- Не говори глупости, – раздраженно ответил Валерий. Раньше он сразу расстался бы с истеричкой. Но ведь у него была новая жизнь, в которой он должен был преодолевать себя. – Ольга прекрасно знает все нужды больных, ей хорошо знаком весь средний и младший медицинский персонал. Она сумет расставить его так, чтобы это было полезно для тех, кому плохо.
- Да она извращенка: влюбила в себя овоща, который теперь предпочитает ее собственной жене!
Валерий Петрович, ничего не ответив, ушел из дома, а Валя зарыдала еще громче. Он попробовал прислать Ольгу поговорить с подругой, но Валентина не пустила ее на порог:
- Куда ты прешься, прелюбодейка! Бесстыжие твои глаза! Еще корчит из себя святошу! Наверное, уже успела перепихнуться с моим мужем, ведь не за красивые глаза он тебя, а не меня назначил главной медицинской сестрой!
Ольга ничего не ответила, сжала губы, и ушла. А Валя кричала ей вдогонку:
- Катись отсюда, главная шлюха!
Через месяц такой жизни у Валерия появилось желание развестись. Он пошел посоветоваться к отцу Аристарху, но тот ответил, что если жена ему не изменяет, то он не имеет права с ней развестись, а ее поведение – возможность очиститься от прежних грехов.
- И потом, – сказал архимандрит Аристарх, – нужно уметь видеть хорошее в жизни. Когда ты лежал парализованный круглые сутки, и не мог от этого никуда убежать – разве тебе не было хуже?
- Было, но плохое быстро стирается из памяти, – согласился Валерий Петрович.
- Сейчас у тебя есть работа, на которой ты можешь принести много пользы людям. И есть жена, которая не даст тебе вести такую вольную жизнь, к какой ты привык. Смотри на это так, и ты научишься радоваться жизни.
- А если она мне изменит, я смогу с ней развестись? – с надеждой спросил Валерий.
- Не изменит, – с уверенностью сказал священник.
Валентина и впрямь оказалась очень верной, другие мужчины совсем ее не интересовали. Правда, при этом она оказалась еще очень жадной, сварливой, злой, ленивой, и за год помимо всего прочего поправилась на двадцать килограммов. Из‑за постоянных истерик, сопровождавшихся обильными слезами, лицо ее распухло, и она стала выглядеть ничуть не моложе Валерия. Тот, хотя и был старше ее на восемнадцать лет, но из‑за того, что перестал пить, курить, ограничивал себя в еде и жил в постоянном стрессе стал очень подтянутым и привлекательным мужчиной.
Валерий Петрович еженедельно бывал в областном управлении соцзащиты.
- Как там с молодой женой? – спросила его Нина Петровна.
- Не очень, – сказал директор своей давней подруге и поделился наболевшим. Рассказал и о том, что сказал отец Аристарх.
- Мне вспомнился анекдот, – задумчиво сказала та. – У одного мужчины была жена – страшненькая, с плохим характером, но верная. Он развелся с ней и женился на красавице, которая ему изменяла. Когда ему на это указали, мужчина сказал, что первая жена была навозом, который он должен был есть сам, а вторая халва, которой он должен поделиться с остальными. Не хочется перемен?
- Мне же не двадцать лет. И я хорошо понимаю, что такое использованная халва, во что она превращается после того, как ее съели. Ее ведь немало было в моей жизни. Да Валентина и не навоз. Наверное, если я стану другим, намного лучше, чем сейчас, то и она изменится.
- А ты становишься мудрым, Валерий Петрович! – с уважением сказала начальница.
Валя категорически отказалась работать в интернате под началом Ольги, села дома и важно именовала себя "домохозяйкой". Она смотрела телевизор, заказывала всякую дрянь в интернет–магазинах, болтала по телефону с подружками из других городов. Впрочем, иногда еще готовила, убиралась, стирала, ходила по магазинам, но делала это нерегулярно, а по мере появления желания этим заниматься.
