Он последовал совету и даже дал понять своей подружке, что должен на какое-то время воздержаться от любовных перегрузок. Таким образом он блестяще прошел отборочные и, став претендентом, сразил чемпиона. К тому времени у него в запасе уже были: опасный удар правой, сокрушительный левой и невероятно быстрая реакция. С такими показателями - ну как не стать профессионалом? Он им стал. Сначала он встретился с Тото Могилой, выстоявшим пятнадцать раундов против самого Кида Тухляка. Тото Могила продержался недолго; во втором раунде Жак несравненным прямым в челюсть свалил его на ковер. Затем он по очереди уложил Мишеля Альбиноса, Бенара Пухляка, Деде Сток де Плюмба, Боба Ноэля. Галл Лимар оказался орешком покрепче, но в седьмом раунде Жак неотразимым ударом левой достал его в солнечное сплетение. Он громил всех подряд. Потом был чемпионат Франции, чемпионат Европы, чемпионат мира, организованный в Мэдисон-Сквере (Нью-Йорк-Сити). Чемпионат мира… В течение нескольких лет Жак удерживает чемпионский титул, а затем добровольно от него отказывается. Он уезжает в Техас, женится, выращивает хлопок и курит опиум, покупает шхуну, совершает кругосветное путешествие, погибает во время кораблекрушения, затем его выплывший из Тихого океана призрак медленно дрейфует до берегов Китая, оттуда уже по суше пускается в паломничество через все воспоминания и не спеша добирается до города Парижа, административного центра департамента Сены, близ тех мест, где открылось миру боксерское призвание Жака Сердоболя, который в этот момент оглядывается по сторонам. Ему навстречу шагает пожилой господин с двумя девочками, на противоположной стороне улицы по тротуару идет дама с маленьким мальчиком, за ними кюре. Кто из них достоин призрака? Иногда Жак следует за каким-нибудь уличным персонажем не столько ради того, чтобы за ним следить, сколько для того, чтобы примерить его на себя. Но в это утро он не находит достойной жертвы. Он продолжает идти своей дорогой, он знает, куда идет, и вот внезапно уже не знает, ибо перед ним появляется искомый объект в облике абсолютно заурядного гражданина. Жак увязывается за ним; тот идет мерным шагом, километра три в час, медленнее тащатся только зеваки. Чем занят этот тип? Непонятно. Он не останавливается перед витринами, не оборачивается вслед женщинам, не подзывает мяу кошек, гав собак, эй такси, не треплет по щекам детей, не пытается переступать щели мощеного тротуара, не спрашивает у полицейских, как пройти, не заходит в Веспассиановы заведения, не переходит улицу, не посмотрев сначала налево, потом направо, не чихает, не рыгает, не пукает, не оступается, не кидает хлебные крошки маленьким воробьям и жирным голубям, не ждет ни трамвая, ни автобуса, не спускается в метро, не ковыряет пальцем в носу, не размахивает руками при ходьбе, не чешет ни затылок, ни зад, не вынимает платок ни чтобы вытереть лицо, ни чтобы высморкаться, не плюет на землю, не курит, не сует руки в карманы, не бросает в канаву бумажные клочки, автобусные и трамвайные билетики, не хромает, не дергается и не подпрыгивает при ходьбе, он кажется до такой степени комильфо, что Жак уже задумывается о том, как бы ему самому достичь такой вот совершенной безликости и незаметности, но в этот момент гражданин бросается к даме, выхватывает у нее сумочку и быстро убегает. Тетенька кричит, за воришкой припускает полицейский, звучно провозглашая, что он был бы безмерно рад добровольному содействию налогоплательщиков в поимке опасного правонарушителя, но последний, явно не дурак, забегает во двор, где, как известно Жаку, уже давно занимающемуся методичным исследованием столицы, имеется сквозной проход на другую улицу.
Более не беспокоясь за судьбу этой загадочной личности, Жак, не имеющий ни малейшего желания вмешиваться в столь же примитивную, сколь и тщетную деятельность полиции, возобновляет следование по своему маршруту, приостановленное внезапно предпринятым преследованием. Он тихонько посмеивается. Здорово он их всех обманул и larvatus prodéé. Кто мог себе представить, что тем карманником был он сам. Но этот вид спорта в общем-то не требовал ни гениальности, ни оригинальности, а предполагал лишь хорошо смазанные суставы нижних конечностей - короче, гордиться нечем. А посему, оказавшись в дверях "Твин-Твин Бара", он без сожаления оборвал карьеру, которая в итоге все равно не привела бы ни к чему сенсационному.
Он заметил мсье Жоржа, который сидел на высоком табурете и беседовал о том о сем с мсье Робером. После приветствий Жак угостил себя как-ты-элем.
- Ставлю сто франков на лошадку, - сказал он. - Возьмете?
- Да. На какую?
- На Вшивую Шкуру в третьем.
- Получится двадцать против одного, если выиграет.
- Да уж не меньше.
Он протянул банкноту, и мсье Жорж записал пари на маленьком клочке бумаги.
