Андерсен и Клава
Представьте себе, на следующий день Кирилл снова заехал к нам с Андерсеном. Оказывается, он написал очередную пьесу - крохотную про Андерсена. На этот раз Кирилл был в благодушном настроении. Я тоже не стала показывать характер, и, не дожидаясь просьб сценариста, заварила для него ароматный чай. Кстати, и бублики - всего-то недельной давности - пригодились, пошли, что называется, на ура. Они и в самом деле были вкусными, только зачерствели немного. В этом кафе всё, почему-то, слишком быстро черствеет, - наверное, из-за микроклимата - сухого и тёплого.
Итак, пока не спавший всю ночь Кирилл (не до сна было - писал новый шедевр) пил ароматный чай с черствыми бубликами, я читала пьесу. Название мне показалось очень интригующим: "Андерсен и Клава".
Это, собственно, была не то, чтобы настоящая пьеса, а скорее развернутый диалог между моим котом Андерсеном и собачкой Клавой. Там обсуждалось всё по порядку: их первая встреча, знакомство, выяснение отношений, примирение. Потом совместный поход в маленькую колбасную лавочку, которая, по уверению автора, располагается в одном из закоулков нашего двора. Надо будет проверить: может, и в самом деле, есть у нас во дворе такая лавка?.. А у Кирилла в пьесе хозяин лавки так умиляется дружбе Андерсена и Клавы, что всякий раз щедро угощает их докторской колбасой. Потом он навязывается в приятели коту и собачке, и они начинают беседовать уже втроём. Заканчивается пьеса тем, что во дворе появляются новые жильцы, у них оказывается кобелёк-тойтерьер, и неверная Клава оставляет бедного Андерсена, переключившись на кобелька. Андерсен ужасно скучает и, чтобы развеять тоску, сутками сидит в колбасной лавочке, беседует с её хозяином и тоннами пожирает докторскую колбасу.
- Ужас какой! - в сердцах сказала я, дочитав последнюю строчку.
- Как? - Кирилл даже приподнялся со стула. - Вам не нравится?
- Ну как такое может нравиться?! - возмущённо сказала я, но, взглянув на побледневшее лицо автора, невольно осеклась и поправилась: - Я, кажется, не слишком точно выразилась - мне не вся пьеса не нравится, а только концовка. Ну почему так мрачно-то? Что же это такое? Ведь мало того, что Клава променяла исключительного Андерсена на какого-то облезлого кобеля, вы ещё и самого Андерсена умудрились из джентльмена и умницы превратить в обыкновенного тупого, жирного пожирателя докторской колбасы!
- Но что вы хотите, Люба, ведь у вашего Андерсена разбито сердце!
- Опять это сердце! Ничего у него не разбито! А вот у вас просто какая-то помеха на разбитых сердцах! Нет уж! Хотите, обижайтесь, Кирилл, а хотите, нет, но меня до глубины души возмущает такая концовка!
- Ну, хорошо, хорошо, Люба, успокойтесь, пожалуйста. Позвольте, я переделаю концовку прямо на ваших глазах? Ну, дайте мне хоть авторучку что ли!
Я тотчас принесла ручку. Кирилл откинулся на спинку стула (на этот раз мы сидели в Зелёной комнате) и мечтательно закрыл глаза. Я замерла, не отрываясь глядя на сценариста; очень боялась потревожить его: вдруг передумает исправлять свою пьесу!.. Наконец Кирилл очнулся и быстро записал несколько предложений. Вся работа заняла у него примерно минут десять.
- Вот! - сказал он и протянул мне листок. Я прочитала и невольно просияла.
- Ах, как хорошо, Кирилл! Вы такой талантливый!
Кирилл скромно кивнул головой, мол: да, что есть, то есть.
- Причём, заметьте, Люба: у вас я позаимствовал только одно слово для характеристики кобеля - "облезлый".
