* * *
Едва узнав о приходе прачки, дона Елена распоряжается, чтобы ее провели в гостиную. Бросает вышивание, которым занималась при свете керосиновой лампы. (Муж сердился: испортишь зрение, Елена…) Дона Елена улыбается женщине, которая стоит перед ней, опустив глаза:
- Наконец-то, тезка, собралась нас проведать…
- Занята я очень, дона Елена… с детьми разве найдешь время…
- Знаешь, тезка? Такой прачки, как ты, у меня больше не было…
Елена нерешительно улыбается. Дона Елена чувствует - прачка пришла с какой-то просьбой.
- Тебе что-нибудь нужно?
Елена не знает, с чего начать. Она мнется, ломает пальцы. Дона Елена спрашивает:
- Случилось что-нибудь? С детьми? С мужем?
- Слава богу, ничего пока не случилось, дона Елена… Только забастовка вот…
- Ах! Забастовка! Руис тоже страшно расстроен…
- Да ведь от него все зависит…
Дона Елена ничего не знала. Прачка рассказывает ей о жизни в предместье, о пекарях, получающих за работу гроши, о голодных семьях, о больных детях. Забастовка правильная, просят они сущие пустяки, а сейчас им совсем есть нечего. Ее детей сегодня соседка накормила, сжалилась… У других голодают дети…
Дона Елена потрясена. В глазах у нее слезы:
- Голодные дети! Не может этого быть…
Может. А одну негритянскую девочку убили сегодня полицейские во время стычки с пекарями. Это еще не все. Другие дети плачут от голода.
- Еще день, два - пойдем по миру… А ведь мы так мало просим!
Дона Елена взволнована. Она встает. Руис, конечно, ни о чем не подозревает. Если бы он это знал, он бы давно увеличил жалованье рабочим.
- Руис - такой добрый… Дона Елена ведет прачку в кухню. Собирает ей гостинцы, все самое лучшее. И еще деньгами дает двадцать мильрейсов. Женщина уходит, сгорбившись, как рабыня, плача, как рабыня. Дона Елена утешает ее:
- Не беспокойся, тезка. Я сию же минуту поговорю с Руисом. Он ничего не знает. Я расскажу ему, и он сразу повысит зарплату. Он такой добрый.
* * *
Когда жена входит в комнату, Антонио Руис, владелец "Объединенных пекарен", надевает шелковую рубашку. Его пугает выражение ее лица:
- Что с тобой, детка? - Он подходит, целует ее. - Тебе скучно? Почему ты не пошла в кино? - Руис смеется: - Забастовка отняла кино у моей ненаглядной душеньки… у моего ангела…
- Я о забастовке хочу поговорить с тобой, Руис.
- Ударилась в политику, детка?
В комнате рядом, в роскошной кроватке, среди дорогих кукол спит их дочка. Дона Елена вспоминает о голодающих детях.
- Ты должен принять их требования и дать прибавку…
Муж подпрыгивает, как ужаленный.
- Ты что? - В его голосе - резкость, которой дона Елена раньше не слышала. Он спохватывается, продолжает нежно: - Счастье мое, ты ничего в этом не понимаешь.
- Кто тебе сказал, что не понимаю? Понимаю лучше, чем ты (перед ее внутренним взором - голодные дети). Я знаю то, о чем ты даже не подозреваешь…
Дона Елена, волнуясь, передает мужу все, что рассказала ее прачка. Кончив, она торжествующе улыбается:
- Видишь, я знаю такие вещи, которые тебе и не снились. Твоя женушка прекрасно осведомлена.
- Кто тебе сказал, что я этого не знаю?
- Ты знаешь? Знаешь, и…
Дона Елена ошеломлена. Ее будто обухом по голове стукнули. У нее потемнело в глазах, голос осекся… Муж обнимает ее.
- Что ты, Лена? Да, я знаю…
- И… ты не даешь им прибивки? Это же преступление!
Удивление Руиса не наигранное - настоящее.
- Почему преступление?
