- Да, пап. И к тому же это ему очень нравится. Он предпочитает фильмы о фаруэсте и еще те, где показывают кровавые преступления. Он сам мне сказал.
- Ну и ну! Никогда бы не подумал, что де Цикада…
- Вот видишь, - говорит мадам Сердоболь, - как часто можно ошибаться в людях.
Жако чешет макушку.
- Ты там вшей хотя бы не подхватил? - спрашивает мать.
- Нет, мам. Вроде нет.
- В твоем кино должно быть полно всякого отребья.
- Я же тебе говорю, мама, туда ходит мсье де Цикада.
- Подцепить вшей может кто угодно, - говорит Сердоболь. - Вот я, например…
- Знаем, знаем, - обрывает супруга. - Ты их подцепил в армии.
- Гниды! Они до того меня довели, что я просто рассвирепел. Как поймаю какую-нибудь, да как зацеплю ее меж ногтями, и хрррусть, давай ее мучить до наступления смерти. Ах, мерзкие твари!
- Ой, пупсик, до чего же ты у меня кровожадный!
- Что бы там ни было, я считаю, Жаку предпочтительнее в этом зрелищном зале больше не появляться.
- Но ведь у меня нет вшей!
- Посмотрим, посмотрим.
- Пап, неужели запретишь?
- Я подумаю. Подумаю. Во всяком случае, следующее воскресенье ты проведешь с нами и Маньенами. Мы поедем на прогулку в лес.
- Ну вот!
Сначала он дуется. Старшей сестре, Доминике, начхать, она всем своим видом демонстрирует свою взрослость. Зато Камилла обижается. Потом они отстают от взрослых. Идут молча.
Под деревьями растут какие-то маленькие цветочки, бледненькие, на коротких стебельках. Камилла срывает один из них и сует Жако под нос:
- Понюхай!
Жако ответственно шмыгает носом.
- Не пахнет, - говорит он.
Она срывает другие. Он рассеянно за ней наблюдает.
- Ты не поможешь мне? - спрашивает она.
Он подключается к поискам, которые его мало интересуют. Камилла уже успела набрать целый букет.
- Красивые, - говорит она. - Голубые.
- Тебе идет, - говорит Жако.
- Какой ты галантный.
Для солидности Жако вытаскивает из кармана большой складной нож с пилками, крюками и отвертками. Раскрывает большое лезвие и принимается элегантно чистить себе ногти.
- Что ты думаешь о моей сестре? - спрашивает Камилла.
Он решительно запускает свою финку в ствол дерева, но промахивается - оружие падает на землю.
- Плевать я хотел на твою сестру, - говорит он, поднимая нож.
- Сядем? - предлагает Камилла.
Они нашли подходящее местечко. Жако очистил свой участок земли от веточек, которые могли бы создать неудобство для сидения, и уселся. Камилла плюхнулась возле него. Ай! взвизгнула она, после чего принялась вытаскивать из-под себя сучки и камешки и отбрасывать их вдаль. Жако несколько раз вонзает свой кинжал глубоко в перегной - сразу чувствуется запах плоти погибших грибов, - затем, передумав, подбрасывает холодное оружие и ловит его плашмя на ладонь.
- Ты порежешься, - говорит Камилла.
Он даже не пожимает плечами.
- Ты порежешься, - повторяет Камилла.
Он кладет растопыренную пятерню на землю и принимается быстро втыкать нож между пальцами.
- Не хочу даже смотреть, - говорит Камилла.
Она отворачивается. Жак прерывает свою игру.
- Ты ходил в кино на этой неделе? - спрашивает она.
- Да. В четверг. А если бы меня не упекли на прогулку с твоими родителями, то пошел бы и сегодня.
- То, что ты сейчас сказал, не очень-то любезно по отношению ко мне.
- Признайся, ведь невесело гулять с предками.
- Да, но ведь здесь я!
- Да, конечно. Но если бы не ты, какая скучища, какая скучища! К счастью, не все воскресенья такие. На следующей неделе в "Рюэйль-Палласе" будут показывать стоящий фильм, про преступления Борджии.
