Глава четвертая
1
"Не складно - зато жалобно" - всплыло в памяти бог весть когда слышанное присловье, и Бакутин, хмыкнув, желчно скривил губы. Точно о нем: и не складно и жалобно получилось. Ни поесть, ни отдохнуть по-человечески, да и без жены сухостойная жизнь. И ведь сам капкан насторожил, сам и влез в него, да не со слепу, не по забывчивости, а сознательно. Все сам. Поманила неведомая Сибирь, рисковое дело, трепетный, терпкий дымок первопроходческих костров. Словом, кровь взыграла, романтики захотелось. А может, зов предков? Может, кто-нибудь из прапрадедов открывал неведомые земли, карабкался на безыменные пики, торил первые тропы? Иль это от избытка сил? И сам не знает. Его всегда притягивали аэродромы, вокзалы, пристани, звали невесть куда вскрики тепловоза и стонущий протяжный пароходный рев…
"Папа, а где этот Турмаган?" - прицепился Тимур. Они расстелили на полу большую карту Союза, улеглись на нее рядышком. Навесив куполом ладонь над Западно-сибирской низменностью, Гурий стал пояснять сыну: "Вот это зеленое - тайга. Ну, лес, значит, только хвойный. Погоди, ты же читал книжку про Ромку Рамазана…" - "Ага! - приподнялся от полу Тимур. - Вспомнил… Там бродят медведи. Там рыскают рыси. И белки, как птицы: не страшны им выси. Там лоси рогатые трубно ревут. Лиса, и кукушка, и соболь живут…" - "Молодчина! - похвалил Гурий Константинович. - Эти синие пятнышки - озера. Там их - тысячи. А вот Иртыш". Палец Тимура приник к синей змейке и заскользил, запетлял по ней. "Направо. Направо, - скомандовал Гурий Константинович. - Точно. Сюда. Это пошла Обь-матушка. Вот тут где-то Турмаган". - "Странное название. Тревожное и смутное", - вставила Ася. "Языческое", - пояснил Гурий Константинович, вглядываясь в карту. На ней не оказалось даже древнейшего приобского городка Сарьи, который доживал четвертый век и когда-то был столицей фантастически большого Сарьинского уезда…
Только вплотную подлетев и зависнув над ним, Бакутин разглядел из окна вертолета загадочный Турмаган. "Спустись пониже, дай кружок", - попросил вертолетчика, а сам прилип носом к вибрирующему круглому стеклу.
То, что называлось Турмаганом, прилепилось к обскому крутоярью и сверху походило на палубу гигантского судна, терпящего катастрофу. Груды бревен, труб, проволоки, ящиков и мешков, кучи выкорчеванных пней, черные язвы котлованов, черные царапины траншей, черные дымы костров, нелепое нагромождение разномастных строений, между которыми торопливо и бестолково сновали люди и машины, машины, машины. Окутанные сизой гарью, они везли, рыли, толкали, буксовали и вязли в торфяном месиве.
Это было рождение. В муках и корчах, в поту вылуплялся из болот новый город. Надо было помочь ему вылезти, выскрестись, выкарабкаться, подняться на ноги. И повивальной бабкой, и крестной мамкой, и нянькой-кормилицей должен был стать Бакутин.
Он дрогнул, прошитый этой мыслью. В душе встрепенулась и зазвучала вовсю доселе молчавшая струна, и от звука этого Бакутин захмелел и уже смутно, как сквозь сон, услышал слова Лисицына: "Пока у нас - на нуле. Ни емкостей, ни труб, ни техники. Только заверительно-успокоительные телеграммы… Землеройщиков и трубоукладчиков - ни единого. А приедут - селить негде. И в палатках, и в землянках кантуются…"
От этой панической тирады Лисицына непонятно почему, но Бакутин возликовал и громко, озорно, с неприкрытым ерничеством крикнул: "А через полгода баржи за сибирской нефтью пожалуют?" - "Если не раньше. Пятнадцатого-то мая - наверняка!" - "Обалдеть можно!"
Но он не обалдел.
Разом ввинтился в суматошную и лишь на погляд стихийную турмаганскую круговерть да и закружился в ней и с ней, все ощутимей становясь основным приводом этого сумасшедшего колеса.