Дона Елена не может прийти в себя. Она возмущена, испугана.
- По-твоему, это не преступление - допускать, чтобы эти люди, эти женщины, эти дети умирали от голода…
- Я, милая, тут не при чем. Так заведено с сотворения мира. Всегда были бедные и богатые.
- Но, Руис, ведь там голодают дети… маленькие дети… такие, как наша Ленинья… Ты представь себе: Ленинья плачет от голода! Боже мой, какой ужас…
Руис нервно ходит по комнате.
- Почему ты лезешь не в свое дело? Ты в этом не разбираешься…
- Ты такой добрый… Я думала…
- Я - как все. Не хуже, не лучше.
Воцаряется тишина. Из другой комнаты слышно ровное дыхание спящей девочки. Руис пытается объяснить:
- Да ты знаешь, чего им надо?
- Они хотят так немного…
- А давать им ничего не нужно. Если сейчас я дам им эту прибавку, завтра они захотят еще, потом еще, потом потребуют все пекарни…
- У них голодные дети. И зарплата нищенская. Ты никогда не рассказывал мне об этом. Я ничего не знала. Если бы я знала…
Руис обрывает ее:
- Ну и что? Что бы ты сделала? Много ты понимаешь. Я борюсь за то, чтобы у тебя был автомобиль, дом, чтобы Ленинья ходила в гимназию. Ты считаешь, я должен работать на этот сброд?
- Но они просят так мало, Руис. Не может быть, чтобы тебе нравилось смотреть на чужие страданья.
- Мне не нравится. Но тут не до сантиментов. Это очень серьезно. Я не могу позволить себе раскиснуть, расчувствоваться. Я - хозяин, борюсь за свои интересы. Если сегодня я уступлю им палец, завтра они отхватят всю руку. Ты что - хочешь остаться без автомобиля, без дома, без слуг? А Ленинья? Я борюсь за все это, борюсь за наше имущество, за наши деньги… За твой комфорт, черт возьми!..
Он ходит по комнате и внезапно останавливается перед женой:
- Не думай, Лена, будто мне приятно знать, что они голодают. Совсем не приятно. Но война есть война.
Из соседней комнаты доносится дыхание дочери. Голодные дети… дети, оставшиеся без ужина… дети, которые плачут, потому что нечего есть… А он находит это естественным. Он, ее муж, которого она боготворила, считала добрым, неспособным и муху обидеть. Тут - какая-то страшная тайна, которую она не в состоянии понять. Но дети плачут от голода. Значит, если бы Руис оказался менее удачливым, Ленинья плакала бы от голода. И дона Елена в слезах умоляет мужа пойти на уступки.
- Не могу, милая, не могу. Это - единственное, чего я не могу для тебя сделать.
И он снова принимается объяснять, что война есть война, что уступи он им палец, они потребуют руку, захотят еще прибавку, потом еще…
- Я задушу забастовку голодом…
Он подходит к жене, хочет погладить ей волосы:
- Не плачь, Лена…
Он обнимает ее. (Дети рабочих плачут от голода…)
- Не тронь меня! Ты чудовище… Уйди!
Она рыдает, она глубоко несчастна, ей жаль себя, жаль мужа… Как она завидует забастовщикам!
Она шепчет, захлебываясь слезами:
- Голодные дети… Голодные дети…
* * *
Кловис задержался в профсоюзе, слушает речи. После стычки с полицией дело приняло крутой оборот. Люди возбуждены, рвутся в бой. Удержать их трудно. Выпущены листовки, требующие немедленного освобождения арестованных забастовщиков. Ходят самые невероятные слухи. В зал врывается рабочий, кричит, что полиция идет громить профсоюз. Все готовятся к отпору. Тревога оказалась ложной, но нападения можно ждать с минуты на минуту. В девять часов вечера приходит весть - дело докеров выиграно! Но на собрании в своем профсоюзе они заявляют, что не прекратят забастовки, пока не будут удовлетворены требования пекарей и трамвайщиков. Докеры идут в профсоюз "Электрической компании" сообщить об этом решении. Речи прерываются неожиданной новостью - полиция схватила несколько человек, их избивают, хотят заставить работать. Профсоюз шумит, словно штормовое море. Все выходят на улицу. Отправляют комиссии для переговоров с шоферами "Маринетти", с шоферами городских такси, с рабочими разных фабрик. Большой отряд бастующих направляется к зданию "Электрической компании", чтобы выразить свой протест. Люди взвинчены до предела. Десять часов вечера.