На этот раз в конкурсной пьесе Кирилла всё кончалось хорошо: Клава подружилась с облезлым кобельком, познакомила с ним Андерсена и они стали дружить втроём, время от времени наведываясь в заветную лавку, где ели докторскую колбасу в умеренных количествах и вели с хозяином лавки исключительно интеллектуальные беседы.
- Ну, всё. Ура! Одна работа у нас уже есть! - вслух ликовала я.
- Могу вас обрадовать, Люба, - возразил Кирилл, - у вас и ещё четыре работы есть!
- Правда? А кто же ещё написал? Я что-то не в курсе.
- Насколько я знаю, это Валентина, Зоя, Евгений и Лена тоже уже что-то написали.
- Да что вы говорите? А почему же не приносят, не показывают? - не терпелось мне.
- Ну, может, детали дорабатывают…
Мы помолчали. Я взглянула на стол: чай допит, бублики съедены.
- Что же, Люба, мне, наверное, пора уходить, - без особенного энтузиазма в голосе сказал Кирилл. Но мне почему-то очень не хотелось, что бы он ушёл именно сейчас, и поэтому я спросила:
- Скажите, Кирилл, а почему вы так часто употребляете выражение "разбитое сердце"?
- Ну, Люба, ведь это в двух словах не объяснишь, - уклончиво ответил он.
"Так. На эту тему говорить не хочет. Нужно придумать что-нибудь ещё, потому что разговор под угрозой срыва", - подумала я.
- Кирилл, а можно хотя бы поинтересоваться, когда вы впервые обнаружили в себе талант сценариста? Ведь вы же токарь по профессии, кажется…
- Токарь, да. Жить-то надо на что-то. Но я не всегда был токарем, Люба. Несколько лет назад я был артистом и играл в одном небольшом театре. И всё вроде бы шло хорошо… Но… моя жена, - я к тогда был женат, - ужасно ревновала меня к театру, к актрисам.
- Без всякого повода ревновала?
- Ах, Люба, как вам сказать? Актёры - народ вольный, без комплексов. Вечеринки, посиделки и тому подобное. Я раньше как-то не придавал этому значения: жил, как живётся, вот и всё. А она ревновала-ревновала, а потом взяла, да и ушла от меня, к какому-то работяге. И сына Вадима с собой забрала. И стал я в одночасье "воскресным папой". А жена у меня всегда была железной дамой, не гибкой, и если уж что-то ей в голову втемяшилось, то спорить бесполезно. Ну вот, ушла. А я сорвался, запил. Да так что даже из "воскресных пап" чуть не вылетел. К тому же обрыдл мне этот театр: я тогда решил, что театральная жизнь во всём виновата. И вот, пожалуйста: из-за участившихся запоев меня из театра попросили. Болтался, скитался, играл где придётся, чуть ли не в массовке - зарплата мизерная, самореализации никакой. Как-то между двумя запоями иду я, трезвый, по улице - и вдруг вижу себя со стороны! Причём в тройном исполнении.
- Как это, "в тройном"?
- А встретились мне на улице три алконавта, и все трое елё на ногах стоят. В одном из них я с изумлением узнал своего однокурсника Серёжку, - он-то ко мне и подошёл, попросить у меня десятку на выпивку. Остальные уже и говорить не могли членораздельно. Меня как водой холодной обдало: "Неужели же и я такой же, когда выпью?!" А зрелище, надо сказать, было самое безобразное. Я хотел поговорить с Серёжкой, очень хотел, - узнать его телефон, адрес - хоть что-нибудь!.. Чтобы потом, когда протрезвеет, встретиться с ним, поговорить по-человечески… Да где там! Ничего не соображает Серёжка: то мычит точно животное, то десятку требует. Вот после этой-то встречи и решил я полностью поменять свою жизнь. Бросил пить, освоил профессию токаря и ушёл на завод. Где и работаю. А для себя, для души частенько что-нибудь пишу - рассказ или пьесу… Без этого не могу. Как напишу что-нибудь - вроде легче становиться, будто бы оживает моё разбитое сердце.
- А что же, Кирилл, - простите меня за бестактность, - вы новую семью создать не пробовали?