За каких-нибудь полгода он так сросся с Турмаганом, так прикипел сердцем к нему и к тем, кто работал рядом, что, когда в утробу первой нефтеналивной баржи гулко ударил черный поток, а ошалелые от восторга люди победно заголосили "ура", Бакутин едва не заплакал. Тогда-то в ликующей толпе, под хлынувшим вдруг ливнем, мокрый и потрясенный, он не рассудком решил, а нутром почуял, что останется в Турмагане навсегда.
И будто специально для того, чтоб легче было ему оторвать себя от прошлого, от большой земли, случилось это…
Легким усилием воли Бакутин подтолкнул память, и та тут же вновь раскрыла перед ним высокую, черную дверь кабинета первого секретаря Туровского обкома партии, и Бакутин с непонятным смятением переступил еле приметный порожек и очутился в высокой, просторной, очень светлой комнате, посреди которой выжидательно стоял большеголовый, рослый, плечистый мужчина с крупным, обветренным, волевым лицом и аккуратно зачесанными, обихоженными темно-каштановыми волосами. Рука у Бокова оказалась по-рабочему крепкой, с жесткой ладонью и длинными, сильными пальцами.
"Вот и свиделись", - насмешливо сказал Боков, улыбаясь приязненно и широко, чем сразу расположил Бакутина, и Гурий Константинович ответил: "Чем нежданней, тем желанней". - "Садитесь, - Боков жестом указал на кресло подле небольшого столика, приставленного к письменному столу. - Расскажите как можно подробней о вашем Турмагане".
Минут тридцать секретарь обкома слушал молча, не выпуская Бакутина из-под прицельного взгляда медлительных темных глаз. Не раз их взгляды сталкивались, и Бакутину чудилось то недоверие, то удивление, то одобрение в глазах собеседника.
Скупо и жестко рассказав о происходящем в Турмагане, Гурий Константинович неожиданно для себя вдруг выпалил: "По уму-то надо бы сперва обустроиться, жилье, промбазу, стройиндустрию, а уж потом нефть качать". Тут его перебил Боков: "По уму ли? Нельзя с турмаганской выси на мир глядеть. А нефть нужна! Сегодня. Сейчас. Теперь она важнейший фактор мировой политики. Обустройство слопает деньги и время, которое неизмеримо дороже денег. Наша задача - дать сибирскую нефть стране немедленно! Ввести ее в оборот. И притом суметь обустроиться, закрепиться, создать людям максимально возможные удобства жизни и работы". - "По двум целям бить - ни одной не поразить", - не стерпел, возразил Бакутин. "Не согласен! - твердо и решительно отпарировал Боков. - Не раз подобное бывало в нашей практике. Скажете, не от хорошей жизни? Не спорю. Скажете, сверхзадача? Наверное. Но возможно такое? Да! Хотя и трудно. Невероятно трудно. И прежде всего потому, что нынешний жизненный уровень народа - очень высок, потребности и запросы - огромны. Удовлетворить их и здесь-то, на Большой земле, не просто, а в Турмагане - подавно. И чтобы поднять такую двойную ношу, выполнить эту, прямо скажем, сверхзадачу, нужны отчаянная смелость, риск и беспредельная преданность делу. Вот мы и предлагаем вам возглавить только что созданное Турмаганское нефтедобывающее управление".
И умолк, выжидательно глядя на ошеломленного Бакутина.
Не ожидал Гурий Константинович такого поворота, но обрадовался ему. "Такую глыбищу… Своими руками… Наперекор и поперек… Ради этого стоит…" - каруселило в голове Бакутина, и он никак не мог совладать с собой. Поняв это, Боков сделал вид, что читает какую-то запись в настольном блокноте.
"Спасибо", - натянутым голосом наконец-то вымолвил Бакутин. "Вот и отлично, - искренне обрадовался Боков. - Погуляйте денек, соберитесь с мыслями, а завтра в два - милости прошу на бюро. Будем обсуждать постановление Совета Министров о наших нефтяных делах…"
Недавно Туровское нефтедобывающее объединение превратили в главк, назначен новый начальник. Хорошо бы новая метла подхватила весь турмаганский мусор да к такой матери за борт, на распыл. А ну как заосторожничает новоиспеченный начальник главка?..
