ДВОЕ В ТУНДРЕ
Ленков размашисто бежал по скрипящему снегу вдоль высокого речного берега, не чувствуя усталости, будто и не было за его плечами полусотни километров по февральской тундре, дышалось легко - лицо было до глаз закрыто нашлемником из толстой шерсти, - в разогревшихся ногах приятно копилась усталость, почти такая же, как после трудной тренировки. Пустой рюкзак не стеснял движений, и ружье после укорота ремня уже не било по ляжке. Ни один выход в тундру еще не доставлял Ленкову такого полного ощущения насыщенности жизни, несмотря даже на пустые капканы и заячьи петли. И когда он услышал позади протяжный вой, не сразу остановился и оглянулся.
Волки сидели в снегу перед редкими кустами и голосили тоскливо, задрав крупные головы в темнеющее с каждой минутой небо.
Он не испугался, когда увидел огни волчьих глаз в нескольких десятках метров от себя.
Волки боятся людей и никогда первыми не нападают, сказал он себе, но на всякий случай снял ружье и проверил, чем оно заряжено. Патроны с дробью на куропаток он сунул в карман, а в стволы торопливо загнал два жакана. В патронташе осталось еще три пули и один патрон с картечью… Но ведь до зимовья рукой подать - всего два километра, только бы дойти, а там и карабин, и ракетница, и Мишка…
Волки, они только с виду страшные, но, говорят, трусливы, как дворняги. Выстрелить пару раз - они разбегутся, только их и видели! А если Мишка из ракетницы бабахнет!..
Держа ружье наизготовку, он быстро пошел вперед, спиной ощущая движение стаи следом за собой. Волки уже не выли. Рассыпавшись полукольцом, они ленивой трусцой бежали по твердому насту, постепенно отжимая Ленкова к обрывистому берегу. Река делала крутой поворот, и обычно в этом месте Ленков спускался на лед, проскакивал неширокое русло и потом неторопливо, лесенкой, поднимался на противоположный берег. На этот раз он решил сделать петлю вдоль берега, чтобы не оказаться на ровном месте. Здесь же он по меньшей мере с одной стороны мог не опасаться нападения.
Пронзительно и холодно светились на высоком небе первые звезды, а небо на глазах темнело и опускалось ниже, ниже…
Над горизонтом замигал рубиновый огонек. Он быстро приближался, вспышки становились ярче, поднимались выше, ровно загудели самолетные моторы, смолкли, и вспышки вскоре затерялись в черном небе. Рейсовый "ИЛ-18" пошел на Москву. Восемьдесят шесть пассажиров, три стюардессы и пять человек экипажа пронеслись в эту минуту над тундрой.
Ленков выматерился, на ходу зачерпнул варежкой снег и сунул его в рот. Волки подошли ближе, уже слышно было их прерывистое, с присвистом дыхание. Не сбавляя скорость, Ленков повернулся и подряд два раза выстрелил в неясные темные силуэты. Он понял, что промахнулся, потому что в ответ послышалось лишь угрожающее рычание. От стаи отделились два матерых гривастых великана и забежали вперед, пересекая путь.
Выбросив стреляные гильзы в снег, Ленков зарядил ружье картечью и куропачьей дробью. Затем он нашарил на поясе длинный нож и сдвинул его вперед, предусмотрительно отстегнув петельку, которой нож привязывался к ножнам.
До зимовья оставалось полтора километра.
* * *
В ноябре Ленков и Блажевич заканчивали службу в армии. До призыва они работали каменщиками на стройке в Ленинграде. И служить попали в стройбат - та же кладка стен, привычные свары с прорабом, наряды и актированные дни, на Севере их было больше. Но служба закончилась, Ленков и Блажевич получили расчет - по восемьсот рублей на брата - и уже собирались улетать, но тут в голову Блажевичу пришла идея. Шкурка песца в то время стоила тридцать рублей на Севере, а в Ленинграде - сто. Уговорив Ленкова, Блажевич сдал билеты в кассу, и парни поселились в гостинице аэропорта. Блажевич познакомился с пилотами, они пригласили его от делать нечего поиграть в преферанс, деловито вычистили из него шестьсот рублей, да так, что он и опомниться не успел, а рослый бортмеханик уже прятал колоду под подушку и, позевывая, говорил:
- Наскребешь еще пару сотен, приходи…
Пилоты, впрочем, были людьми покладистыми и согласились отвезти Ленкова и Блажевича на факторию.