- Пробовал. Не получается. Я ведь её до сих пор люблю, жену свою бывшую. Так и стоит у меня перед глазами, это точно болезнь какая-то или наваждение что ли…
Мы помолчали.
- А знаете, что я думаю, Кирилл?
- Нет, не знаю, - усмехнулся он.
- Я думаю, что вам нужно просто подождать немного и однажды к вам обязательно придёт какое-нибудь утешение… а наваждение уйдёт. Вы только потерпите.
- Да я и терплю. А может, не заслужил я, Люба, это самое утешение?..
- Да нет же, заслужили. Ведь все, у кого когда-либо по-настоящему разбивалось сердце, заслуживают утешения.
- Откуда вы это знаете, Люба? - с улыбкой спросил он. - У вас же нет сердца!
Взглянув на меня, он тут же добавил:
- Шучу, шучу!.. - и поднял вверх руки, точно сдавался на милость победителя.
- Просто знаю - и всё, - ответила я.
- Ладно. Раз уж вы так уверены, буду терпеливо ожидать утешения, - не то шутя, не то всерьёз произнёс он, хотел встать из-за стола и вдруг с досадой хлопнул себя по лбу. - Люба! Ёлки-палки! Я совсем забыл! Нас ведь Валентина к себе звала.
- Нас? Когда?
- Да сегодня вечером. К семи часам, если я только ничего не перепутал. Вы можете?
- Кажется, могу. А мы вместе поедем? Я ведь даже не знаю, где она живёт…
- Ладно, тогда встречаемся в шесть тридцать в метро Ленинский проспект, согласны?
- У выхода или внутри?
- Ну, разумеется, внутри!.. Вы разве не помните, сколько там выходов? Мы друг друга просто не найдем.
- Ах да, точно… Ну, я тогда выйду из вагона и буду вас ждать.
- Хорошо. Значит шесть-тридцать. Договорились, Люба. А сейчас я, пожалуй, пойду. До свидания.
В этот раз беседа наша велась так непринуждённо, что мне показалось, будто мы знакомы уже целую вечность.
Дома у Валентины
Мы встретились с Кириллом, как и договорились, в половине седьмого, а потом вместе долго плутали в переходах станции метро "Ленинский проспект" в поисках нужного выхода, - и в результате всё равно вышли не туда, куда нужно. Оказывается, Кирилл помнил место жительства Валентины только зрительно. Ещё он знал, что где-то недалеко от нужного нам места есть улочка с ободряющим названием Счастливая. Мы звонили Валентине с моего сотового телефона - никакого ответа. Пришлось искать самим.
- Вы когда у неё в последний раз были, Кирилл?
- Да что-то около года назад. Нет, чуть побольше. Помнится, она мне тогда кролика всучила декоративного.
- Да и как же кролик поживает?
- Кролик умер уже. Его Хруст звали. Всё время весёлый был, играл, а потом заболел и очень быстро, кажется, почти безболезненно умер.
- Понятно. Жалко.
В конце концов, к нашей обоюдной радости мы нашли-таки дом Валентины - Кирилл узнал детский сад и ржавые качели во дворе. Это был обыкновенный дом, "хрущёвка", со светлой парадной и чистой лестницей. Этаж - пятый, последний.
Звонок разлился трелью соловья. Вместо приветствия Валентина с порога набросилась на нас:
- И где вас только носит?
- Да мы тут заплутали немного… - оправдывалась я.
- Заплутали! А позвонить что - нельзя было?
- А мы звонили! Несколько раз!
- Ах, да… Я же звук у телефона отключила! - вспомнила Валентина. - Ну ладно, проходите, раз уж пришли! - разрешила она.
Мы разулись и прошли в большую комнату.
Комната показалась мне не слишком светлой, но очень уютной. Посередине был расстелен большой, видавший виды серый ковер, у окошка стоял стол, напротив стола - небольшой телевизор. У одной из стен - пианино, другая почти полностью закрыта низенькими старыми шкафчиками и стеллажами. На верхних полках вместо книг стоят игрушки. Игрушки тоже, как и ковер на полу, - старые, стиранные-перестиранные: огромный бурый медведь и слоник, Чебурашка и Крокодил Гена, всего и не перечесть, целый игрушечный магазин, только антикварный, кукол среди игрушек не было.