Тут мысль Бакутина застопорила, начала путаться и рваться. Отяжелела голова, сомкнулись веки, окатила тело дремотная жаркая волна. Бакутин кинул на стол зачугуневшие руки - одна на другую, - ткнулся в них головой так резко, что седые длинные завитки вихрево взметнулись. И тут же вязкая дрема совсем стреножила мысли и чувства. И Бакутин погрузился в желанный благословенный покой радужного, легкого сна. Только крохотная частичка мозга бодрствовала, охраняя покой перенапряженного организма. Тончайшие, чувствительнейшие нервные волоски вбирали в себя все звуки и запахи гигантского мира, недремлющая долька мозга тут же профильтровывала их, и те холодным серым пеплом бесшумно осыпались в небытие. По-ребячьи вкусно, со сладким громким причмоком Бакутин долго глотал вязкую дремотную слюну, и крупные, резко очерченные губы его блаженно улыбались.
Безмолвствовали горластые телефоны, не скрипели половицы и дверь, только влажный ветер с Оби бесшумно втекал в растворенную форточку, парусил нейлоновую занавеску, обвевал прохладой отрешенное лицо спящего. Вот ветер принес с реки пьянящие, волнующие запахи смолы, солнца и водорослей. Дрогнули паутинки нервной антенны, недремлющая долька мозга, вобрав в себя все эти запахи, мгновенно их овеществила, и Бакутин тут же увидел во сне море - приветливое, ласковое, мудрое. "Папа! - зазвенел счастливый, ликующий голос Тимура. - Лови меня. Я плыву к тебе!" Бакутин шарил глазами по рябой глади, но не видел сына. "Где же он?" И тут же тревога пробила сонную пелену, и та стала редеть, таять, а в еще размягченное дремой сознание уже ломились какие-то очень нужные, неотложные мысли - опять о документах, схемах, планах. "Прочь… Прочь…" - еле внятно пробормотал Бакутин, отгоняя надоевшие мысли, и те послушно отступили, и вновь сомкнулась хрустальная раковина сна, и он снова увидел море, и опять услышал призывный голос Тимура, и опять тот разбередил покой. "Как он там?.. Чего не хватает ей?.."
Лопнули шелковые путы сна. Бакутин резко распрямился, энергичным кивком головы смахнул со лба белые пряди. Прижег папиросу, громко выдохнул дым и, чтоб не дать разгореться ревности, торопливо схватил телефонную трубку.
Похоже, Лисицын за дверью ждал. Не успел Бакутин сказать телефонистке "главного инженера", как тот предстал с папкой в руке.
- Телепатия все-таки не выдумка досужих кабинетчиков, - сказал Бакутин, опуская телефонную трубку на аппарат. - Только надумал звонить тебе…
- Самое дорогое качество подчиненного - угадывать мысли и желания начальника.
Лисицын выговорил это без улыбки. И не понять было: шутит или нет?
Два года они под одной крышей. Вместе и в ногу от первого колышка, ни разу всерьез не поссорились, наверное, потому, что в самый критический миг назревающего столкновения Лисицын неизменно уступал, причем делал это так непринужденно, что Бакутину становилось не по себе за свою недавнюю горячность. Ни с кем и ни за что, как видно, главный инженер драться не хотел, хотя дело свое знал отменно и заслуженно слыл опытным, технически грамотным промысловиком.
С ходу подсев к столу, Лисицын молча протянул папку и сразу надел на лицо маску безразличия к происходящему. Пока Бакутин перелистывал и читал вложенные в папку бумаги, Лисицын негромко выбивал пальцами по столу какой-то четкий, замкнуто повторяющийся ритм.
Рабочие заглазно называли главного инженера - Лисичка. По мнению Бакутина, прозвище родилось от фамилии. Уж чего-чего, хитрить-то Лисицын если и умел, то не хотел. Однажды уступив в чем-то, никогда больше не возвращался к спорной точке. Камня за пазухой не носил, был обезоруживающе откровенен. Да и лицо у него скорей флегматичное, нежели хитрое. Для сорока лет оно было моложаво и на удивление румяно. Эта ребячья округлость и румяность в сочетании с маленьким носом, маленьким ртом и маленькими, глубоко сидящими глазами сразу выдавали благодушного человека. Бакутин не помнил, чтоб Лисицын когда-нибудь по-настоящему разгневался, вознегодовал. Он и ругался-то как-то безразлично, словно бы нехотя, по обязанности, всем своим видом говоря: "Я бы и не стал браниться, да ничего не поделаешь - обстоятельства".
