- Шибко много значенья словам нынче. Только тут вовсе они ни к чему. Разве есть слова, чтоб любовь высказать?.. - Умолкла. Перевела взгляд на окно, затянутое ледком узорчатым, и отрешенно, как в бреду: - Бывало, по шагам Ефима отличала. Заслышу, захолонет все во мне. Голова кругом, а сердце вот-вот выскочит. За руку возьмет - ровно кипятком меня. Жар нестерпимый, а дрожу. Господи! Какие тут слова? Зачем? Со свиданья до утра не засну. Воздуху, простору мало. Теснит в груди, ровно обручем перехватило. И сладко-то. И жутко. И все бы летела, летела, да все бы вверх, да чтоб шибче…
Нежданное откровение матери изумленная Наташа слушала, полуоткрыв рот и по-иному - просветленно и вдохновенно - озирала мир, и себя, и мать, которая вдруг неузнаваемо помолодела: исчезли мешки под глазами, пропала отечность век, зарумянились, поядренели щеки, губы стали спелыми, а глаза, вспыхнув, заструили волнующий свет.
Никогда прежде мать не заикалась о своей любви. Порой Наташе казалось, что никакой любви мать не ведала, замуж вышла, как выходили в ту пору тысячи других - не по принуждению, так по совету старших либо просто потому, что приспело время рожать детей…
А мать, прижав левую ладонь к все еще крепкой, высокой груди и слегка запрокинув голову, говорила и говорила, словно бы в забытьи:
- Не загадывали, не рассчитывали, что да как будет. Только бы вместе… Отец мой как узнал - куда там! "За прощелыгу, бездомника…" Убегла я. В окошко вымахнула и… Пока через огород семенила, думала, сердце на куски со страху. А как пала на руки ему, поднял он, поцеловал, и я хоть на крест… Ни разу не спытала, любит ли. И сам - ни клятв, ни обещаний… К чему слова? Нету таких слов. Не придумали… - Опомнилась. Густо покраснела. - Да что это я? Никак, тронулась. Такое тут тебе…
- Мамочка, - порывисто обняла мать, прижалась к ней. - Милая. Спасибо. Спасибо, родная, - и крепко расцеловала смущенную Марину Ермиловну.
Глава тринадцатая
1
Мертвой хваткой мороз стиснул Турмаган: ни шелохнуться, ни вздохнуть. Непроницаемый белый морок плотно окутал землю, размыв, сместил грани предметов. В клубах нерастворенного отработанного газа медленно, словно на ощупь, двигались по бетонке автомобили, предостерегающе тревожно гукая. К ночи туман густел, чернел и земля сливалась с небом. Свет уличных фонарей беспомощно расплывался во мраке желтыми кляксами, те жалобно мерцали, придавая ночному городу фантастический вид. Это впечатление усиливалось от тишины, настолько плотной и непроницаемой, что казалось, протяни руку и коснешься ее шершавой чугунной твердости, крикни - и та расколется.
Иногда с севера наскакивал жгучий ветер, но и он увязал в морозном белом мареве, как осетр в неводе, и, обессилев, стихал.
Сторукий, стоногий, стоглазый когтистый холод нахально засматривал и лез в любую щелочку, самую малую трещинку, крохотную дырочку в окне, стене, одежде.
Замерз картофель в непригодном к таким холодам, наспех построенном овощехранилище.
Лопнул водопровод и вывел из строя недавно построенную баню - единственную на пятнадцать тысяч человек.
На красной черте дрожали стрелки манометров в котельных, а в продуваемых щитовых и брусчатых, привезенных сюда за тысячи верст, сборных домах замерзала вода, в неутепленных подъездах то и дело взрывались размороженные батареи.
Густела от холода нефть во временных трубопроводах, кинутых наспех поверх болот. Стоило оператору проморгать падение давления в трубе, и готова пробка, и нефтепровод по швам: катастрофа!
Каждую ночь в больницу привозили обмороженных. Клара Викториновна сутками не показывалась дома. Под "скорую медицинскую помощь" оборудовали несколько вездеходов.
Маломощная аварийная служба сбивалась с ног. Черкасову, Бакутину, Рогову и иным, хоть как-то причастным к организации быта, бесцеремонно звонили в любой час ночи, требуя, прося, угрожая.