Комнат в квартире Валентины четыре. Одна - гостиная; другая -кабинет для чтения книг и сочинения стихов; третья - "кроличий дом"; а четвёртая - Печальная комната. О ней я вам расскажу немного позже.
Едва мы зашли, Валентина властно отправила Кирилла на кухню, дав ему какое-то поручение. Кирилл не сопротивлялся. Я осталась в гостиной с Валентиной и едва открыла рот, чтобы сказать какой-нибудь комплимент уютному жилищу, как ясно услышала приглушенные рыдания, доносившиеся из кабинета поэтессы.
- Там кто-то плачет?! - удивлённо проговорила я.
- Плачет, - подтвердила Валентина. - Это наша Лена плачет. Аух!
"Лена - это хрупкая юная блондинка", - сразу же вспомнила я и озабоченно поинтересовалась:
- А что случилось?
- Просто-напросто несчастная любовь, - вздохнув, ответила Валентина. - Влюбилась дура в старого козла! Аух!
Я вопросительно уставилась на Валентину. Всё-таки она мастер крепких выражений
- Прямо-таки в козла? - недоверчиво переспросила я.
- Ну, конечно.
- А кто же он такой? - осторожно поинтересовалась я.
- Да англичанин один. Ты его всё равно не знаешь. - Валентина незаметно перешла на ты.
- И что же, в самом деле очень старый?
- Ну, как тебе сказать, Люба… Для меня, так он просто юноша, - ему ведь ещё и семидесяти нет. Ну, а для неё-то староват, конечно.
- И где же Лена с ним встретилась? Она в Англию недавно ездила? Да?
- Какая там ещё Англия! Аух! Здесь, в Петербурге она каждый год с ним и встречается, на курсах по улучшению разговорного английского языка. Лена же наша английский в школе преподаёт. Ну вот: у них эти курсы каждое лето проводятся и длятся целый месяц. Там она себе этого козла и надумала. Вот такие дела, Люба!
- Хорошо, - теперь понятно, почему "старый", но "козёл"-то почему?
- А кто же ещё? - удивилась Валентина. - Да ты сама подумай! Во-первых, он женат; во-вторых, волочится за каждой юбкой. У него таких Лен, я думаю, в каждом ауле по нескольку штук. Аух! Она ведь, Люба, ко мне часто вот так поплакать приходит. Приходит и говорит: "Представляете, Валентина, Дэн вчера с Дашей, а сегодня с Машей…" - и в слёзы… Вот ведь какая дура! А всё равно жалко её!
- Так значит, этот ко… то есть Дэн соблазнил Лену?
- Не то чтобы даже соблазнил… У неё, видишь ли, при всей её дури всё же есть какие-никакие понятия и идеалы. И по-моему, она о своём Дэне в этом качестве вообще не думает. Потому что, если бы подумала, тут и всей любви конец! Ему, Люба, по моим представлениям, любить уже буквально нечем. Тут, конечно, ничего обидного нет: каждому возрасту - свои песни. Это всё нормально вполне. Но ведь дело совсем не в том, а в том, что, несмотря на все свои… объективные обстоятельства, голову-то Дэн ей всё-таки заморочил. Да ещё как заморочил-то, Люба! Аух! Лена ведь мне всё рассказывает, буквально всё. Такое горе одной не понести. Слушать она меня, конечно, не слушает, да хоть болью своей делится, душу свою время от времени выплёскивает, и от этого ей, бедной, как будто легче немного становится. Вот такие дела, Люба. Знаешь, что она мне тут недавно сказала? - "Как мне теперь жить, Валентина, когда у меня сердце разбито?"
- Но ведь этот… Дэн… он её всё-таки не соблазнил, - хотя мог ведь, наверное? Правильно я поняла? Да?