- Ну, дипломат! Что ни формулировка, то шарик, Не за что ухватиться. - недовольно пробурчал Бакутин, выхватывая из подставки толстую ручку. - Прямо дипломатическое послание, а не деловая записка в обком.
- Тебе бы все баррикады, - откликнулся Лисицын, не переставая барабанить. - Дуэли и схватки. Хм! Мушкетер.
В глазах Бакутина сверкнула насмешка.
- Никак, Дюма почитываем?
- Причем с удовольствием, - нимало не смутился Лисицын. - И фантастику, и приключения. Тут тебе настоящий отдых и удовольствие. А главное - мозги с нервами в покое.
- Чем бы дитя не тешилось… Тут я пас. А записку обкому - переделать в темпе. Боков летит в Москву. Готовится постановление о дальнейшем развороте нефтедобычи в Сибири. Соображаешь? Надо четко изложить наши требования и предложения. Что? Когда? Сколько?.. Никаких недомолвок и отточий. Неопровержимые доводы и факты. Уяснил? Боков на слово не верит. Только цифрам… Иль не надоело еще вслепую ковыряться, обрастать времянками да авоськами…
"Ну, понесло. Сел на любимого конька", - подумал Лисицын Все это он уже слышал наверняка сто двадцать два раза в самых различных формулировочках и интонациях. Конечно ж, было бы идеально заполучить настоящую, всеми инстанциями узаконенную схему разработки первоочередного участка Турмаганского месторождения, с планом обустройства, с четкой сеткой разбуривания, с проработанным режимом, да в придачу бы к этой производственной базе житейскую надстройку в виде генплана растущего города вместе с проектно-сметной документацией важнейших новостроек хотя бы будущего года. Но этого, наверное, так и не будет. И хотя Турмаган растет не по дням, по часам - все равно одежку ему сошьют по обыденному шаблону. То, что Бакутин возмущался, негодовал - не удивляло Лисицына, а вот несгибаемое желание начальника переиначить судьбу еще не вставшего на ноги нефтяного великана, угнетало и раздражало главного инженера. Слава богу, он - обыкновенный технократ - дипломированный, знающий, исполнительный. Ни больше - ни меньше! Гореть, чтобы зажигать иль согревать других - не намерен. Ни светильником, ни тягачом, ни толкачом ни для кого не желает быть и не будет…
Тут смутные раздумья Лисицына прервал проломный бакутинский голос:
- Не пойму тебя, Валерий Алексеевич. Не гнут, не ломан и не бит, а упругости - никакой…
Зацепили эти слова Лисицына. Приоткрылся рот, взлетела правая рука с оттопыренным указательным пальцем, и будто по тревоге орудия из крепостных бойниц, стали выдвигаться из глазниц маленькие черные глаза, становясь больше, ярче и приметнее.
- От твоей упругости, Константиныч, - прибытка пока никому. Себе и другим жизнь коротишь.
- Ты это всерьез?! - разом взорвался Бакутин, пришлепнув папку ладонью.
- Побереги себя, - уныло произнес Лисицын, и снова на его лицо легла маска безразличия, чуть подрумяненная досадой, погасли, скрылись в глубь глазниц глаза, а пальцы правой руки забарабанили по столу. - То, что мы тут сделали - первые росточки. От них до ягодок - ого! Еще пригодятся и нервишки и мыслишки. А меня не надо перевоспитывать. Не только палка да кнут человека бьют…
- Ладно! - примирительно сказал Бакутин. - Когда-нибудь на досуге подискутируем. В записке надо обязательно оговорить, что мы уже дважды входили в свое объединение и в министерство с предложением плановой разработки месторождения, не ожидая его доразведки и утверждения в ГКЗ.
- Опять замахиваешься на вышестоящих, - не то поостерег, не то зафиксировал Лисицын.