* * *
У конторы стоит машина. Это - "Гудзон" директора, того самого янки, которому платят двенадцать тысяч в месяц. Директор как раз спускается вниз по лестнице, попыхивая сигарой. Шофер собирается открыть дверцу. Антонио Балдуино, подошедший с другими бастующими, кричит:
- Хватай его, ребята! Будет и у нас арестант!
Директора окружили. Стража, охранявшая здание, бросилась наутек. Антонио Балдуино тащит директора за руку, рвет на нем белый костюм. Толпа воет:
- Линчуй его!
Антонио Балдуино заносит кулак. Но его останавливает голос Северино:
- Не трогать. Мы рабочие, а не убийцы. Отведем его в профсоюз.
Антонио Балдуино в бешенстве опускает руку, Но он согласен - так надо. Забастовку в одиночку не сделаешь. Ревущая толпа уводит американца в профсоюз "Электрической".
Весть о пленении директора облетает город. Полиция настаивает, чтобы его выпустили. Вмешивается американское консульство. Забастовщики в ответ требуют освобождения политических заключенных. Требуют, чтобы арестованных не принуждали работать. В одиннадцать часов вечера арестованные рабочие появляются в профсоюзе. Говорят - американский консул обратился в полицию с просьбой их выпустить. Боятся, как бы рабочие не убили директора. Директора отпускают. Вслед ему летят острые шутки. Профсоюз торжествует. Антонио Балдуино говорит негру Энрике:
- Этот живьем ушел. Но попадись мне в лапы доктор этот, Густаво, - ух!
Он потирает руки. Жизнь хороша. Бастовать здорово.
* * *
Прошло полчаса. В профсоюзе под аплодисменты зачитывают еще один манифест. Шоферы "Маринетти", шоферы городских такси, рабочие двух ткацких и одной табачной фабрики объявят завтра забастовку, если требования пекарей и трамвайщиков не будут удовлетворены этой же ночью. Педро Корумба начинает свою речь словами:
- Объединившись, рабочие могут завоевать мир.
Антонио Балдуино обнимается с парнем, которого видит впервые в жизни.
* * *
В полдень в губернаторском дворце представители "Электрической компании" и хозяева хлебопекарен доводят до сведения рабочей комиссии, что требования бастующих приняты. С завтрашнего дня начнут действовать новые расценки. Забастовка кончается полной победой рабочих.
Антонио Балдуино идет к Жубиабе. Теперь он смотрит, как равный, на Жреца Черных Богов. Он говорит, что открыл истину, воспетую в АВС, нашел верный путь. У богачей закрылся глаз милосердия. Но люди, если они захотят, могут уничтожить злой глаз. И Жубиаба, колдун и жрец, склоняется перед Антонио Балдуино, будто перед ним - Ошолуфан, древний Ошала, могущественнейший из богов.
ХАНС-МОРЯК
Антонио Балдуино прячет в карман сто двадцать мильрейсов, которые он выиграл сегодня вечером. На город медленно спускается ночь. Несколько ночей подряд в городе не зажигались огни. Забастовка остановила все. Нет, думает Антонио Балдуино. Не все. Это его жизнь до сих пор будто стояла на месте. Забастовка открыла ему глаза, теперь он знает, что надо бороться. Вот уже больше месяца прошло, а он все напевает потихоньку самбу "Да здравствует забастовка", которая облетела весь город в утро победы. Антонио Балдуино поет и одно за другим припоминает события тех дней:
Нам наших заработков скудных хватало на один укус, и вот потребовал прибавки тогда рабочий профсоюз.
