Страница 34
В клетке
Мы не виделись несколько месяцев. Но однажды мне взбрело в голову пройтись по своему прошлому. По улицам, где бродил после школы, университета и работы. Я зашел к Анне, погруженный в мысли о минувших днях. Уселся с ногами на диван и молча посмотрел ей в глаза. Она тоже молчала.
– Мне хорошо, как будто это мой дом, – произнес я несколько сбивчиво, неожиданно ощутив себя в знакомой обстановке недалекого прошлого.
– Нет. Это мой дом. Для тебя он чужой, – отрезала она. Мне было неприятно. Не из-за того, что это было сказано с непохожей на Анну грубостью. Мне было неприятно из-за того, что она разрушила приятное чувство уюта, которое посетило меня в её тёплой комнате.
Она не хотела сидеть дома, и мы вышли на улицу, чтобы поговорить. Но между нами больше не было слов. Между нами было молчание, но не то, что я испытывал с Аллой – другое, полое молчание. Оно состояло из пустоты, которая незаметно выросла на месте наших прежних разговоров и долгих ночных прогулок по пустому городу.
– Мы стали так далеки.– Больше я не мог сказать ничего.
– Между нами не больше тридцати пяти сантиметров. – Это так на неё похоже. Делать вид, что она не понимает. Эта черта появилась в ней после того, что я часто упрекал её в непонимании, упрекал зря – разве её вина, что она видит мир по-другому – упрекал просто от злости. Я вновь замолчал.
Она встала и пошла прочь быстрым шагом, то и дело переходя на бег. Я догнал её, было видно, что она не уверена в своём намерении, просто считает неправильным наше свидание. Когда я поравнялся с ней, она сказала, почти крикнула, "иди домой!", но сама не сдвинулась с места и прислонилась спиной к стене дома. Потом она рассказала мне, что встретила другого мужчину. Того, с которым изменила мне, и которого использовала, чтобы понять меня лучше. Мне было всё равно, нашла ли она себе другого мужчину. Мне было жаль её. В её глазах было столько грусти, и в её спине, прислоненной к холодной кирпичной стене, была какая-то подавленная обреченность. Мне захотелось обнять её. Я чувствовал, что мне нужно что-то спросить у неё, нельзя оставаться совсем безучастным.
– Ты чувствуешь себя с ним как в клетке?
– Нет. С тобой я чувствую себя как в клетке.
Я не ожидал такого ответа и был несколько озадачен.
– Тогда почему ты здесь?
– Именно поэтому. Потому что я в клетке.
Я сжалился над ней и отвел её обратно домой. Мне хотелось облегчить её страдания, я видел, что они из-за меня, но знал, что я – только её выдумка. Она не чувствовала пропасти между нами, думала, что мы близки, как прежде. Она выдумала меня, но совсем не так, как я выдумал Аллу. Я выдумал только наши отношения. Анна выдумала нашу внутреннюю близость.
Она заварила мой любимый мятный чай, налила его в мою любимую прозрачную кружку и сама положила в него сахар. Я молча рассматривал её бледное и несчастное лицо.
– Я люблю тебя. Почему ты молчишь? – с еле слышной дрожью в голосе произнесла она. Я устремил глаза в чашку с чаем. Мне нечего было ей сказать, мне было жаль её, но я не находил внутри себя слов.
– Где ты был?
В чашке чая отражалась кухонная люстра. Она качалась на поверхности чая, стоило только пошевелить кружку.
– Скажи что-нибудь.
Я сделал глоток чая. Хотелось убежать.
Страница 35
Когда-нибудь
И я убежал, зная, что однажды всё повторится вновь. Когда-нибудь снова выпадет снег, и я снова ничего не увижу на его белом горизонте, жмурясь от падающих на лицо снежных хлопьев. Холодные руки будут ждать ледяной вьюги, чтобы стать ещё холоднее и равнодушнее ко всему, что есть на свете тёплого. Когда-нибудь я смогу снова лежать в снежном поле и смотреть в пустой провал серого неба над своей головой, отчаянно веря в свои несбыточные мечты. Когда-нибудь я смогу ответить правду на вопрос, почему у меня такие сильные руки. Потому что я строил ими непробиваемую стену до небес, и теперь нужно стать ещё сильнее, чтобы эту стену разрушить. Когда-нибудь я научусь различать родные голоса сквозь шум минут и километров. Когда-нибудь размеренный ход ночного поезда перестанет быть лёгким снотворным для моих непокорных мыслей. Я буду засыпать лишь под мягкими касаниями снега. Когда-нибудь я забуду всё, что полагается забыть перед долгим зимним сном, и это будет лучшим воспоминанием в моей жизни. Когда-нибудь я зайду в полупустой вечерне-зимний автобус и буду наблюдать за паром изо рта и столбами, мелькающими вдоль дороги. Когда-нибудь зима наступит снова, снег упадет на лицо, и с этих пор ни одна весна уже не разбудит меня нежностью ветра и тихим плачем прорастающей новорожденной травы.
Я хотел умереть при жизни. Я полюбил часами просиживать на чужих вокзалах, глядя на лица уезжающих и провожавших. Я видел их нескрываемую радость. Их нескрываемую боль. Нескрываемые слезы. Мне нравилось видеть эти обнаженные чувства, но вскоре и они показались мне мелкими, ничего не стоящими. Теперь я думаю, что они мне просто наскучили, потому что сам я этих чувств не испытывал, и никто не испытывал их ко мне. Меня никто не ждал, и я не искал никого глазами, выходя из вагона. Я был только безучастным наблюдателем, холодно взирающим на чужие эмоции и отчаявшимся увидеть их в себе самом.