В магазине парни купили два ящика спирта, рассовали бутылки по рюкзакам и полетели на факторию. Самолет опустился на лед, подрулил к высокому берегу, на котором в ряд выстроились несколько домиков. Бортмеханик распахнул дверцу.
- Завтра, если будет рейс, заберем вас, - сказал он на прощание и сплюнул в снег. - Купцы…
На фактории Блажевич направился в магазин, убедился, что спирта на прилавке нет, и тут же познакомился с каким-то местным стариком, утверждавшим, что он лучший охотник… Пришли к нему в дом, стали торговаться. Позже пришли еще трое колхозников, принесли облезлые, не сортовые шкурки, просили за каждую по пятьдесят рублей. В ход пошел спирт. Размякшие колхозники вскоре согласились продавать шкурки по сорок рублей и бутылку в придачу. Торг шел весь день и всю ночь. Рюкзаки опустели, у Ленкова и Блажевича не осталось ни спирта, ни денег, но зато были шкурки.
А наутро кто-то из похмелившихся колхозников побежал к участковому, сказал, что прилетели какие-то люди, спаивают народ, скупают шкурки.
Прилетел самолет, но на берегу Ленкова и Блажевича ждал милиционер. Шкурки он быстро конфисковал, парней задержал для проведения следствия. Когда они шли, проваливаясь по пояс в глубоком снегу, к правлению колхоза, добродушный милиционер объяснил, что получат они немного, лет по шесть строгого режима, и похвастался, что на его участке нераскрытых преступлений нету…
В правлении ребят пожалел председатель колхоза.
- Стрелять можешь? Капкан ставить можешь? Иди ко мне на сезон в охотники!..
Через два дня Ленков и Блажевич уже обживали заброшенную охотничью избушку.
- Хотя это не положено, я тебе разрешаю, - сказал председатель. - Невеста есть, понимаю. Одну-две шкурки можешь не сдавать, повезешь в Ленинград своей девушке…
- А если - десять? - угрюмо спросил Блажевич.
- А тогда опять участковый будет рюкзак проверять, - сказал председатель, усаживаясь на нарты. - До свидания!..
Ткнул хореем вожакового оленя и умчался в снежном вихре…
За первый месяц в капканы попалось двенадцать песцов. Потом началась темнота, на охоту не ходили.
В феврале Блажевич два раза выходил в тундру, но возвращался с пустыми руками. Потом по очереди отправился на охоту Ленков.
Ушел он рано утром. Блажевич ждал его к обеду. Но и в пять часов вечера Ленков еще не появился. Пообедав, Блажевич улегся спать. Проснулся он уже затемно - показалось, будто неподалеку кто-то дважды выстрелил.
Блажевич вышел из дома, потоптался на крыльце - вокруг все было тихо - и снова завалился на нары.
* * *
Стая догоняла, держась то ближе, то дальше и не решаясь, видимо, броситься на ружье, которое Ленков не опускал. Оно мешало бежать, но Ленков держал его крепкой рукой в шерстяной перчатке. Без варежки рука замерзла, пальцы шевелились с трудом. Ленков перехватил ружье в левую руку, а правую сунул под кухлянку.
Волки подходили ближе, ближе, матерый вожак забежал сбоку и неожиданно прыгнул. Ленков левой рукой вскинул ружье и выстрелил картечью. Раздался визг, вой, урчание, звери смешались в кучу.
Собравшись с силами, Ленков побежал. Пока волки грызли неудачливого собрата, Ленков успел отбежать полкилометра и снова почувствовал за спиной погоню.
Ветром задувало в лицо, относило запах в сторону волков.
Ленков дважды выстрелил крупной дробью, и стая на время отстала, зализывая раны.
Ленков сбавил ход, с трудом переводя тяжелое запальное дыхание. Оглянулся - сзади никого не было видно. И тогда к нему пришел страх, подкрался, навалился гнетущей тяжестью.