- Обязательно! - подтвердил Бакутин. Его начинала злить смиренная ершистость Лисицына. - Формулировками не смущайся, чтоб не кланялись, не приседали, не реверансили. Подпись-то моя, так что гни до хруста. Ни обкому, ни ЦК дипломатическая чешуя ни к чему… Уяснил? Крути. Я на бюро горкома. Наш партком за научную организацию труда шерстить будут. Пришить бы к постановлению пунктик о первоочередном участке…
2
Как всегда, Бакутин пошел прямиком. Сперва пересек Роговку - огромное стадо балков, потом начал продираться через стройки четвертого микрорайона. Пролезал в заборные дыры, перепрыгивал канавы, петлял среди труб, бревен, ящиков, земляных и щебеночных куч.
Он знал здесь каждое строящееся здание, знал, где ляжет серая бетонная лента тротуара иль проползет труба центрального отопления от будущей, еще не построенной котельной. В его представлении давно и крепко сложился облик будущей столицы сибирских нефтяников - города Турмагана. Он подковой прикипал к Оби. На одном конце той подковы красовался аэродром, на другом - речной порт, а в центре - площадь со сквером. Тут и Дом Советов, и гостиница, и нефтяной институт…
Но город этот существовал только в воображении. На деле же…
Несколько раз в Турмаган наведывался областной архитектор - вельможного вида, изысканно вежливый человек, - и тогда Бакутин с Черкасовым, отложив все дела, водили и возили гостя по Турмагану и тот вносил поправки в их кустарные планы, сулил скорую помощь ленинградских и московских проектных институтов. Выпив несколько рюмок коньяку, областной архитектор стряхивал с себя вельможность, брюзжал на столичных коллег. Этот критический взрыв заканчивался обычно мажорной мечтой о будущем городе…
- Да-да! - азартно восклицал возбужденный архитектор, размахивая дымящейся трубкой. - Вещи тоже должны быть добрыми. Слышите? Добрыми! Не царапаться не хлестать по глазам и нервам, не раздражать! Возьмите школу…
Вскочив, задыхаясь и кашляя от возбужденья и дыма, архитектор рисовал мундштуком дымящейся трубки школу-мечту: предметные кабинеты, мастерские, зимний сад, бассейн и даже музей.
Рядом со школой архитектор воздвигал спортивный комплекс, торговый центр, киноконцертный зал… Слепленный из таких фантастических шедевров, блистательный и неповторимый Турмаган всякий раз подрывался на одной и той же мине-тройчатке: проектно-сметная документация, строительная база, рабочие руки. И не было силы, способной предотвратить это столкновение.
Все, что строилось сейчас в Турмагане, было, как говорили специалисты, в деревянном исполнении. Из Барнаула, Новосибирска, Красноярска и Омска по воде, по земле, а порой и по воздуху везли сюда сборные щитовые и брусчатые двухэтажные дома. В этих "деревяшках" не было никаких удобств, кроме парового отопления и электричества. На каждые два десятка домов строили котельную и полдюжины дощатых "скворечников" - уборных.
Самодельные времянки расползались по Турмагану, затрудняя дыхание, сбивая пульс, угнетая и подминая. Сколотили на таежной проплешине деревянный сарай с окнами и цементным полом - вот вам аэровокзал. Скатали избенку на берегу Оби - готов речной вокзал. Из древесно-стружечной плиты, металла и шифера слепили что-то похожее на ангар, и пожалуйста - кинотеатр.
За год население увеличилось вдвое. Куда селить валом катящихся сюда со всей страны романтиков, искателей приключений и перегрузок, любителей высоких заработков? Чем поить и кормить? Обалдев от холостяцкой неустроенности, они могли наворочать такое…
И прорастали времянками и деревяшками народные рубли. "Ну еще год, еще два, пусть три, - думал, ожесточась, Бакутин. - Доразведают. Обсчитают. Утвердят. Спланируют. Тогда что? Крушить эти времянки?.."
И сейчас, как много раз доселе, не смог Бакутин ответить на этот треклятый вопрос и оттого так взъярился, что, ослепленный гневом, наверняка бы угодил под санитарную машину, если б та вдруг не забуксовала. Шофер начал бестолково дергать машину, и скоро та намертво увязла в торфяном месиве.
Выпрыгнула девушка в куртке поверх белого халата, заметалась, запричитала.
- Что стряслось? - спросил Бакутин.
- Прободная язва, - метнулась к нему врачиха. - Нужна немедленная операция, а он… а мы…