- А о чем это?
- О папах, куртизанках и отравлениях.
- Да ты что!
- Говорю тебе. Эту историю я знаю и уже видел афишу. Так что могу себе представить.
- Я бы хотела посмотреть.
- Хочешь, я свожу тебя тайком?
- Ой, нет! Я боюсь. Если об этом узнают, мне влетит.
- Ну тогда сиди дома. Ты никогда не узнаешь, как Папа Римский ухитрился отравить свою дочь.
- Ты мне потом расскажешь, ладно? А как это у Папы может быть дочь?
- Как? Да так. Папой может быть кто угодно, главное, чтобы избрали.
- А ты мог бы быть Папой?
- Естественно. И ничто мне не мешает когда-нибудь им стать.
- А как же ты тогда на мне женишься? Ведь ты женишься на мне, да? Обещаешь?
- Посуди сама, как только я становлюсь Папой, я - непогрешим и могу издать указ, что Папа имеет право жениться.
Камилла поворачивается к нему:
- Ты сделаешь это ради меня?
- Конечно.
Она прижимается к нему, берет его за руку и целует в щеку.
- Какой ты добрый, - говорит она.
- Это что, - говорит Жак. - Сейчас я тебе покажу, как целуются в фильмах, которые тебе запрещают смотреть.
Он хватает ее и показывает как.
- Ты меня обслюнявил, - отталкивая его, говорит Камилла.
Он показывает еще раз.
- Ты мне в рот слюны напустил! - кричит она. Появляется Доминика.
- Вас искали, - высокомерно объявляет она. Доминика, это еще ничего. Вот папаше Маньену такие штуки совсем бы не понравились. Если когда-нибудь он застанет их за этим делом, то все.
Он их застает:
- Отныне мои дочери не будут общаться с вашим сыном. С вашим сыном, - и добавляет: - С этим подонком!
Затем он переезжает, и прогулки по лесу с Доминикой и Камиллой прекращаются.
Ill
Он играл на трубке, выдувая звуки через нос, и в этот момент прозвенел будильник. Трубка была особенной, она не имела ничего общего с обычной трубкой, как корнет-а-пистон не имеет ничего общего с обычной трубой. Он давал сольный концерт, ему аплодировали. Он дотянулся рукой до будильника и выключил джаз. Еще какое-то время он забавлялся, думая о своем сне, пока не вспомнил, что ему предстоит закончить симфонию в ля-бемоль, так сказать, миноре.
Откинув одеяло, он спрыгнул с кровати и посвятил традиционные полчаса занятиям физической культурой с привлечением гантелей и эспандера. Он так старался, что уже не мог отчетливо воссоздать свое музыкальное детство; воспоминания прояснились, когда щетина на намыленной щеке исчезла под лезвием жиллетт: он увидел себя пятилетним мальчуганом, играющим на пианино перед избранной публикой. Его отец граф де Цикада долго не решался уступить призванию сына, так как предпочитал для него дипломатическую карьеру, но в конце концов уступил. В семь лет Жак играл матери Баха-отца, в восемь - изобрел семидырную сфингу, в девять начал сочинять. В пятнадцать лет он снова доказывает свою гениальность раздвоенным концертом с зачесом против шерсти для трубчатой кифары и бирманской свирели (оп. 37).
Окуная голову в таз с теплой водой, он вспоминает о своей знаменитой опере "Артемидор из Дальди, или Власть Грез"; насухо утирая лицо, воссоздает в памяти один из самых блестящих этапов своей карьеры, сотрудничество с Русскими Балетами, которым он подарил Жар-птицу, Петрушку и Весну Священную. Он заканчивает одеваться на только что завершенной греко-китайской синтетической безделице (оп. 236). Затем выходит из дома. Музыка закончилась.
Он стучит в окно консьержке. Заходит, чтобы забрать корреспонденцию. Консьержки нет, зато есть ее муж, который несколько дней назад впал в маразм.
- У меня всесе зашибибись, зашибибись вовсюсю, - заявляет персонаж.
- Спасибо, у меня тоже все в порядке, - отвечает Жак. - Зашибись.