Не видя волков, он расслабился, руки и ноги устало шевелились, по лицу стекал пот. Дыхание стало сиплым, натужным, и Ленков уже не знал, сможет ли он добежать до избушки за один переход.
Опять началась полоса кустарника. Справа и слева замелькали тени. Стая, разделившись надвое, обходила охотника с двух сторон, смыкала смертельное кольцо. Волки, забежавшие вперед, уселись в снег прямо на тропе.
А до избушки полверсты!.. Надо лишь подняться на взгорок, потом спуститься на лед, пересечь реку, а там уже и Мишка…
Он поднял ружье, старательно прицелился, затаил дыхание и выстрелил вперед, освобождая тропу. Промах! Волки, отпрыгнув в стороны, вновь приближались…
Перезарядив ружье, он пошел прямо на них, стискивая зубы от страха и злости. Еще выстрел! Стая опять отбежала, подпуская Ленкова еще на несколько шагов. На ходу Ленков проверил патроны, вытаскивая их из патронташа и по весу пытаясь определить, где у него жакан, а где последний куропачий заряд. Патрон с дробью выпал в снег, и Ленков наклонился, беспокойно шаря рукой, стал на колено, не сводя глаз с волков, и вовремя успел заметить, как матерый волчище изготовился к прыжку, напружинился, сверкнули зеленые глаза, и он взлетел в воздух.
Выстрел в упор на лету перевернул тело зверя, он упал в глубокий снег, конвульсивно забился, брызгая во все стороны горячей кровью, и вскоре замер черной неподвижной тушей на сером снегу.
Ленков снял перчатку, голой рукой отыскал патрон, очистил его от налипшего снега и вогнал в ствол. Потом он поднялся на ноги, распрямился и нерешительно зашагал вперед. Волки держались в некотором отдалении, но Ленков понимал, что это ненадолго и, если еще один кинется, это будет конец.
Впереди волков не было, и он побежал к берегу, оглядываясь на бегу, - волки копошились, черным клубком сгрудившись вокруг убитого вожака.
"Ну, кажется, пронесло… Спущусь на реку, а там уже дом…"
Кровь с силой колотила в висках, в такт бегу, в такт дыханию, в такт мыслям… У-шел, у-шел… С ве-тер-ком…
Ух, спуск!..
На том берегу горит огонек в окне.
Речушка вся - десяток метров, и дом, вот он…
Ленков вначале не понял, что произошло, - нога попала на кочку, его круто занесло вправо, послышался треск ломающейся лыжи, глухой удар в бок, искры из глаз, снег за шиворот, и острая боль в левом плече. А сзади по крутому склону, один за другим, вздымая глубокий снег, в вихрях снежной пыли, захлебываясь утробным рычанием, сыпались и сыпались волки…
С трудом поднявшись на ноги, Ленков наклонился, чтобы отстегнуть сломанные лыжи, повернул голову и увидел совсем близко горячий оскал волчьей пасти. Заматерелый зверь проскочил в полуметре от него и остановился, ожидая подмоги. Ленков выстрелил ему в голову, и волк упал, судорожно дергая лапами.
Крепления отцепились, и Ленков, увязая по колено в шуршащем снегу, пошел к берегу. Волки неумолимо приближались. Выбросив стреляные гильзы, Ленков провел рукой по патронташу, еще раз провел, но рука не ощущала гладких тяжелых головок медных патронов, скользила по пустым гнездам. Это был конец. И тогда, выматерившись, Ленков перехватил ружье левой рукой, за ствол, как дубину. Рука была вялой, едва удерживала оружие на весу. Правой рукой Ленков нашарил нож, вытащил его из ножен, перехватил лезвием вверх и пошел вперед, медленно переставляя гудящие и ноющие ноги, по-бычьи склонив голову. До избушки оставалось всего двадцать шагов, девятнадцать… восемнадцать… еще два шага… пятнадцать…
* * *
Выстрелы раздавались рядом с избушкой. Блажевич торопливо сунул ноги в валенки, натянул на голову шапку и побежал к двери, на ходу срывая с гвоздя карабин.