Иногда ей становилось очень тоскливо на душе. Валентина, впечатленная пережитым, некоторое время ходила в церковь. Сейчас перестала, потому что туда ходят "прелюбодеи" – ее муж и бывшая подруга. Через некоторое время пустота на душе стала совсем нестерпимой.
Однажды она, лежа на диване с бутылкой шампанского и вазой клубники, вспоминала то, что увидела в доме Скотниковой. Вспомнился ей и сэр Джон.
- Какой загадочный человек! – подумала Валя. – Может быть, я ошибалась тогда, и он не так уж плох?
Ей вдруг показалось, что тогда она сделала неправильный выбор, и сильно–сильно захотелось, чтобы все вернулось назад…
… Сэр Джон по обыкновению беседовал с Григорием Александровичем на террасе. Внезапно он что‑то почувствовал, и в его лице появилось мрачное торжество.
- Ну, надо же! Кто бы мог подумать! – воскликнул он. – Гриша, найди Лиз, Зою и Петю. Мы едем в Лузервиль.
Три архимандрита
У архимандрита Петра был гость – из Англии в Москву на две недели приехал его давний знакомый архимандрит Василий. Три дня из них он выкроил на встречу со старым другом. В первый день из вежливости отец Петр пригласил поужинать вместе с гостем и отца Аристарха – все‑таки тоже архимандрит, тем более, сейчас своего рода знаменитость.
Архимандрит Аристарх знал, что настоятель без радости пустил его жить в свой дом. Но он знал и то, что отец Петр воспринимает это, как своего рода жертву, которую он приносит ради Христа, поэтому не ушел на квартиру, когда представилась такая возможность, хотя чувствовал бы себя там гораздо свободнее. Впрочем, настоятель никогда ничем его не попрекал.
Гостей архимандрит Петр всегда принимал хорошо. На столе была и осетрина, и семга, и красная и черная икра, и всевозможные фрукты и овощи, и коньяк, и текила, и дорогая водка, и абсент.
Архимандрит Василий в Англии привык к бедности духовенства, поэтому сейчас с любопытством осматривал и дом друга, и накрытый им стол. Впрочем, в Великобритании он оказался всего лишь два года назад. Причина его приезда в эту страну не была напрямую связана с пастырством – он готовил докторскую диссертацию в одном из английских университетов, и уже в будущем году должны были назначить защиту. А до этого он жил в России, имел достаточно широкий круг общения, а соответственно участвовал и не в таких застольях. Но общение с православными священнослужителями Англии, особенно их воспоминания о жившем фактически в бедности митрополитом Антонием, наложило свой отпечаток на мышление отца Василия.
- Как‑то, даже непривычно вновь видеть русские столы, - сказал он.
- Полно тебе, в Англии еще больше пьют и жрут, только тебя в приличные места не звали, а только нищие или крохоборы, - с беззаботной усмешкой сказал хозяин.
После молитвы три архимандрита сели за стол. Прислуживал им келейник отца Петра иеромонах Онисим.
Архимандрит Василий был самым молодым – ему было лишь немногим более тридцати лет. Он очень много читал, на каждый случай у него была запасена цитата из чьих‑то трудов.
Отец Петр предложил наполнить бокалы. Сам он предпочитал коньяк, его английский гость текилу, а отец Аристарх попросил налить ему водки и весь вечер сидел за одной рюмкой, в то время, как его сотрапезники сразу задали неплохой темп, и после пятой или шестой рюмки у них началась задушевная беседа.