Писем нет. Он смотрит на дяденьку, который раньше был пристойным привратником, а теперь у него руки-ноги тряслись, а изо рта выделялась сопливая пена, которую время от времени он с сифонистым звуком всасывал в себя. И тут он, Жак Сердоболь, вдруг осознал себя этим существом; прочувствовал это так сильно, что сам уселся в кресло напротив полоумного и принялся повторять за ним "у меня всесе зашибибись, зашибибись вовсюсю", дабы увидеть, что будет дальше. А дальше - далеко позади - вся его жизнь предстала перед ним в совершенно новом свете: счастливое детство, наивные амбиции, горькие разочарования, карьера бюрократа, изгнание за халатность, женитьба на стерве, в итоге, после множества все менее блистательных должностей, работа консьержем; вот так, запущенным сифилисом и заканчивается эта грустная жизнь, увы и ах! Для окончательного сходства он затряс руками, и его пальцы затрепетали, словно старые мертвые листья, что дождливый ноябрьский ветер теребит, но еще не торопится срывать с дерев. Эта ситуация доставляла Жаку удовольствие: ведь, возможно, он никогда не достигнет радости, сравнимой с той, которую испытывал сейчас, будучи этим падшим цербером, лепетавшим свое "у меня всесе зашибибись, зашибибись вовсюсю"; тем более что персонаж, увидев себя в этом импровизированном человеческом зеркале, вовсю разулыбался и затрясся еще сильнее, как будто настаивая на глубоком смысле своего бессодержательного лепета.
Дверь открылась, Жак вскочил:
- Здравствуйте, мадам Шок, я зашел за корреспонденцией.
- А вам, мсье Жак, ничего нет.
- Мсье Шок, похоже, чувствует себя не очень хорошо.
- Только посмотрите на него, все рожи корчит. Когда я вижу, как он изгаляется, так и хочется залепить ему метлой по физиономии!
- Может быть, он по-другому не может?
- A-а! Это он-то, старый пень, не может? Старый пердун! Как же! Вся его болезнь - это сплошная показуха! Ах! Если бы я себя не сдерживала…
- У меня всесе зашибибись, - вдруг заявил предмет обсуждения, хранивший до этого молчание, - зашибибись вовсюсю.
- Вы слышали? Он надо мной издевается!
- А вы не обращались к врачу, мадам Шок?
- К врачу?! Да он бы рассмеялся мне в лицо!
- Это почему же, мадам Шок?
- Да потому, что мой муженек здоров-здоровехонек.
- Но выглядит несколько маразматично.
- Какая же это болезнь, мсье Жак? Все этим заканчивают.
- В случае с мсье Шоком, мне кажется, что-то происходит с мозгом.
- Вы так думаете, мсье Жак?
- Мне так кажется. Мсье Шока никогда не кусала вошь?
- Не знаю. Эй ты, дурень, тебя вошь кусала?
- У меня всесе зашибибись, - ответил мсье Шок, - зашибибись вовсюсю.
- Опаснее всего укусы в голову, - сказал Жак.
- Ну что можно узнать у такого придурка? Кусали его или нет. Вот засранец! А вы думаете, что от этого укуса у него в мозгах могло начаться гниение?
- Вошь - исключительно гадкая тварь, - сказал Жак. - Причем наибольший ущерб жертве наносит зловонное дыхание этого членистоногого.
- Вот чем объясняется вонючесть моего супруга. От этого козла здорово шмонит.
И она гаркнула ему в лицо:
- Говнюк!
Из-за спины дамы Жак высунул язык и подмигнул, что вызвало у мсье Шока буйное ликование.
- У меня всесе зашибибись, - закричал он, подпрыгивая в кресле, - зашибибись вовсюсю!
На этом Жак их покинул, радуясь началу хорошего дня.
Он выпивает чашку кофе со сливками в соседнем "Пети Кардиналь".
- Сегодня солнечно, - говорит ему хозяин.
- Да, но воздух прохладный, - отвечает Жак.
- Да, действительно. Утром, бррр, пробирало. Кстати, вы будете в "Спортинге" сегодня вечером?
