- Ну, ты тоже не такой псих, каким хочешь казаться, - я пошарил в напрочь отсыревшем внутреннем кармане и выудил пачку сигарет, - но зачем-то ведь притворяешься?
- А это, милый мой человече, уже не твое собачье дело, - назидательно сказал Карл, - говори-ка ты лучше, счастливчик, кто такой есть и зачем меня искал.
Я наконец-то выудил одну из немногих сигарет, которая была хотя бы похожа на сухую, и зашарил по карманам в поисках спичек.
- На, - он протянул металлический кубик. Хорошая зажигалка, жаль мне такие не по карману. Впрочем, судя по стертым напильником бокам, карлик ее тоже не купил. Я глубоко затянулся и отдал поделку обратно.
- Я - частный детектив. И тебя мне посоветовала Карина.
- Ха, - он обнажил желтые, но крепкие и крупные зубы в ехидной усмешке, - и чо, правда, притворялся? Сразу бы сказал, что от Головастика, по-другому бы говорили.
- Если бы ты на меня не набросился, я бы и говорил по-другому! Необычное у тебя "здравствуйте", знаешь ли.
- Вот ты ж глянь, какая благородная девица у нас тут в грязи валяется, - восхитился Карл, - как я сразу не разглядел? Глина на роже, небось, помешала.
- А пошел ты! - заорал я, - топчись оно все вороным конем! Твою мать…
Я резко развернулся и пошагал в сторону города. Ну, знаете ли, у меня тоже есть свои пределы. Карина, не Карина - с этим уродом я точно никаких дел вести не собираюсь.
- Эй, ищейка, куда почесал? - голос карлика звучал устало и безобидно. Задор исчез. Я хотел было ответить, но часть разума, отвечавшая за здравый смысл и отлетевшая в сторону при нервном срыве, вдруг со щелчком встала на место. Я со свистом втянул носом воздух, с шелестом высморкнул залетевшие внутрь капли дождя и развернулся.
- Чего?
- Слышь, я чо… Помоги агрегат до гаража дотолкать, а? Что-то сам я притомился, а вдвоем мы мигом.
Я смерил его взглядом. Вздохнул еще раз. И пошел помогать.
ГЛАВА 20,
в которой чудесам науки нет конца,
и я почти теряю способность удивляться
К счастью, старый склад, служивший паровому монстру гаражом, стоял неподалеку. Толкать пришлось недолго.
- И долго обычно приходится возиться?
- Всегда заканчиваю раньше, чем они просыпаются, - карлик запер массивную деревянную дверь и сотворил неопределенный жест над головой, - так что проблем никаких.
- Даже со взрывами?
- А что взрывы? Здешний народец привык сладко спать и под менее приятные звуки. Тут иной раз подолгу помирают… или блюют - на слух ничуть не лучше. Думаю, если бы я волоком тащил свою малютку по мостовой, вряд ли бы кто пошевелился. Одна опасность - могут на детали разобрать, поэтому без гаража никак, - Карл запыхтел и бухнул в петлю громадный замок. Я с недоверием уставился на произведение слесарного искусства - вместо одной скважины для ключа на ржавой поверхности виднелись сразу три. Тронутый погремел связкой и, ухмыляясь, выбрал то же число.
- Да ты не удивляйся. Вряд ли кто, конечно, полезет, но перестраховаться не помешает, особенно если сидишь так близко к порту. Так. Вроде бы все.
Я оглядел склад снаружи. Без окон и лишних дверей, обшитый крепкими и, судя по трещинам, древними досками, он вполне мог бы служить крепостью еще в Войны Хаоса.
- Эй, детектив. Так ты че хотел-то? Поговорить?
- Да. Есть пара тем.
- Ну не тут тогда. Пошли ко мне, потолкуем в тепле. Да и поедим, если ты заплатишь.
Я думал не слишком долго.
- Отлично. Но ты ищешь, где я могу смыть с себя вот это, - я ткнул пальцем в густую грязь, покрывавшую плащ Хидейка и мое лицо.
- Принято.
И мы вернулись в "Свиное рыло" - без приключений, что совсем не соответствовало установившемуся в последнее время ритму моей жизни.