В лунном свете, пробившемся из-за облаков, он увидел, что по заснеженной реке идет человек без лыж, окруженный сворой рослых собак. Блажевич подбежал к самому берегу, стараясь разглядеть идущего, потом до него враз дошло, что собакам взяться неоткуда, и жуткий страх захлестнул рванувшиеся было ноги - волки! Сдавленно крикнул:
- Юрка!..
Человек на льду с трудом поднял голову, зашагал быстрее, опираясь на ружье. Несколько волков прыжками понеслись к берегу. Блажевич торопливо прицелился, выстрелил, еще, еще!.. Один волк упал, второй завертелся на месте.
Дрожа от возбуждения, Блажевич стал перезаряжать карабин и краем глаза увидел, как огромный волчище вдруг прыгнул на согнувшегося Ленкова, и в тот же миг на льду образовалась неразличимая серая масса, не было ни человека, ни волков, что-то копошилось, урчало, потом раздался нечеловеческий крик, клубок тел катился к берегу, от него отделились три волка, помчались к Блажевичу, а патрон не лез в патронник, перекос! - и волки рядом… Он не помнил, как очутился уже за дверью избушки.
Оказавшись в темных сенях, он услышал судорожное дыхание зверей под самой дверью и быстро накинул на щеколду задвижку, потом бросился в избу, расшвырял тряпье в изголовье нар, нашел кобуру, расстегнул. Теплая рукоятка ракетницы удобно легла в ладонь.
Выйдя в сени, Блажевич услышал, как скулят и рычат волки, разбил ракетницей окно, сунул туда руку и выстрелил вниз. Гулкий хлопок, шипение, волчий лай… Перезарядив ракетницу, он выстрелил вверх и прильнул к окошку. Зеленая ракета осветила черные кусты на берегу, искрящийся снег и клубок тел, шевелящийся на льду.
Он почувствовал, как слабеют ноги, и сел на пол. Вскоре шум на реке стих.
Блажевич вошел в избу, обводя глазами низкий потолок, прокопченные стены, нары с набросанным на них тряпьем, стол и грубо сколоченный табурет. Силясь понять, что произошло, Блажевич остановился посреди избы, обхватил руками голову - что?! Непоправимое и страшное, еще не до конца осознанное, еще пугающее, но уже случившееся. Патрон!.. Если бы не перекосился тот патрон, все было бы, все могло бы быть не так… Если бы Юрка был на лыжах, если бы он раньше выбежал из избы, если бы…
Это был сон, страшный, дурной сон. Но сейчас он проснется, и окажется, что все не так: Юрка пришел из тундры, пусть без песцов, но живой и голодный. Ввалился в избушку, рыча от удовольствия, сел перед печкой, проклиная мороз и хитрых песцов, которые не идут в капканы. Надо открыть ему дверь, она закрыта на задвижку и на щеколду и еще на тяжелый засов… Будто во сне, Блажевич вышел в сени, открыл все запоры, прислушался, не раздастся ли скрип лыж… Тишина, гулкая, пронзительная тишина… Под полом начала тихонько скрестись замерзающая мышка. Из разбитого оконца потянуло холодом, обожгло щеку.
Выйти из дома Блажевич отважился лишь в середине следующего дня, когда тундра осветилась низким багровым солнцем. На льду реки застыли три волчьих трупа и еще что-то, огромное, черное, страшное.
Блажевич поправил за спиной карабин и побежал на лыжах вниз по реке, торопясь засветло добраться до ближайшего зимовья.
* * *
Назад он прилетел на вертолете. Подавляя тошноту, помогал участковому милиционеру и председателю колхоза перенести в избу останки Ленкова. В избе их ждал пожилой врач.
Потом Блажевич давал какие-то показания, писал какое-то объяснение и все просил, чтобы они побыстрее улетали с этого места. Но вылет откладывался до тех пор, пока милиционер не прошел весь путь Ленкова, до того места, где его окружили волки. Вернувшись из тундры, милиционер притащил двух волков, председатель колхоза быстро снял с них шкуры.
На фактории Блажевич сдал заготовителю все шкурки песцов и пять волчьих шкур сдал тоже. Денег ему хватило, чтобы покрыть аванс, взятый в колхозе перед началом охоты, и на билет до Ленинграда.