Не по разу в ночь выла пожарная сирена. Спасаясь от лютой стужи, турмаганцы мастерили мощные электрические "козлы", устанавливали самодельные электрокамины и печи, от которых сгорел не один балок. Пока пожарные машины пробивались по бездорожью к пылающему вагончику, от него оставался лишь металлический скелет. Едва отстояли от огня единственную пекарню, и три дня Турмаган жил без хлеба на макаронах и крупе. В больнице и детсаде пекли блины, оладьи, лепешки. Подобрали и поели почти весь неприкосновенный запас сухарей.
Спеленутые холодом, замерли краны, задрав стылые металлические хоботы в белую мглу и как будто беззвучно воя. Отпугивающе посверкивая заиндевелым металлом, костенели тракторы, бульдозеры, тягачи. Непригодные к подобным холодам, омертвели тысячи механизмов и машин. Строители, дорожники, трубоукладчики, буровики, монтажники "тянули" двигатели на себе, заставляя машины крутиться хоть в четверть силы. Иначе - затяжной простой и еле посильные планы и графики - кувырком, а самое благоприятное для обустройства время - мимо…
- И все из-за того, что кто-то там не хочет ни мозгами, ни руками шевелить…
Так сформулировал свое отношение к происходящему Бакутин, глядя прямо в глаза начальнику главка Румарчуку, нежданно нагрянувшему в Турмаган. Румарчук, похоже, и сам был не рад тому, что угодил сюда в кризисные дни. Попав под леденящий душу пятидесятичетырехградусный мороз, он хоть и легко, а все-таки дважды обморозил щеки, волей-неволей вынужден был вмешиваться в ликвидацию аварийных ситуаций и до того вымотался и взвинтился, что, когда Бакутин со злым, неприкрытым вызовом высказался о тех, кто "мозгами не хочет шевелить и шлет в Заполярье дома, машины, технику в среднеевропейском исполнении", Румарчук сорвался.
- Мастера мы разносить да прожектерствовать, - жестким, неприязненным голосом чеканно выговорил он, рубанув воздух сухой, узкой ладонью. - Новая техника не вдруг рождается. Нужен еще и специальный металл…
Сразу уловив, куда нацелен гнев начальника, Бакутин все же не попятился.
- Сюда мы не вдруг свалились. Геологи почти пятнадцать лет топтали здешние болота. Было время приглядеться и примериться. Да и Приобье - не единственный уголок. Чем лучше по климату Норильск? А Магадан? Якутия? Полстраны за Уралом…
Этот зеленый выскочка бесцеремонно подставлял ножку начальнику главка. Такого Румарчук снести не мог и походя прищемил язык задире:
- Не на то энергию тратите, товарищ Бакутин. Вместо обустройства месторождения - критиканство, нелепые наскоки, какие-то утопические прожекты сочиняете…
Перепалка эта вспыхнула в вертолете. Румарчук со свитой и Бакутиным возвращались из Карактеево, где сооружалась первая перекачивающая станция аврально строящегося нефтепровода Турмаган - Иртышск.
Вертолет летел низко над трассой строящегося трубопровода. Вопреки всем инструкциям, допускам и нормативам, трассовики работали. Пробиться через оцепившие Турмаган болота можно было только зимой, и строители дня не хотели да и не могли терять из-за холодов.
Румарчука злило то, что трассовики работали в сложнейших условиях, а он - начальник главка - вместо того чтоб пресечь подобное, делал вид, будто ничего особенного не происходит. Угадав это, Бакутин не развеял мрачное настроение начальника, а взял да и ткнул тому прямо в больное:
- Сюда бы тех, кого вы так старательно оберегаете от критики… - и кивком головы показал на оконце.
А там, внизу, под плывущей тенью вертолета копошились неуклюжие маленькие люди, горели бивачные костры, темными кубиками прилипли к снегу одинокие вагончики с черными гривами дыма.