Еще одной причиной для радости стало отсутствие в питейном зале давешних игроков. Мы спокойно вошли и направились на второй этаж мимо клевавшего носом стойку портье. Сонный голос догнал нас на второй ступеньке:
- Эй, Карл, хозяин просил поторопить. Завтра ждут несколько кораблей.
- Газету сохранил? - буркнул вместо ответа мой спутник.
- Ага. У тебя под дверью, если никто не спер.
Тронутый рыкнул нечто, наверное, непристойное.
Карл снимал комнату в самом дальнем конце коридора второго этажа. И под дверью действительно лежала газета.
- Сейчас, - бормотал цвергольд, шуруя очередным ключом в замочной скважине, - сейчас посмотрим, чего еще наворотили великие умы. А ты входи, детектив, располагайся. Стульев нет, зато есть кресло и кровать. Выбирай что угодно. Пока вода согреется.
Первым делом Карл направился к стене, из которой - высунувшись из горбатой фанерной обшивки - торчал здоровенный железный рычаг. Карлик налег на него всем телом и с трудом наклонил к полу.
- Все, греется. Ждем, - он задвигался из угла в угол. Каждая конечность цвергольда, казалось, жила своей жизнью - руки что-то подкручивали и перещелкивали, ноги не просто ходили, но прицельно пинали какие-то предметы и рукоятки прямо на полу. Голова - моя - быстро начала кружиться. Я с трудом отвел взгляд и осмотрел помещение.
Да, в комнате были и кресло, и кровать. И было там еще много всего - настолько много, что я моментально почувствовал себя лишним и совершенно, абсолютно чужим. Комната алхимика представляла собой маленький, но самостоятельный мир, никак не связанный с Архипелагом. Начиная от двери, которая с внутренней стороны показалась мне не той, что впустила нас мгновение назад. Изнутри она была обшита прочным листовым железом, на котором повсюду, в разных направлениях, были густо нацарапаны разные формулы и памятки. Сложные алхимические значки перемежались с чисто бытовыми записками типа "третьего числа седьмого месяца хозяину - восемь бутылей" или серьезными заявлениями вроде "Зейл - дурак". В то же время, дверь была самым обыденным предметом в аккуратно упорядоченном хаосе. Остальные предметы творили с моим разумом что-то странное. Они не поражали его, нет. Сами по себе вещи были вполне обыденными, но в каждой было нечто неуловимо чуждое. К примеру, книги. Их было на удивление много и все они, как полагалось, стояли на своих полках на видном месте. Правда, полки эти вовсе не находились в шкафу. Они, не заботясь о традициях, свободно висели, прибитые гвоздями, непосредственно на стене. Не рядами, как принято было в богатых домах, а немыслимыми фигурами. Деревянные планки изгибались сами и книжные ряды на них послушно изгибались в такт. Кровать, которую карлик как раз обнаружил, пока я, раскрыв от удивления рот, любовался дверью и книгами, была настоящей кроватью - со спинкой и ножками. А мгновение назад она была частью стены, и привычные аксессуары были компактно сложены. Деловито сновавший по комнате Карл в очередной раз пересек обманчиво тесное помещение. Мой взгляд, который никак не отрывался от его деловитых пассов, уперся в металлический сундук с очередным замком. Этот не был навесным, но, подобно дверному, располагался прямо в крышке. Та, в свою очередь, тоже старалась поразить меня оригинальностью - вместо того, чтобы, как подобает уважающим себя крышкам, откинуться назад, она плавно отъехала в сторону. Тронутый пошарил внутри и добыл маленький продолговатый футляр. После того, что мне открылось, я был готов ко всему. Но алхимик извлек из коробки самые обычные очки с толстыми стеклами. Я посмотрел на них внимательнее и, к вящему удовольствию, не обнаружил никаких отклонений. Это действительно были просто очки, и они немедленно заняли подобающее место на мясистом носу.
Передышка оказалась краткой. Я отвел глаза и увидел Аппарат.