- Нет, не могу.
- Да вы что?! Сегодня будет Кид Бусико против Теда Сардины. Это должно быть круто. Удивительно, что вас не будет.
- Я не могу. Мне и самому неудобно, потому что мы с Тедом приятели.
- А в полдень пообедаете с нами?
- Я буду здесь в полпервого.
- Только не позже, мсье Жак.
Жак пожал лапищу с почерневшими от общепитовских работ ногтями и вышел.
- Мсье Жак! - окликнул его хозяин. - У вас на примете есть лошадь на сегодняшние бега?
- Попробуйте поставить на Вшивую Шкуру в третьем забеге.
- Спасибо, мсье Жак!
Жак спустился по улице до спортивного зала. Поприветствовал кассиршу, двумя пальцами коснувшись края шляпы, и направился к раздевалке. Там еще никого не было, кроме Клок-Пакля, рассеянно манипулировавшего гимнастическими булавами. Жак переоделся в спортивную форму, вернулся в зал и после нескольких минут пенчинг-болла предложил Клок-Паклю три раунда, на которые тот согласился. Тут подошли Кид Мокрун и мсье Ле Петушо, а когда Жак и Клок-Пакль пролезали между канатами на ринг, прибыл Тед Сардина и профессор Альбер.
- Я буду судить, - сказал Альбер.
Жак весил 70 кило, а его противник всего 67, зато руки у него были длиннее, и он без труда пробил Жаку несколько прямых ударов в грудь. Минуты через три Жак начал выдыхаться.
- Стареешь, - заметил Сардина, - и потом, тебе не мешало бы потренироваться.
- Оставь его, - сказал Альбер, - не так уж все и плохо.
- Ему следовало бы приходить сюда чаще, - сказал мсье Ле Петушо.
Во втором раунде Жак два раза зацепил челюсть Клок-Пакля. В третьем раунде они сошлись в ближнем бою. В итоге Клок-Пакль соперника похвалил.
- Ну что, - спросил Альбер, - выставим его?
- Можно было бы, - сказал Сардина, - но ему не мешало бы потренироваться.
- Ему следовало бы приходить сюда чаще, - сказал мсье Ле Петушо.
Жак пошел в душ, затем переоделся и присоединился к профессионалам.
- Ну что, - спросил Альбер, - ты готов выступать на чемпионате Франции среди любителей в полутяжелом весе?
- Он способен продержаться три раунда против кого угодно, - сказал Клок-Пакль.
- Я не против, - сказал Жак.
- Молодец, - сказал Альбер.
- Тебе нужно потренироваться, - сказал Сардина.
- И приходить сюда чаще, - сказал мсье Ле Петушо.
- И воздерживаться по части потасовок, - сказал Альбер.
- У вас на примете есть лошадь на сегодняшние бега? - спросил мсье Ле Петушо.
- Вшивая Шкура в третьем забеге, - сказал Альбер.
- Весенник, - сказал Жак.
- Ты думаешь? - засомневался Клок-Пакль.
- Я бы поставил на Вшивую Шкуру, - сказал мсье Ле Петушо. - Это напоминает мне то время, когда они у меня были. Вша - это к счастью, совсем как вляпаться в дерьмо или найти листик клевера с четырьмя лепестками.
- С чего это он взял? - удивился Сардина.
- Всякий раз, когда я находил вшу, - сказал мсье Ле Петушо, - со мной приключалось что-нибудь хорошее.
- Если бы вши приносили счастье, - сказал Кид Мокрун, - счастливыми были бы все. Они у всех были.
- Более или менее, - сказал Альбер.
- Я поставлю на Весенника, - сказал Клок-Пакль.
- Ну что, я записываю тебя на чемпионат, - сказал Альбер.
- Хорошо, - сказал Жак.
- Ты придешь сегодня вечером? - спросил Сардина.
- Не могу, - ответил Жак. - Важная встреча.
- Обломщик, - сказал Сардина.
Жак распрощался с душевной компанией, которая напоследок еще раз порекомендовала ему продолжать тренировки с большим усердием.