- Правильно. Так давай ему за это памятник поставим! Но ведь душу-то её наивную он всё равно соблазнил! Люба! Ну, неужели же непонятно?! Аух! Сердце-то у неё всё равно разбито!
Мы помолчали.
- Валентина, а можно я к ней пойду, к Лене, попробую поговорить?
- Не нужно. Ну что ты ей скажешь? - "Выброси его из головы!" Да ведь именно это простейшее действие ей никак и не даётся! Вот в чём дело-то, Люба.
Из кухни высунулась голова Кирилла, а потом показался и он целиком. Выглядел сценарист весьма необычно в длинном бесформенном застиранном фартуке.
- Всё! Говядину порезал и отбил, тушку курицы разделал, картошку почистил! - доложил он.
- Спасибо, дружочек, - сказала Валентина. - И чтобы я без тебя делала! Устал?
- Да… нет. Готов к дальнейшим подвигам.
- Вот спасибо, дружочек. Слушай, там у меня табуретка захромала и рама на окне скособочилась. Может, подправишь, а?
- Легко, - с энтузиазмом пообещал Кирилл. - А инструменты? Молоток, гвозди для начала…
- А ты возьми между дверями, дружочек. Ладно?
- Ладно.
Кирилл быстро нашёл нужные инструменты и снова удалился на кухню.
- Лену он даже не заметил! - сказала я, когда Кирилл ушёл на кухню. - Как всё-таки хорошо, Валентина, что у вас такая квартира просторная.
- Да, неплохо, - согласилась хозяйка. - А Лену как же он мог заметить, когда она в моём кабинете закрылась? Тем более, что она почему-то и всхлипывать перестала. Может, уснула?.. Аух! Пойду-ка, посмотрю. Ты посиди.
Валентина отправилась в "кабинет" и через несколько минут вернулась оттуда под ручку с Леной.
Лена суховато поздоровалась со мной. Лицо у неё было бледное и заплаканное, длинные белые волосы растрепались. На кухню, чтобы поздороваться с Кириллом, Лена заходить не стала.
- Я как раз уходить собралась, - сообщила она мне. - По поводу конкурсной работы про Андерсена я вам, пожалуй, завтра позвоню. Сегодня я не в настроении что-то. Завтра, хорошо?
- Хорошо, - согласилась я.
В прихожей Валентина очень тепло попрощалась с Леной и вернулась ко мне.
- Валентина, а Лена тоже будет участвовать в спектакле к вашему юбилею?
- Разумеется. Она будет играть Элли - юную, наивную особу с разбитым сердцем. По-моему, Элли должна выглядеть именно так!
Тут Кирилл снова высунулся из кухни и чистосердечно признался, что очень проголодался. Валентина отправила нас мыть руки, а сама быстро накрыла стол в гостиной, поставила на него заранее приготовленный салат оливье, варёные яйца и ветчину. Видимо, отбитое Кириллом мясо и разделанная курица предназначались для другого случая. Но и холодная закуска, приготовленная Валентиной, оказалась сытной и вкусной. Кроме того, сегодня хозяйка почему-то не ухаживала за нами насильно, и в наших с Кириллом тарелках царили порядок и гармония.
- Ах, жаль, Лену-то я совсем не накормила! Аух! - горестно всплеснула руками Валентина.
- Лена? А разве сюда заходила Лена? - удивился Кирилл.
- Да, - ответили мы хором.
- Но она куда-то очень торопилась! - добавила Валентина.
Мы запили холодное угощение горячим чаем с печеньем, и я подумала: "Как здесь всё-таки хорошо - тепло и уютно. Интересно, а где у неё кролики?"
И тут, словно прочитав мои мысли, Валентина сказала:
- Люба, пойдём, я тебе своих кроликов покажу! Да оставь ты эту посуду! Ты что думаешь, - я четыре тарелки сама не вымою, что ли? Аух!
Мы с Валентиной отправились в дальнюю комнату смотреть кроликов, а Кирилл - на кухню доделывать раму. По его словам, ему осталось вбить всего один гвоздь.