Ершистость Бакутина прямо-таки бесила усталого, промерзшего Румарчука. Его царапнуло по самолюбию и то, что Бакутин, не ожидая замешкавшегося начальника главка, первым вошел в вертолет и тут же по-хозяйски развалился в нем, скинув малахай с давно не стриженной, не обихоженной седой головы, закинув нога на ногу, и покровительственно-развязный тон, каким Бакутин стал пояснять происходящее под вертолетом. Ну, а последняя фраза Бакутина показалась оскорбительной, хлестнула по нервам начальника главка, и тот взбеленился.
- Не кажется ли вам, товарищ Бакутин, что вы заигрались лихими фразами? Вместо того чтоб мобилизовывать коллектив на борьбу с трудностями, вы трубадурствуете об этих трудностях…
- Думаете, лакировка…
- Извольте молчать, когда говорят старшие! - окончательно вышел из себя Румарчук.
И когда, ошеломленный этим окриком, Бакутин смолк, Румарчук с наслаждением, с упоением, наотмашь, справа и слева принялся его стегать словами - за прошлое, за настоящее, за будущее, чтоб впредь неповадно было, чтоб меру знал и грань чуял. Начальник главка не стеснял себя никакими условностями, выбирал слова повесомей, погрубей и, не глядя, швырял их с явным желанием зацепить больней, ударить посильней, оставить след памятней.
За семь почти бессонных авральных суток Бакутин до основания вымотался. Нежданный налет начальника главка со свитой разом усложнил, обострил трудности. А тут еще непомерно затянувшееся Асино молчание на последнее категоричное "Да или нет?". Все это до предела взвинтило нервы Бакутина, подвело его к той роковой черте, за которой непременен взрыв. Только присутствие Черкасова, всегда заблаговременно угадывающего назревающий взрыв, спасало Бакутина, и не раз, от, казалось, неизбежного рокового столкновения с Румарчуком. Владимир Владимирович умел одной фразой, улыбкой помешать нелепому и безрассудному столкновению начальника НПУ с начальником главка. Но сейчас, заглядевшись в окно вертолета, Черкасов прозевал, не устерег своего подопечного, и едва Румарчук сказал:
- Ваше мальчишеское прожектерство осточертело…
Бакутин взвился:
- Без проектов и заглядов знаете, кому легче живется?
- Знаю. Только не всяк тот революционер, кто революционными лозунгами жонглирует.
- Намекаем? - спросил с открытым вызовом Бакутин.
По тому, как Румарчук вспыхнул, как недобро и гневно сверкнули его глаза, сопровождающие верно угадали начало грозы и поспешили отворотиться к окнам.
- Намеки могут истолковываться по-разному. - Тонкие сухие и блеклые губы Румарчука слегка покривила язвительная ухмылка. - А мне хочется, чтоб вы совершенно определенно и ясно постигли суть. Обком партии передал вашу записку нам и предложил обсудить на коллегии главка. Ваше твердолобое упрямство достойно осуждения. На заседании Центральной комиссии по разработке мы же объяснились…
- Убеждения - не перчатки…
- Давайте без высокопарных фраз и по возможности без эмоций, - предостерегающе сказал Румарчук. - Не то подымемся до таких высот, дойдем до таких обобщений - самим страшно станет…
- Этого не следует бояться, - возразил Бакутин. - Только с высоты общенародных интересов и следует подходить к нашим предложениям. Тогда…
- Тогда, - резко прервал Румарчук, - для демагогов - ни тормозов, ни ограничителей. Разгул. Анархия. - Строгим взглядом пресек попытку Бакутина вклиниться в речь. И по-командному: - Давайте так. Заберите назад вашу записку. Как недостаточно аргументированную. Или придумайте иной, менее шокирующий вас повод. И забудем о ваших предложениях до лучших времен…
- Или? - с открытым вызовом спросил Бакутин.
- Не всегда следует совать палец в огонь, чтоб убедиться, жжется ли тот, - многозначительно проговорил один из сопровождающих Румарчука.
- Не люблю подтекстов. Допустим, наши предложения - преждевременны, мы не готовы к их реализации. Давайте изыщем иной путь утилизации попутного газа и, пока его не так-то еще много, подготовим технику, кадры, методику…
- Необходимые для реализации вашей программы максимума, - договорил саркастически Румарчук. - Так?
- Так! - выстрелил Бакутин.