Подобрать точное определение тому, что громоздилось в темном углу у дальней стены, не получалось. Я робко шагнул вперед и вгляделся в великое нечто. Лабиринт стеклянных трубок разной толщины тут и там прорастал спиртовками с обгоревшими фитилями, колбами и пробирками. Некоторые из них надежно оплетала проволочная сетка. Вот и все, что я мог описать привычными словами. Остальное, боюсь, мне не определить никогда. А в тот момент я просто потерял дар речи.
- …куда-нибудь, что ли, - голос карлика вырвал меня из ступора. Хозяин комнаты, не обращая на меня внимания, увлеченно листал газету.
- Что? - я испуганно воззрился на одушевленного, который, предположительно, мог мне помочь.
- Присаживайся, говорю, детектив. Куда-нибудь. Кресло видишь?
Да, теперь увидел. Кресло оказалось, слава Порядку, самым обычным. Ну, спинка, подлокотники…
- Специально для гостей его держу.
- И много их тут бывает?
- Бывает, - уклончиво пробормотал Карл, судя по всему, глубже и глубже погружаясь в чтение. Брови его оживленно двигались.
Я аккуратно снял плащ, - на пол посыпались комочки подсохшей грязи, - уселся в кресло и уставился на Аппарат. Спрашивать, что это, не хотелось. Карлик мог ответить, а я не был уверен, что готов к подобному рассказу. Поэтому просто сидел, уставившись в мешанину произведений стеклодувного искусства, и старался думать о чем-нибудь важном… но мысли словно растекались по трубкам Аппарата и добросовестно путались вместе с ними. Слипались глаза.
Низкому потолку приходилось нелегко. Крыша здания немилосердно текла, и штукатурка пестрела затейливыми, но уродливыми желтыми кляксами, как матрас парализованного старика. Иногда дождю прискучивала настенная роспись, и он нагло лез внутрь - у самого окна, где побелка вздувалась пузырем, с потолка деловито падали мутные капли. Не долетая до пола, они вливались в толпу предшественниц и поднимали легкое волнение в объемистом жестяном ведре.
Все, что оставалось в моей крови от выпитого в "Жабьей пасти" кофе, бесследно испарилось, и алкоголь решил взять свое. Вялое воспоминание о цели моего прихода выбило из головы ритмичным звоном капель о воду. Веки смежились, и я принялся самым бесстыдным образом погружаться в пучину сна.
Разбудил меня громкий хохот карлика:
- …Орден!
Несколько мгновений я потратил на бесцельное, моргающее оглядывание по сторонам. Пока мой разум уныло плескался в глубинах забытья, ничего не изменилось. Кроме Карла. Тронутый яростно тыкал пальцем в газетную страницу, ехидно вопя "Орден! Всем по ордену!" Вот он, словно приглашая разделить злобное веселье, воззрился на меня и наткнулся на полное непонимание происходящего. Объяснения не заставили себя ждать.
- Нет, ищейка, ты послушай такое: "…ученые Эскападского Технологического Института утверждают, что постигли природу звука. Их гипотеза гласит, что любое слово одушевленного, любые звуки, издаваемые животными и одновременно любые звуки, слышимые в неживой природе, имеют одинаковое происхождение и представляют собой колебания воздуха, порождаемые движениями особых органов живых существ. Фактически, это утверждение опровергает прежнюю гипотезу, гласившую, что речь одушевленных генерируется в голове и, подобно другим материальным субстанциям (например, слюне), выделяется через слизистую оболочку горла. Новая гипотеза отрицает материальность слова и называет звуки не самостоятельным объектом, а сложным явлением, порождаемым сочетанием мысли и движения.
Если теория будет доказана, это откроет необычайный простор для развития как магии Воздуха, так и новейших отраслей технических наук. Сейчас на кафедрах органической и механической технологий идут оживленные дебаты сторонников старой и новой теорий, по результатам которых…" Мусор!
- Что? - зачитываемый отрывок я воспринял довольно неважно.
- Мусор, говорю, все эти их дебаты. Ладно, спорят они об очевидном. Понятно, у них работа такая. Но какого, спрашивается, хрена, устраивать шумиху? Теория, едри ее, доказывается на "раз-два-три"! - он пошарил вокруг себя, вытащил из груды хлама на кровати тонкий металлический прут и со свистом им взмахнул. - Слышишь?