- Вот Аристарх, - ткнул пальцем настоятель, снявший рясу и наперсный крест и расстегнувший верхние пуговицы на рубашке, - ты думаешь, он просто так? Нет, он не такой как мы! Да я ведь рассказывал тебе…
- Рассказывал, - подтвердил отец Василий, который тоже захмелел, но держал себя в руках. - Несчастье более талантливых – в более остром ощущении мира вокруг. Они видят и чувствуют все лучше нас – в этом их дар и их проклятье. Мы можем в силу образования и профессиональных качеств где‑то даже понимать их, но нам не дано чувствовать то, что чувствуют они. И в этом наше счастье. Мы не перенесли бы безмерной боли этого острого, ни с чем не сравнимого ощущения жизни в том смысле, в котором мы не готовы пока не понять ее, ни принять. То, что мне рассказывали о вас – достойно уважения, - повернулся он к архимандриту Аристарху.
Тот благодарно кивнул.
- Как писал Жан Поль Сартр в его, так и не поставленном сценарии "Фрейд", "чтобы погружаться во тьму душ, не губя собственную душу, надо быть чистым как ангел", - продолжил отец Василий. – А кто из нас может назвать себя ангелом? Мы исповедуем, да, но разве мы меняем души тех, кто к нам приходит? Иногда мне хотелось бы тоже стать таким старцем…
- Думаю, что не стоит, - мягко заметил отец Аристарх.
- Вы правы, - сразу же согласился гость. - Можно вспомнить слова Гераклита о том, что людям не стало бы лучше, если бы исполнилось все, что они желают.
- Ну, ты и зануда! – сказал хозяин и налил еще по рюмке. – Неужели своими словами нельзя говорить?
- Да я как‑то привык… - засмеялся отец Василий. И опять обернулся к архимандриту Аристарху:
- Я слышал, вам пришлось перенести много испытаний?
- Не очень.
- А вы так спокойны! Впрочем, по меткому замечанию Канта человек, который ненавидит, обеспокоен в большей степени, чем тот, кого ненавидят.
- Им так и положено.
Настоятель опять наполнил рюмки и решил разрядить обстановку:
- Джером К. Джером в свое время дал достаточно остроумный совет: "Восторгайтесь красотой урода, остроумием дурака, воспитанностью грубияна, и вас будут превозносить до небес за светлый ум и тонкий вкус". Я поступаю именно так и ни разу не пожалел.
- Ты известный дипломат, - засмеялся гость. – Только всем об этом не рассказывай. Не нужно выворачивать свою душу наизнанку. Мне всегда вспоминаются слова Сартра "Если вы снисходительны к себе, снисходительные люди будут вас любить; если вы растерзаете соседа – другим соседям будет смешно. Но если вы бичуете свою душу – все души возопят".
- Не нужно душу наизнанку выворачивать, - подтвердил архимандрит Аристарх. – А как в Англии относятся к религии?
Отец Василий начал издалека:
- Английская литература конца 19 – начала 20 века пропитана ожиданием чего‑то загадочного. От своеобразного романтизма Оскара Уайльда мы восходим к мрачной мистике Вирджинии Вульф – поэзии, в которой истина является нам изменчивой, зыбкой, неуловимой. В ее творчестве, как и в трудах ее единомышленников, чувствуется желание объединить музыку и прозу, стихи и живопись. Желание выйти за грани того, что определяет канон, в то же время ограниченность временными и вещественными рамками – все это делает борьбу беспредметной и жизнь бессмысленной… Признаться, мне жаль англичан, да и не только их, когда наиболее талантливые люди, разбрасывались в поисках эфемерной "истины" и не видели настоящую Ее возле себя и, в лучшем случае, просто вписывались в рамки нашего "общепринятого" мещанского мироощущения…
- Я бы сказал, что все это вообще не о том, - возразил архимандрит Петр. – В Англии есть и Льюис, и Честертон, и Толкин и, конечно же, митрополит Антоний. Но мы поговорим об этом завтра днем, если тебе это интересно, отец Аристарх. У Православия в Англии есть уникальный опыт, который митрополитом Антонием был описан. Правда, там есть и сложности, но тебе они ни к чему. Ты не обидишься, если мы посидим еще вдвоем – ты трезвый, а мы уже нет, и у нас есть о чем поговорить друг с другом?