- Я бы и гроша не поставил на такую кличку, - сказал мсье Робер.
- Не суй свой шнобель не в свое дело, - сказал мсье Жорж.
- А мне это имя нравится, - сказал Жак.
- Нужно быть полным мудаком, чтобы ставить на такую кличку, - сказал мсье Робер.
Он не успел услышать от мсье Жоржа его повторное "не суй свой шнобель не в свое дело", поскольку уже лежал в полном отрубе, получив от Жака решительный удар правой прямо в пятак.
- А ты, - сказал Жак, обращаясь к мсье Жоржу, - верни мои пять луидоров.
- Почему это, - сказал мсье Жорж. - Я-то здесь при чем?
- Гони сто монет немедленно.
- Только без историй, - сказал бармен, срезая цедру с лимона.
Мсье Робер молча приходил в себя. Мсье Жорж бросил банкноту на стойку.
- Я угощаю присутствующих, - сказал Жак бармену.
- У вас отвратительный характер, - сказал мсье Жорж.
Мсье Робер утирал шнобель шелковым носовым платком и от комментариев воздерживался.
Жак забрал сдачу, оставил царские чаевые и молча вышел. Он немного сожалел о том, что не подверг обидчика какому-нибудь отборному и самолично изобретенному истязанию из своей разнообразной коллекции; самые невинные наказания он назначал, к примеру, тем, чья внешность ему просто не нравилась. Но все это отвлекало его от Вшивой Шкуры, на которую он до сих пор так и не поставил. Он не мог приехать на ипподром после обеда, а свои двадцать франков видел именно в ногах этого животного. Он поймал такси, доехал до бара "Меридьен", доверил свои пять луидоров на Вшивую Шкуру мсье Ришару, после чего спустился в подвал, чтобы позвонить Белепину, как договаривались.
- Я еду к де Цикаде после обеда. Все остается в силе? Сорок франков за страницу?
- Ага. Он даст много?
- Не знаю.
- Уж постарайтесь. Кстати, стихи мамаши Жопосла я получил, а башли - нет.
- Я их отдам вам завтра вместе с деньгами де Цикады, если получится из него что-нибудь вытянуть.
- Никаких "если", вы должны мне их выбить.
- Постараюсь.
- Надеюсь. И, главное, не забудьте принести деньги этой тетки.
- Не беспокойтесь.
- Тогда до вечера, в "Твин-Твин Баре".
- Нет. Я только что вмазал мсье Роберу. Лучше где-нибудь в другом месте.
- Как вы меня утомляете демонстрациями своего физического превосходства.
- Я бы предпочел в "Меридьен". Мне там надо будет получить выигрыш с забега.
Белепин ответил "ага", и они повесили трубки.
В "Пети Кардиналь" все уже сидели за столом и в ожидании грызли редис.
- Вы проштрафились, мсье Жак, - крикнула хозяйка.
Он сел напротив нее, между Дядюшкой и официанткой Сюзанной; мсье Дюсэй и официант Гораций обрамляли хозяйку.
- Родольф меня уверял, что вы ставите на Вшивую Шкуру в третьем забеге, - сказал Дядюшка.
- Точно.
- Безумие! - воскликнул Дядюшка. - Безумие! Две пятерки потеряли! Честное слово!
- Две! Вы хотели сказать двадцать!
Дядюшка чуть не подавился. Хозяйка наполнила его бокал вином.
- Запейкавотлутшэ, - сказала она.
Он запил и прохрипел:
- Двадцать пятерок!
- Да, действительно, мсье Жак, вы неблагоразумны, - сказала хозяйка. - У вас ничего не останется.
- А если я выиграю?
- Ну-у-у, мсье Жак, вы же прекрасно знаете, что с вами это никогда не случается.
- А Баклан, который принес мне двадцать пять против одного?
- Кто же не помнит, - сказал официант, - в тот день мсье Жак угощал шампанским.
- А потом, эта Вшивая Шкура, - сказал Дядюшка, - как можно рисковать своими деньгами ради клячи, которую кличут так вонюче!
- Мне это имя нравится, - сказал Жак.
- Сразу видно, что у вас их никогда не было, - сказал Гораций.
- У меня они были в школе, - сказала Сюзанна.
- Нашла чем хвастаться, - сказала хозяйка.
- Для кого-то это происшествие, - сказал хозяин, - а для кого-то самое важное событие в жизни.
- Вам бы обо мне только гадости говорить, - сказала Сюзанна.
- У меня они были в армии, - сказал Гораций. - Они разгуливали по тумбочке.
- А мне намазали голову какой-то мазью, причем жирной. А на подушку положили полотенце.
- До чего же цепкая живность.
- Да, упрямая.
- И зачем их, черт возьми, только Бог создал?
- Бельевые вши еще хуже, чем телесные.
- Приходится кипятить всю одежду. Или убивать их поодиночке.
- Они хрустят.
- Хи-хи-хи.
- А их никогда не пытались приручить? - спросил Жак у Дядюшки.
- Среди членистоногих я знаю только насчет блох. Пауки приручаются, но не дрессируются. Очень горделивый характер, совсем как у кошек.