Мы объявили забастовку, чтобы хозяев припугнуть: пускай узнают, что рабочий к своим правам отыщет путь.
Слова сочинил Перминио Лирио. Поется на мотив "Ну и дела". Люди расхватывали отпечатанные листки с текстом самбы. На другой день после забастовки только ее и пели на улицах, по которым снова пошли трамваи. Поет Антонио Балдуино, и снова чувствует себя в гуще событий. Вначале его привлекала драка и шум, все то, что страстно любил он с детства. Потом бывший боксер постиг и другое: забастовка нечто посерьезнее, чем просто шум и драка. Это - ясная цель, это то, когда знаешь, за что борешься. Такая борьба прекрасна. Забастовщики помогали друг другу, защищали друг друга в борьбе против рабства. Забастовка стоит того, чтобы сложить о ней АВС. Мало одной только самбы, которую напевает Антонио Балдуино:
И вот не выпекают хлеба, и не печатают газет, и замолчали телефоны, и всюду выключили свет.
У нас такой рабочей стачки не видывали никогда: не ходят в городе трамваи, остановились поезда.
Правду говорит самба. Люди, которых раньше Антонио Балдуино презирал, считая их рабами, неспособными постоять за себя, остановили всю жизнь города. Прежде Антонио Балдуино думал, что он и его друзья - бродяги, нарушители спокойствия, не расстающиеся с ножом, свободны по-настоящему. Что именно они - хозяева благочестивой Баии. Потому и было ему тошно, и с собой хотелось покончить, когда пришлось идти работать грузчиком. Теперь он понял. Трудящиеся пока еще рабы, но они борются за свободу. Правильно говорит самба:
Хоть поначалу фабриканты не уступали нипочем, но трудовой народ боролся, и он поставил на своем.
Так пусть у нас царит веселье и все танцуют и поют.
Да здравствует Баия наша!
Да здравствует рабочий люд!
Это совсем не та борьба, о которой он узнавал на холме Капа-Негро из АВС, бесед перед домом тетушки Луизы, из рассказов Жубиабы и негритянских песен, Антонио Балдуино думал, что бороться - значит быть свободным бродягой, нигде не работать. Теперь ему ясно - настоящая борьба другая. Борьба - это стачка, это бунт угнетенных. Этого не знал даже Жубиаба. Негр Антонио Балдуино смеется - забастовка вернула ему его прежний беззаботный смех. Он так громко поет последние строки самбы, что пугает бледную проститутку, похожую на девушку, которая поливает цветы в окне старого дома в Ладейра-да-Монтанъя.
На землю опустилась ночь, из-за моря вышла луна и поднялась к звездам. Толстяк идет, верно, где-нибудь по улице Чили, вытянув руки - будто несет перед собой что-то, и спрашивает, где бог. На небе горит Зумби из Палмареса. Белые думают: это планета Венера. Но Антонио Балдуино и все другие негры знают: это Зумби, отдавший жизнь, чтобы не быть рабом. Зумби знал то, что только сейчас понял Антонио Балдуино. Парусники спят у причала. Один "Скиталец" собирается в плавание, нагруженный ананасами, фонарем освещая свой путь. Мария Клара поет, стоя на палубе. От нее исходит аромат моря. Она родилась на море, она трепещет перед ним и любит его. Антонио Балдуино тоже влюблен в море. В море видится ему путь домой. Когда умерла Линдиналва, ему казалось, что он не сумеет уже совершить ничего героического и никто не сложит о нем АВС. И он захотел уйти в море и обрести успокоение в смерти. Но портовые грузчики, люди моря, подарили ему забастовку. Море - это путь домой. Антонио Балдуино всматривается в темно-зеленую гладь, позолоченную луной. Издалека доносится голос Марии Клары.
Куда держу я путь, Мария?