Три дня, пока не прилетел рейсовый самолет, Блажевича можно было с утра до ночи видеть в столовой, где он бутылку за бутылкой в одиночестве пил спирт. Иногда, поймав на себе чей-нибудь взгляд, Блажевич кричал на всю столовую:
- Чего глядишь?! Не виноват я, не виноват!.. А не веришь, пойди спроси участкового!.. Карабин, понимаешь… Патрон… Не виноват я…
На него смотрели с жалостью.
ЦВЕТЫ, ПОХОЖИЕ НА НАСТОЯЩИЕ
Старики сказали, что сегодня солнце выглянет из-за горизонта в последний раз, и Тамара, боясь пропустить эти краткие минуты, сразу же после обеда ушла на высокий берег реки. Там она выбрала удобное место, откуда хорошо была видна розовая кромка неба, села прямо в снег и стала ожидать восход.
Она второй раз в своей жизни провожала солнце и уже знала, что на этой долготе поясное время отличается от истинного на сорок шесть минут и что солнце на этой широте в последний раз восходит не на востоке, а на юге. Через два с половиной месяца оно снова покажется в той же точке горизонта. Тогда будет большой праздник и в тундре, и в поселках. А в райцентре электромеханики передающей радиостанции облепят самые высокие антенны, и все будут завидовать им, потому что они не только первыми увидят багровый край солнечного диска, но и на несколько секунд дольше, чем с земли, будут наблюдать закат.
Из-за крутого поворота реки вылетела оленья упряжка. Тамара привстала, стараясь разглядеть каюра. Это мог быть либо Алешка, тундровый почтальон, либо бригадир соседней бригады рыбаков. В ту же минуту Тамара спохватилась, что упряжка может быть послана за ней, вскочила на ноги и крикнула:
- Эге-гей, я здесь!..
Каюр поднял голову, заметил Тамару и направил упряжку к берегу, остолом притормаживая нарты.
- Здравствуй, доктор Тамара! Приглядевшись, Тамара узнала Гришу Лаптандера, колхозного зоотехника. Значит, оленеводы кочуют поблизости. Уж не заболел ли у них кто-нибудь?
- Здравствуй, Гриша! По мою душу приехал, а?
- Что? - не понял Гриша, втыкая остол в твердый наст.
Олени стали как раз напротив того места, где сидела Тамара. Гриша спрыгнул с нарт и стал ловко взбираться по крутому откосу. Оглянувшись, Тамара увидела, что солнце уже выглянуло узким красным серпом над тундрой и скользит вдоль горизонта, с каждой секундой уменьшаясь в размерах. Багровыми искрами вспыхнул снег, и вскоре в том месте, куда провалилось солнце, осталось лишь ровное рубиновое марево. Вот и все. Облака еще некоторое время будут окрашены небрежными малиновыми мазками, а потом и они станут непроницаемо серыми. Наступила полярная ночь. Еще светло, как будто солнце всего на минуту скрылось за облаками, еще похоже на обыкновенный пасмурный день, но это только кажется…
- Председатель тебя в поселок зовет, доктор Тамара - сказал Гриша, усаживаясь в снег. - Какое-то важное письмо пришло, однако…
- Ты привез его?
- Нет, в правлении осталось. Сейчас ехать надо. Чай будем пить, и поедем.
Сидя в просторном чуме бригадира рыбаков, Тамара прихлебывала терпкий чай без сахара и думала о загадочном письме. Почему его получил председатель колхоза, а не Галка? Такой же фельдшер, как и Тамара, могла бы помочь председателю разобраться… А если это письмо от Евдокимова? Или даже не от самого Евдокимова, а из геологического управления: "Просим откомандировать медработника Вавилову в распоряжение партии такой-то дробь такой-то…" Нет, такое письмо придет не председателю, он надо мной не начальник. Скорее всего, завтра будет заседание правления, новая смета будет утверждаться, снова придется торговаться из-за каждого рубля, снова просить, чтобы выделили побольше дров для медпункта, чтобы дали, наконец, санитарку от колхоза - господи, в который уж раз!..
- Поехали, поехали, - заторопил ее Гриша, приподнимая полог чума.