- Конечно же, нет, - сразу встал отец Аристарх. – Но завтра с интересом послушаю о православной Англии.
Каким стал интернат
А интернат разительно изменился. Валерий Петрович за те полгода, которые там лежал, сумел на себе почувствовать каково его пациентам. И сделал все, чтобы переломить ситуацию.
Среди прежнего состава коллектива были те, кому доставляло удовольствие издеваться над больными, например, как бы случайно уронить на них что‑то тяжелое или пролить судно. Поэтому некоторых сотрудников пришлось уволить, но многие относились к пациентам плохо, только потому, что так здесь было принято и достаточно легко приспособились к новым порядкам.
Ольга, став главной медсестрой, занималась этим обновлением среднего и младшего медицинского персонала. Некоторые ее при этом проклинали, угрожали ей. Две санитарки – Роза и Клара – алкоголички неопределенного возраста, наиболее плохо относившиеся к пациентам, грозились даже, что ее убьют. Оля не жаловалась, но Валерий Петрович узнал об этом. Он нашел Розу с Кларой и сумел так их запугать, что они пришли к главной медсестре и на коленях со слезами на глазах просили у нее прощенья.
- Что вы им такое сказали? – удивлялась потом она.
- Ничего особенного. Что у меня есть препарат, который вводится для того, чтобы человека парализовало. Если им интересно, как он действует – пусть вспомнят, что было со мной. Так если они будут так себя ввести, то этот препарат будет им введен, когда они этого меньше всего будут ожидать, возможности у меня для этого есть. И оформим мы их в наш интернат, а ухаживать за ними будет одна из их подружек, такая же, как они.
- У вас правда есть такой препарат? – со страхом спросила Ольга. – Это же очень страшно!
- Да нет, я просто пошутил.
- Но разве можно так издеваться над людьми? Они чуть не умерли от страха!
- А им можно угрожать тебя убить?
Но постепенно все страсти улеглись. И некоторым из медсестер и санитарок стало даже нравиться ухаживать за больными: Ольга на примере директора сумела научить их смотреть на это так, что они могут сами оказаться в любой момент в такой ситуации, и что будет с ними тогда? Так что, делая сейчас что‑то хорошее для больных, они делают это для себя: к ним так будут относиться, когда они окажутся в подобной ситуации, а если будут стараться, то, возможно, им повезет, и они по ту сторону никогда не окажутся. Наиболее внушаемые настолько этим прониклись, что главной медсестре пришлось даже их успокаивать, объясняя, что не парализует их только от того, что они один раз случайно забыли вовремя сменить судна.
Питание больных стало намного лучше. Раньше половина шла директору и ее приживальцам, теперь все шло пациентам. За счет того, что вся обслуга Людмилы Владимировны оказалась ненужной, появилось много свободных ставок. Валерий Петрович сам подбирал людей, а он очень хорошо знал специфику социальной сферы. Перестали уходить в частные руки огромные суммы, выделяемые из бюджета на интернат. Правда, после этого интернат как‑то быстро выпал из всех целевых программ, наверное, потому, что Зоя Георгиевна уже не была заместителем министра…
По инициативе директора и главной медсестры, одно из помещений в интернате было переоборудовано в домовый храм. Служить в нем стал отец Аристарх. Он же ходил по палатам, исповедовал, причащал, соборовал больных, кого‑то крестил – оказалось, что в этом была большая потребность. Архимандрит разговаривал и с персоналом, некоторые после этого стали прихожанами домового храма.
По его совету при интернате была образована небольшая группа сестер милосердия, в которую вошли те медицинские сестры и санитарки, которые изъявили желание более усердно, чем этого требовали их обязанности, ухаживать за самыми тяжелыми больными, говорить с ними о вере и о Боге. Архимандрит Петр всю эту деятельность отца Аристарха одобрял, потому что в епархии от него требовали организацию церковной социальной деятельности, а теперь он мог только оформлять на бумаге то, что реально делалось в интернате.