На безлюдной пристани играет старик шарманщик. Под звуки негромкой музыки покачиваются рыбачьи лодки, парусники, океанские корабли. Музыка летит в таинственный океан, призывающий Антонио Балдуино. Не будь забастовки, волны обняли бы его тело в какую-нибудь безлунную ночь. Не будь забастовки, он отступился бы от борьбы, от своего АВС и не светил бы ему Зумби из Палмареса, которого белые называют Венерой. Вдали мелькнула какая-то тень. Может быть, это эквилибрист Роберт, сбежавший из цирка? Не все ли равно. Шарманка плачет. Голос Марии Клары смолк в океанских просторах. Мануэл стоит у штурвала. Все тайны моря открыты ему. Он будет любить Марию Клару в лунном свете. Морские волны пеной обдадут их тела, любовь станет еще прекраснее. Прибрежный песок кажется серебряным. Белый прибрежный песок, на котором Антонио Балдуино любил стольких мулаток. И все они в его объятиях были веснушчатой Линдиналвой. Не будь забастовки, лежало бы теперь на песке тело Антонио Балдуино, распухшее, как тело Карлика Вириато, и щелкали бы клешнями раки-сири. Вдали светит фонарь парусника. Слышна ли на нем шарманка старого итальянца? Когда-нибудь, думает Антонио Балдуино, он обязательно уйдет в дальнее плавание, увидит новые земли.
Когда-нибудь он вступит на палубу корабля - огромного, как этот ярко освещенный голландец, и отправится вдаль широкой океанской дорогой. Забастовка спасла его. Теперь он умеет бороться. Забастовка - это его АВС. Корабль отшвартовывается. Матросы видели забастовку. Они расскажут в далеких странах о борьбе негров Баии. Оставшиеся машут с берега уходящему кораблю. Отплывающие смахивают слезинки. Почему, уезжая, люди плачут? Неизвестность захватывает. Даже если это морская пучина, в которую ушел Вириато Карлик. Но лучше - уйти в борьбу, в забастовку. Когда-нибудь Антонио Балдуино уйдет в плавание на большом пароходе и поднимет стачку во всех портах мира. Отплывая, он тоже будет махать остающимся. Прощайте, друзья, не поминайте лихом. В небе горит Зумби-дос-Палмарес. Он знает: Антонио Балдуино не будет больше искать в море смерти. Его спасла забастовка. Когда-нибудь он тоже будет махать платком с палубы океанского корабля. Шарманка играет грустный прощальный вальс. Антонио Балдуино будет махать не так, как дамы и господа из первого класса, расстающиеся с друзьями, родителями, заплаканными женами, опечаленными невестами. Он будет, как тот светловолосый матрос, что стоит в глубине, у рубки, и машет матросской шапкой, прощаясь со всей Баией, с проститутками Табоана, с рабочими, победившими в забастовке, с бродягами из "Фонаря утопленников", со звездами, среди которых блестит Зумби-дос-Палмарес, с небом, с желтой луной, со стариком шарманщиком и с самим Антонио Балдуино. Он будет прощаться с городом, как этот моряк. Прощайте! Я выстоял забастовку, я научился любить всех мулатов, всех негров, всех белых, которые, на суше и в трюмах судов, борются, чтобы разбить цепи рабства. И негр Антонио Балдуино, подняв огромную мозолистую руку, прощается с моряком Хансом.
АВС АНТОНИО БАЛДУИНО
Здесь Антонио жил Балдуино, чернокожий буян и храбрец.
Был он парень разгульный и шалый, но добрей не бывало сердец.
До бабья был охочий он малый, и девчонок имел он без счета, но при том был за правду борец.
…
Здесь с изменой он встретился подлой и нашел свой печальный конец.
(Из АВС Антонио Балдуино)
АВС Антонио Балдуино в красной обложке с фотографией, сделанной в бытность его боксером, продают за двести рейсов на набережной, на парусниках, на ярмарках, на Образцовом рынке в пивных. АВС покупают молодые крестьяне и портовые грузчики, светлокожие моряки и женщины, любящие моряков и крестьян, и белозубые веселые негры, на груди у которых татуировка - якорь, сердце или женское имя.