту избы:
- Выходи по одному! Перестреляю!
Выбежали Люся с Дашей.
- Они в окно! В окно! - прокричала истерически Люся.
Высадив раму, Жора с Кудлатым выскочили, а грузный Крот застрял в оконном проеме. Его Иван продержал под дулом до тех пор, пока не подоспела оповещенная Таней милиция.
Ополоумевших от ужаса девчонок Таня увела к себе, отпоила валерианкой и чаем, уложила на свою кровать.
Той же ночью, оглушив кулаком конвоира, Крот бежал из-под стражи.
Кудлатого с Жорой милиция тоже не нашла.
Глава десятая
1
Зима накатила вдруг. Будто кто-то неведомый предательски распахнул ей ночью ворота и она с победным воем и свистом ворвалась ордынской сворой, сокрушая и топча все живое. Ошпаренные морозом, свернулись, почернев, неопавшие листья и с жестяным шуршаньем осыпались. Оголенные деревья беспомощно и зябко подрагивали на студеном ветру, который волочил и волочил от Ледовитого косматящиеся охапки серых облаков, громоздил их над Турмаганом, уминал и тискал до тех пор, пока те не брызнули наконец белыми струями. Ветер подхватывал сверкающие пунктирные нити, трепал их, рвал, скручивал, частыми белыми стежками прошивал, прострачивал вкривь и вкось холодный мглистый воздух, и тот белел и густел на глазах, размывая, стушевывая очертания предметов.
Ослепленные метелью, тревожно загукали автомобили, медленно на ощупь продираясь сквозь снеговую заметь. Расхлестанная дождями, изжеванная колесами и гусеницами земля будто чугунной корочкой подернулась и зазвенела, захрустела под ногами. А снег валил и валил все гуще. Уже не тонкие колкие струйки стекали с неба, а низвергался нескончаемый белый поток, залил густой яркой пеной окаменевшую землю, выбелил дома и деревья, белыми лепехами запятнал свинцовую чернь реки… А когда отбуянилась, угомонилась ранняя октябрьская метель и мешковина облаков спала с неба, открыв глазу малиновое солнце в прозрачной синей глуби, запеленутая снегом бескрайняя равнина турмаганских болот полыхнула таким ослепительным сиянием, что померкло даже зарево гигантского газового факела.
Ослепленный блеском, Черкасов приостановился, зажмурился, поморгал бесцветными, будто выгоревшими ресницами, блаженно выдохнул:
- Хорошо!
Постоял как бы в нерешительности: разрушать ли первозданную светлую и яркую пушистую благодать, простирающуюся до самого горизонта, вдохнул глубоко и решительно шагнул. Под кошмяной подошвой унтов белый наст по-собачьи уркнул и недовольно заскулил, жалобно попискивая. Эта разноголосая воркотня подмятою снега веселила, подгоняла Черкасова, он шагал все шире и торопливее, а на полпути до горкома свернул в сторону, пошел вдоль бетонного пятикилометрового кольца, по которому неслись автомашины. Холодный воздух тоненько припахивал то свежим арбузом, то молодым сеном, а то еще бог знает чем-то волнующим, бодрящим.
Ах, какое это счастье шагать в одиночестве по спелому, ядреному, хрусткому морозцу, радуясь и ликуя каждой клеточкой тела, трепеща каждым нервным волоском. Незамутненная свежесть утра и солнца малиновое тепло пронизали и пропитали всего тебя, наполнив тело живой огненной силой. Ощутив ее, ты улыбаешься, потому что тебе очень хорошо, потому что ты еще не стар и можешь идти вдвое, втрое шибче, можешь сорваться в бег, хватать открытым ртом ледяной ветерок, распахнуть на груди полушубок, вовсе сбросить его и лететь по хрустящему, сверкающему снежку навстречу молодому занозистому ветру.
Едва подумав так, даже не подумав, а нутром почуяв это, Черкасов машинально расстегнул верхнюю пуговицу дубленки, сбил на макушку шапку, ускорил шаги. Несколько раз он даже помахал водителям пролетавших навстречу грузовиков. Пожалуй, он нимало не удивился и воспринял бы как должное, если б рядом вдруг грянул многотрубный оркестр и гулкие ритмические удары барабана вмиг настроили его на маршевый шаг. Но оркестр не загремел, и тогда Черкасов затрубил сам на мотив "Мы красные кавалеристы".
- Тру-ру-ру-ру… Тра-ра-ра-рам…
Перед бетонкой пришлось остановиться, выжидая просвет в рокочущем потоке машин. И сразу развеялось очарование первой встречи с зимой, и Черкасов совсем некстати вспомнил вчерашнюю размолвку с женой, пожалуй, даже не размолвку, а очень неприятный разговор, который хоть и мирно закончился, но не потому, что иссяк, и если Черкасов не исполнит обещание, останется меж ними подводная мина, на которую можно напороться каждый миг.
Пожалуй, жена была несомненно права. Года три донашивала она потертое зимнее пальто, копя деньги на шубу. Скопила наконец, а шубы в магазине нет. Супруги местных начальников трестов, управлений, контор щеголяли и в котиковых, и в цигейковых, и в беличьих манто, купленных прямо с базы. Жена не раз просила Владимира Владимировича договориться с кем-нибудь из тех, кому были подчинены торговые базы, всевозможные ОРСы и УРСы, и попросить продать ей приличную шубу. "Ладно, что-нибудь придумаем", - говорил Черкасов и ничего не придумывал. Не потому, что забывал, не хотел, а потому, что не мог…
Вчера вечером жена отказалась пойти с ним в клуб на заключительный концерт первого городского смотра художественной самодеятельности, сказав, что не хочет своим затрапезным видом позорить его, и, показав ему все изъяны старого потертого пальто, расплакалась.
Тогда он заверил, что завтра же договорится о шубе, и она, привыкшая верить, сразу успокоилась.
Двадцать один год он на профессиональной партийной работе, многое повидал и пережил, как будто научился постигать потаенную, невидимую суть явлений и человеческих характеров, порой даже предугадывал разворот больших, масштабных политических событий, но данное жене обещание поставило его в тупик.
Черкасов почитал себя политруком, комиссаром многотысячной армии рабочих и был убежден, что нельзя бороться с блатягами, пресекать закулисные сделки по принципу: ты - мне, я - тебе, если сам прибегаешь к услугам этих блатяг. Да и ничего не делают они за так, без корысти и расчета, и за купленную на собственные деньги шубу придется не раз либо совестью поступиться, либо осложнять, обострять, может, и вовсе порывать отношения с тем, кто эту услугу сделает…
Вспомнил Черкасов вчерашнее обещание жене, и сразу мир поворотился спиной, и уже раздражал яркий солнечный свет, свежий, неутоптанный снег мешал ходьбе, а проносившиеся мимо грузовики обдавали вонючим перегаром. Раздражение отяжелило голову. Желая отделаться от неприятной тяжести, Черкасов расслабил тело, несколько раз глубоко-глубоко вдохнул, насильно задержал внимание на проползающем мимо "Урагане" и даже заставил себя чуть слышно запеть. Но, увы… не помогло.