- Слышу что?
Карлик махнул прутом еще раз. И еще. Железка исправно свистела.
- Доказательство теории! По которой они там дебаты устраивают! Чего, белёна мать, им непонятно? Трясешь воздух - рождается звук. Да наш брат открыл эту теорию в тот самый день, когда первый камень пролетел мимо его головы! Ха, им не в газеты надо было статейки строчить. Им хвосты надо было поджать от стыда, что раньше не догадались. Интересно, что в следующий раз откроют? Что море - мокрое и соленое?
Всегда неловко, когда кого-то подхватывает такой ураган чувств. Особенно, если не можешь поддержать разговор. И пусть суть проблемы была в общих чертах понятна, на сей раз я не собирался ввязываться в спор с полоумным Тронутым. Во-первых, это было ни к чему, а во-вторых он определенно знал, о чем говорил. Поэтому я честно смотрел в глаза карлику, а тот, распаляясь от внимания, на чем свет стоит, костерил автора заметки, ее персонажей и науку Материка в целом. Мелодичный звон, чуждый словесному хаосу цвергольда, оборвал драму в самом разгаре.
- О, можно идти, - Карл прекратил тираду, словно ее и не было. - Вода согрелась.
Воинственность вмиг сменилась равнодушием. Меня перекосило. Обалдевший и покорный, я безропотно последовал за Карлом… в окно. У "Свиного рыла" оказался внутренний дворик, попасть в который со второго этажа можно было через единственный проем, и тот оказался не дверным.
- Осторожно, тут ступенька прогнила, - поучал проводник, - не убьешься, но грязи нахлебаешься. А вот тут перила скользкие, лучше не браться. Эй, гляди, куда ступаешь…
Да, ступать туда, где закончилась лестница и начался, собственно, покрытый густым слоем грязи двор, действительно не стоило. Неловким прыжком я перемахнул опасное место и оказался лицом к морде с ожившим кошмаром.
- Карл… - я боялся говорить громко и даже шевелить губами, - это ж… волк!
Зверюга, заметно крупнее своих лесных сородичей, серьезно смотрела мне в глаза, и негаснущие желтые круги казались средоточием смысла всего Мироздания. Клянусь, я с места запрыгнул бы на второй этаж, да ноги внезапно стали ватными, а тело онемело от ужаса.
Карл, как и следовало ожидать, покатился со смеху.
- Я рад, что тебе так весело, мастер Райнхольм, но меня, кажется, пора спасать.
- От кого? От Гора? Успокойся, детектив. Зверюга страшная, но пока ты со мной - не тронет.
- Но как?..
- Это не ко мне. Хозяин "Рыла" прикормил, приручил, натаскал - его и спрашивай. Мне неинтересно. Главное, что меня Гор знает, и народ к ваннам пропускает, чего ж еще?
С трудом поборов оторопь, я не дыша миновал продолжавшего безучастно наблюдать за мной волка, вошел в бетонную коробку и ступил на новую лестницу, которая, судя по крутости спуска, уводила под землю. Грубые дощатые двери, гостеприимно распахнутые карликом, обрамляло несколько дюжин блестящих труб, выходивших прямо из бетона. Они посвистывали и нехотя выдували густые белые облака.
Я еще раз оглянулся на неподвижного зверя и шагнул под землю.
ГЛАВА 21,
в которой всерьез рассуждается о проблеме отцов и детей,
но и о деле никто не забывает
Воспоминания рождались за глазами. Кажется, еще чуть-чуть - и они станут реальными, и тогда он увидит желанные и такие неизвестные моменты из детства, которое не просто ушло, но сбежало, затворило за собой все возможные двери. Не пробиться к нему, не добраться. Остался только этот раздражающий, прерывистый звон в голове, и в когда он особенно громок, ты сделаешь что угодно, лишь бы прекратились зуд и жужжание. В такие-то моменты он и посылает за отцом.