- Я никогда не видела дрессированных блох, - сказала Сюзанна.
- Я видел, - сказал хозяин. - Очень смешное зрелище. Они стреляют из пушки.
- Я тоже, - сказала мадам Дюсэй. - Просто невероятно. Особенно когда они скачут в своей маленькой карете.
- Хотя ничего мудреного в их дрессировке нет, - сказал Дядюшка, - их берут ором, как и других животных.
- И людей, - сказал Гораций.
- В основном этим занимаются женщины, у них от этого все ноги в красных пятнышках, потому что они должны их кормить, понимаете. Им, женщинам, это придает особый шарм.
- Ничего себе, - сказал Гораций.
- А в семинарии, - спросил Жак у Дядюшки, у вас были паразиты?
- Никогда!
- Хотя иногда встречаются удивительно неопрятные семинаристы, - сказал официант.
- Это правда, - сказала хозяйка.
- Теперь уже меньше, - сказал хозяин, - потому что сейчас они начинают заниматься спортом.
- Я никогда вам об этом не рассказывал, - сказал Жак, - но я чуть не постригся в монахи.
- Безумие! - воскликнул Дядюшка. - Безумие! Извращение!
- А почему бы и нет? Я мог бы стать епископом и - кто знает - возможно, кардиналом. Или даже Папой Римским.
- А вот мне бы совсем не хотелось стать Папой, - сказал официант.
- А вы сами, - спросил Жак у Дядюшки, - вы сами как долго были кюре?
- Десять лет, сын мой. Не считая семинарии.
- Расскажи ему, как это закончилось.
- Это, наверное, нескромный вопрос, - сказал Жак.
- В моей жизни секретов нет. Как это закончилось? Ну конечно же из-за женщины.
- Готов поспорить, что из-за наездницы.
- Конечно. В то время я был викарием в Сен-Усрале-да-Запомете. Однажды приехал цирк. По улицам города проскакала кавалькада. Я увидел наездницу - и все, втюрился, старина, и втюрился крепко. В тот же вечер я пришел на представление в гражданской одежде и уселся в первом ряду, чтобы любоваться своей возлюбленной. Естественно, все меня узнали.
- Для этого надо иметь редкостное нахальство, - сказал официант.
- А оно у меня было. Потом цирк уехал. Через две недели я его нагнал и устроился в нем клоуном. У меня оказался талант клоуна, а я об этом даже не подозревал.
- Как он нас смешит, когда пародирует мессу, - сказала мадам Дюсей.
- А наездница?
- Естественно, я ею овладел. Бог ты мой, до чего ж красива была, зараза. Я ни о чем не жалел: она стоила краха любой карьеры.
- Траха? - переспросил Гораций.
- Только без пошлостей, - сказала хозяйка.
- Когда вы еще были священником, вам никогда не приходило в голову, что вы можете стать Папой?
- Возможно. Я уже не помню. Зато знаю точно, что когда я был клоуном, то думал, что когда-нибудь выступлю на арене "Медрано", что, впрочем, так и не произошло.
Так, за разговором, они покончили с жареным тунцом, кроликом в горчице и спаржей. Время от времени Сюзанна или Гораций вставали, чтобы обслужить клиентов. Проходя мимо, Сюзанна всякий раз задевала Жака. В итоге он обратил внимание на упругость ее грудей и ягодиц. От нее исходил приятный запах слегка надушенной и чуть запотевающей брюнетки. Он стал посматривать на нее с интересом. Она была совсем даже ничего, волоокая и сочногубая. Когда Сюзанна принесла кофе, он эксперимента ради ущипнул ее за ягодицу. Ему понравилось. Она промолчала.
- Вы будете ужинать здесь? - спросил мсье Дюсэй.
- Сегодня - нет.
- Свидание с подружкой, да? - спросил Дядюшка.
Жак удивился, что после стольких лет тот по-прежнему сохраняет свои кюрешные замашки, и поздравил себя с тем, что не выбрал эту профессию, которая накладывает на людей столь неприятный отпечаток. Впрочем, его не интересовала никакая профессия. Он чувствовал отвращение к специализации и долгим карьерам, от которых всегда остается отпечаток и морщины.
- Ну вот, опять размечтался, - умилилась мадам Дюсей.
- Дядюшка задал вам вопрос, - добавил, посмеиваясь, хозяин.
- Конечно, - ответил Жак. - Свидание с подружкой.
- Я так и знал, - сказал Дядюшка с деланым удовлетворением, так как ему было в общем-то по фигу. - Вы идете в сторону Сент-Женевьев?
- Нет, - сказал Жак. - Я поеду на метро.
- На какой станции сядете?
- Да тебе-то какое дело, - сказала хозяйка, - мсье Жак не обязан перед тобой отчитываться.
- Я еду к великому поэту Луи-Филиппу де Цикаде, - сказал Жак. - Он живет в Рюэйле.
- Не знаю такого, - сказал официант.
Жак встал и выразил желание увидеть всех присутствующих на следующий день.
- До завтра, мсье Жак, - ответили все присутствующие.