С переменами в социальном учреждении, менялся и город, который был с ним тесно связан. Обновился состав городского совета. Брат Людмилы Владимировны уволился с поста главы администрации, а его сын с должности главного редактора, и оба они покинули Лузервиль. Валерию Петровичу предложили стать главой города, но он сказал, что от этой порочной традиции нужно отказываться. Город должен жить своей жизнью, не связанной с интернатом, и не затухать, а развиваться. В итоге в городской совет пришли многие из местных предпринимателей, из их числа был выбран и глава города. Главу администрации назначили по принципу не родственных связей, а профессиональной подготовки. Избранный от Лузервиля депутат областной думы, вынужден был активно включаться в новый процесс.
В город пришли инвесторы. Появилось несколько новых вроде бы небольших производств, но в итоге это дало городу свыше пятисот дополнительных рабочих мест.
Дом Скотниковой, ставший собственностью государства, сделали городским домом культуры. В нем разместились театр, библиотека, музей, музыкальная и художественные школы, ранее находившиеся в аварийных зданиях. Что больше всего огорчало отца Аристарха, Валерия и Ольгу, не нарушили находившееся в нем культовое помещение, посвященное Кали, под предлогом, что это очень интересно с культурологической точки зрения. Архимандрит сокрушенно качал головой и говорил, что это даст себя знать.
Сэр Джон, отслеживавший ситуацию в Лузервиле, был с ним полностью согласен.
Митрополит Антоний
Отец Аристарх с нетерпением ждал следующего дня. Ему казалось, что архимандрит Василий расскажет ему что‑то важное. Они встретились с ним и архимандритом Петром за обедом. Настоятель сначала не планировал звать на него старого священника, но увидев его заинтересованность в продолжении разговора с гостем смягчился:
- Отец Василий, не забудь вчерашнюю книгу, о которой ты мне говорил. Тебя за обедом будут экзаменовать!
Архимандрит Василий принес книгу, в которой подчеркнул какие‑то места. Он даже не притронулся к еде и напиткам, и перед тем как начать зачитывать сказал:
- Отец Петр пошутил, но я и правда чувствую себя как на экзамене перед человеком, который отдает Богу всего себя без остатка. Я думал, что сказать об английском Православии. Можно говорить о многих нестроениях в начале третьего тысячелетия, о том, что вызвавший их к жизни епископ Василий (Осборн) сменил юрисдикцию, а затем в семьдесят лет снял сан и женился… Но мне кажется, что это неплодотворный путь для разговора, ведь церковный опыт не в этом. Ведь и о Русской Церкви двадцатого столетия можно говорить сквозь призму восприятия протоиерея Иоанна Кронштадтского или священника Георгия Гапона, архимандрита Иоанна (Крестьянкина) или протоиерея Александра Осипова. Поэтому я скажу немного лишь об уже усопшем митрополите Антонии (Блуме), который аккумулировал в себе весь лучший опыт английского Православия. Вы согласны?
- Конечно, - подтвердил отец Аристарх.
- Вот что писал митрополит Антоний о своих прихожанах: "Наши верующие гораздо живее, чем верующие других исповеданий, потому что быть православным среди моря инославных требует выбора и решимости. Прихожане едут два–три часа в церковь и столько же обратно. Самое простое – пойти в соседний англиканский или католический или протестантский храм, - нет, приходят. И поэтому люди, которые встречаются в церкви, все знают, что у них одна вера, одна духовная традиция, что они пришли в этот храм не потому что он самый близкий или удобный, а по убеждению".
- А что он говорил о священстве? – спросил архимандрит Петр, наливая себе коньяк. – Говорят, он считал, что между духовенством и мирянами нет никаких различий?