Отец бывает любым: высоким или низким, толстым или худым, причесанным снобом или лысым неряхой. Воспоминания никогда не добираются до глаз, настоящий облик отца утонул в памяти, только торчат из мутной трясины мелкие, смазанные, туманные черты. Вот, кажется, так он улыбался. А может, нет. Не так. Ничего не всплывает на поверхность, ни единого образа. Только смутная, бесформенная фигура из того времени, когда можно было протянуть руку к самому горизонту. С тех пор прошло уже, наверное, полтора десятка лет, и многие зовут его гением. Неудивительно, ведь его слушаются целых три ватаги таких же оборванцев, как он сам… А впрочем, нет, не оборванцев. Прошло уже, бесследно исчезло то время, когда обноски были для них не одеждой, а даже роскошью. Сейчас - только по делу. "Дяденька, подайте медячок, сестрица совсем помирает!.." - и обязательно рядом, полулежа, сестрица - оборванная, глаза запали, мордаха грязная. Да и сам просящий все утро старательно грязью мазался. Как такому не подать? А ты глянь, что с ним потом будет. Никогда больше сироте и монетки не подашь.
Да куда тебе… Не догонишь, не выследишь. А встретишь сирот на улице в нерабочее время - не узнаешь. Рубашечки чистенькие, брючки аккуратные, ботиночки новенькие. Не богатеи, но семья точно не бедствует. Семья. А ведь правда, они - его семья. А он им - отец. Настоящий отец, пусть некоторые детишки лет на двадцать постарше будут. Зато у него есть ум, который вымостил дорожку от лохмотьев до рубашечек с брючками, да ботиночки не забыл. Тот ум, за который он расплачивается воспоминаниями. А как иначе это объяснишь? За пару сегментов придумать, как прямо из гостиницы увести у богатого дяди чемодан с хорошим барахлом, да в то же время этого дядю на улице раскрутить на пару серебряных, да еще и повесить ограбление на гостиничную прислугу, пару недель назад шуганувшую забежавших погреться детишек - легко. А вернуться на полтора десятка лет назад - никак. Рождаются воспоминания за глазами, да к самим глазам так и не подходят. Лишь один момент. Где-то там, за горизонтом, смутно маячит он. Отец. Большое, неясное пятно. Голос, гулкий и далекий, говорит только одно слово: "прощайте". И пропадает. Все. Пустота. Зато… Зато если бедная побродяжка подбежит к богатею со слезами на глазах - обязательно не доходя до самой гостиницы, чтобы прислуга не отогнала, - да умолит слезно, протараторит о братце, что грозится из дому выгнать, если сейчас же выпивку не добудет, а подельник ее в то же время по нагревательной трубе в комнату этого богатея заберется, да чемоданчик вскроет, то и ему времени хватит, и ей что-нибудь, да обломится. Вот как просто. А потом грязь… Вот грязь он помнит, да. Когда отец ушел, ее стало много. Мать его, должно быть, попросту выкинула. Да кто теперь скажет… Ее он не винил. Насмотрелся на страшных бабищ с опухшими, испитыми или избитыми рожами, заросшими коростой. Улыбнется тебе такая - неделю просыпаться будешь среди ночи в страхе. Да, насмотрелся он на таких. Так хорошо насмотрелся, что никак до сих пор не забудет пищащие комки мяса на руках, пиявками присосавшиеся к разбухлым грудям, серым, как осиные гнезда. И это тоже были матери. Когда он думал, что одна из них могла вскормить и его, справиться с дрожью было трудно. Да, мать правильно сделала, что избавилась от него. Не могла иначе. Ему хочется верить, что она нашла что-то лучшее, что ее не было среди тех тонущих в скверне и нечистотах тел, грязной взвесью копившихся в портовых закоулках.
Пусть все думают, что сиротой жить хорошо. Иначе нельзя. Не только они должны в это верить, но и себя он убедил, что так впрямь лучше и для него, и для детей.
И все равно у них есть один отец. Тот, что поможет в трудную минуту и не уйдет, не размажется пятном по зыбкой памяти. Не сделает жизнь невыносимой и не оставит в наследство бесконечный зуд за глазами.