- Не кажется ли вам, дорогой товарищ Бакутин, что вы зарвались? - подметил намерение Бакутина возразить. - Помолчите. Наберитесь терпения. Если не из уважения ко мне, так хотя бы к главку…
Румарчук встал. За годы командования трестами и объединениями он поднаторел в образумливании подобных выскочек, отлично владел собой, да и высокий пост, власть и субординационная дисциплина вселяли уверенность в собственную правоту и неотразимость.
- Вы - не увлекающийся студентик. И опыта, и знаний - не занимать! Отчего же, вопреки здравому смыслу, лезете на рожон? Хотите таким путем вверх? "Борец… Революционер"… Да? За подобной ширмой рассчитываете упрятать просчеты и промахи?.. Не выйдет! И не рассчитывайте! Не обольщайтесь! Будем и впредь ценить вас по делам, по приросту добычи турмаганской нефти…
Скоро Румарчук так увлекся, что, не приметив, переступил грань собственных чувств и уже не гневался, а только разыгрывал гнев, и сам же наслаждался собственным остроумием и всевластием, и так распалился, что отключил все тормоза и с устрашающим грохотом покатил вниз, разгоняясь все шибче и шибче, и хлестал Бакутина, уже не глядя и не разбирая чем, не смущаясь оскорбительных слов.
До жженья побагровели щеки Бакутина.
- Вы ведь и сами не верите в то, на чем настаиваете, чего предлагаете, и делаете это лишь из желания привлечь к себе внимание обкома и министерства, прослыть новатором, думающим, ищущим руководителем, чтоб поскорее да половчее сделать карьеру, - злорадно выговаривал Румарчук посиневшему от ярости Бакутину. - Сибирскую нефть только распечатали. Как всегда, сперва шибанула пена. Шипучая, вроде бы неодолимая, но на ней, учтите, не всплыть, не взорлить…
Начальник главка - есть начальник главка. Дисциплина и субординация здесь необходимы. Бакутин понимал это, оттого и молчал. Стиснув зубы, корежился от негодования и стыда, но молчал. До тех пор, пока Румарчук не понес об этой нефтяной пене, на которой якобы и вознамерился всплыть начальник НПУ. Тут выдержка Бакутина лопнула и он негодующе гаркнул:
- Хватит!..
И быть бы тут сече не на живот - на смерть, и на том поединке наверняка закончилась бы турмаганская одиссея Гурия Константиновича Бакутина, если бы в этот критический миг не раздался вдруг тревожный, как сигнал бедствия, вскрик Черкасова:
- Человек на зимнике!
2
Завтрашнее воскресенье Иван Василенко решил посвятить заготовке дров. Сколько ни утеплял он свою хибару, все равно тепло в ней было только тогда, когда полыхала раскаленная печурка, но стоило той остыть, и через час-полтора обувай валенки, а чуть погодя натягивай свитер. Без полушубка поверх одеяла ночь не проспишь: разбудит холод. Вскочив чуть свет, Иван сразу принимался за печурку. Та пожирала дрова с поразительной быстротой и ненасытностью. С лета заготовленная огромная поленница неприметно растаяла к декабрю.
С думой о том, как бы еще утеплить свою избенку и кого из ребят сговорить в помощники на завтра, Иван вошел в прокуренную теплушку на короткую планерку-пятиминутку. Не успел папироску раскурить, как появился диспетчер и с ходу:
- Неотложное дело, ребята. Неволить не хочу, потому что воскресенье пропадет. Надо срочно сгонять в Сарью за грузом для нефтяников. Два дня на два конца. В понедельник - отгул. Ну, налетай!
Никто не налетел, не вызвался. Диспетчер принялся поименно выкликать добровольцев - тот же результат. Слово за слово - занялся спор, сперва вроде шутейный, а потом всамделишный, и пыхнула перебранка. Тогда Ивана будто кто под бок толкнул:
- Полно базарить. Давай путевку.
- Спасибо, Иван, - обрадовался диспетчер. - Выручил. Топай в НПУ, получай документы и трогай. Завтра к вечеру воротишься.
Начальник УРСа нефтяников говорил с явным татарским акцентом:
- Груз особый. Не в цене дело. Очень важный. Но экспедитора не дам. Гриппуют. Мы тебя знаем. Не впервой. Вот доверенность. Двигай. За нами не пропадет…
Груз и впрямь оказался редкостным: питьевой спирт, дефицитные запасные части к автодвигателям да дюжина очень нужных автопокрышек. Иван немало повозился, крепко пропотел, пока уложил все это как хотелось и, накрыв брезентом, увязал. На ночь оставил машину на складском дворе, благо был знаком со сторожем. Мест в гостинице, как всегда, не оказалось. Иван прикорнул в сторожке на старом, промятом до деревянной основы диване. Сторож всю ночь подкладывал в печурку, и все же Иван проснулся от холода. Глянув на малиновый бок печки, ахнул:
- Неужто еще похолодало?
- Высунься на волю, - посоветовал сторож, - сразу поймешь, зачем зайцу шуба. Наверняка не менее пятидесяти…
Но и узнав, что мороз пятьдесят четыре градуса, Иван не отложил отъезд: "Если в семь утра выехать, даже по пятьдесят в час, к вечеру доберусь".
Сторож одобрил:
- Не тебя только пристигло. Не один домой торопишься. Пусто не будет на дороге.
Этот трехсоткилометровый зимник до Сарьи пробили еще в прошлом году. Поднатужились всем миром и пробили гигантскую просеку сквозь урманы, кедровые гривы да щетинистые распадки. Никто не считал, сколько гиблых болот, озер и речек перепрыгнул зимник. Скороспелая временная дорога эта на целых шесть месяцев связывала Турмаган с древнейшим русским поселением в Западной Сибири - безвестной, малолюдной Сарьей, где к тому времени был построен сносный порт на Оби и неплохой грунтовой аэродром. Все лето в Сарью по воздуху и воде прибывали грузы, которые потом увозились в Турмаган по зимнику.
С наступлением холодов до весенней распутицы днем и ночью струился по нему нескончаемый встречный поток под завязку груженных и порожних "Ураганов", "Татр", "Уралов", КрАЗов. Какие только машины не перетирали в пыль хрустящую коричневую корочку дороги-времянки. Могучие, грохочущие, пышущие жаром автомобили, трактора, тягачи-вездеходы волокли на себе трубы и бревна, станки и емкости, цемент и кирпич… Если бы составить перечень всего, что везли по спасительному безотказному зимнику, получился бы реестр тысячи на полторы наименований.
Зимник доживал второй год, пропустил по себе бессчетное количество колес и гусениц, на которых перевезли десятки тысяч тонн нужнейших грузов, но, как и в первые дни существования, вдоль дороги не маячило ни единого домика, ни одной захудалой времянки, где бы усталый, продрогший водитель мог передохнуть, переждать непогоду, подремонтировать, заправить машину. Ни передышки, ни помощи не сулил шоферу зимник. Раз выехал на него - жми до конца, надейся только на себя да на шоферскую спайку. А шофера на Севере - обдуты, обтерты и проморожены насквозь, их ничем не удивишь…
Предсказанье сторожа сбылось наполовину: зимник не замер, но и не жил, еле-еле теплился в нем живой дух. Всего три "Урагана" встретилось, и никто не обогнал, хоть и ехал Иван не быстро, боясь, как бы на таком холоде что-нибудь не лопнуло.
На полпути он объехал два покинутых водителями грузовика. Заледенелые, покрытые изморозью, неуклюже развернутые мертвые машины пробудили тревогу в душе парня. Он зябко передернул плечами и прибавил скорость.
Километрах в восьмидесяти от Турмагана дорогу перекрыла развернувшаяся поперек "Татра". Две других стояли здесь же. Шофера разматывали трос, чтоб зацепить загородившую путь машину.
- Помочь? - спросил Иван, подходя.
- Управимся.
- Что стряслось?
- Занесло, чуть не опрокинуло. Стал выбираться, даванул, и кардан - пополам, как сухая палка, - пояснил торопливо водитель занедужившей "Татры".
Иван скользнул пытливым взглядом по сторонам дороги - гладкая заснеженная равнина, "Урал" с таким пустяшным грузом и по брюхо в снегу прорвется. Попятил машину до пологого откоса, включил переднюю ведущую, медленно съехал с дороги.