Оценивая свой отчаянный поступок, я всё же был рад, что мне удалось сбежать. Неповторимые встречи я сделал неповторимыми в буквальном смысле: они никогда не повторялись. Я разговаривал, порой философствовал и даже проводил целые дни с незнакомыми людьми, и как только они становились знакомым, оставлял их и ехал, шел, бежал дальше. Они оставляли мне свои номера телефонов, адреса электронной почты, но я никогда им не звонил и не писал. Я не хотел строить новое постоянство, только сбежав от старого. Я будто бы победил себя, я смог всё бросить, смог оставить всех, – теперь я впадал в иную крайность.
С тех пор прошло уже много месяцев. Я всё так же бродил по чужим улицам и вглядывался в чужие лица с интересом, с отвращением, с улыбкой, с неприязнью, с радостью. Я любил людей до тех пор, пока они ко мне не приближались.
Приближались первые весенние дни. Я подарил свой вязаный шарф уличному бродяге, выбросил порвавшиеся шерстяные носки, зачем-то купил себе шестиугольную пепельницу из полупрозрачного тёмного стекла. Но в моей жизни мало что изменилось. Время продолжало идти, обходя лишь часы в моем кармане. Я никогда не видел в своих снах людей, с которыми встречался в пути. Мне снилось моё прошлое, моя близкая и далёкая та жизнь. Мне снилась Алла. Однажды мне приснилось, как мы вместе падали с последнего этажа каменной башни. Мы взобрались туда вдвоем, нас подхватил порыв ветра и мы упали вниз. Нам было не страшно, мы радовались этому падению, как будто ждали его всю свою жизнь. Проснувшись, я понял, что мы падали с последнего этажа несказанных между нами слов. Что, если словом "проснувшись" можно описать всё, что было между мной и Аллой?
Я начал скучать по дому. С каким бы радостным чувством не уезжал я всё дальше и дальше, я не мог допустить мысли, что никогда не вернусь. Свою квартиру, свои улицы, дворы, памятные места, своих друзей, свою Аллу я представлял себе где-то в будущем. В будущем, которого нет.
Страница 36
Книги прошедшего
– Будущего нет, – согласился со мной пожилой мужчина в очках с толстой серой оправой. С ним я встретился в городе автотрасс, метро и аэропортов, где голоса людей почти не были слышны сквозь шум моторов. Этот мужчина был невысокого роста, одет просто, но опрятно, у него были большие руки и громкий голос. Мы познакомились с ним на набережной, где городской шум звучал лишь приглушенно и смешивался с шумом реки. Мне негде было ночевать, и он пригласил меня к себе после долгой прогулки.
В его доме не оказалось кроватей – быть может, поэтому мы всю ночь пили чай, сидя на узком подоконнике у раскрытого настежь окна и слушая звуки притихшего ночного города. На меня вдруг повеяло прошлым. Повеяло от пыльной обстановки его маленькой квартиры, где чувствовался какой-то благородный, самодостаточный беспорядок. Повеяло от Аллиных любимых сигарет, которые я купил, чтобы вспомнить их вкус. Повеяло прошлым и от того, что на улице была темнота, а в темноте многие города похожи друг на друга.
– Люди – странные создания, – говорил мужчина, словно сам и не думал отнести себя к их числу, – у них никогда не было будущего, но они возлагают на него самые смелые надежды. У них нет прошлого, потому что они его выбрасывают. Им остается только настоящее, как мне жаль их.
Мы думали об одном и том же, его мысли переплетались с моими, но я всё глубже погружался в себя и его слова скользили мимо. Зачем же я выбрасывал своё прошлое, отворачивался от него, будто оно вовсе не мое. Я не верил в будущее, неужели и я закончу тем, что буду жить в одной секунде, когда мечтал окунуться в вечность. Какой я жалкий, как никчемно моё время.
Он тронул меня за плечо, и я очнулся. Впервые окинув взглядом его комнату, я не увидел в ней ничего, кроме книг. Книги были повсюду. В шкафу, на кухонном столе, под столом, на холодильнике, везде виднелись их потрепанные переплеты. Книги лежали на полу, связанные в стопки стояли у дверей.
– Я нахожу их на улице, – объяснил мой собеседник, вероятно, заметив недоумение на моём лице, – их бросают в урны, оставляют лежать на скамейках, это прошлое, которое выбрасывают люди. Они думают, что выбросили его окончательно, но оно продолжает жить здесь, у меня в комнате.
Это был странный человек. Под утро я всё же уснул, освободив от книг старое кресло, единственную мебель в квартире, кроме шкафа и кухонного стола. Когда я проснулся, то обнаружил входную дверь приоткрытой и комнату пустой. Мужчины и след простыл. Пошёл ли он искать на свалке прошлое или в магазин купить новую упаковку чёрного чая, я не знал, но его больше не видел. На секунду мне даже показалось, что его не было вовсе, а были лишь воспоминания, чай и распахнутое настежь окно. Подождав около получаса, я оставил его комнату, пропитанную запахом старых книг и, захлопнув за собой дверь, вынырнул обратно в шумный город, который думал, что избавился от своего прошлого и усилиями всех своих шумных двигателей мчался в будущее. В будущее, которого нет.
Страница 37
Гербарий и поиск несуществующих чувств
Я все так же мчался километрами в будущее, а мыслями – в прошлое. От того ли, что был болен своими воспоминаниями или от того, что на самом деле не хотел их терять, – я не знал. Я хотел изменить всё, но ничего не менялось – ничего не происходило. Каждый день ознаменовывался только новым воспоминанием, новой мыслью, обстановка чужих городов была лишь причудливой каймой для внутренней жизни.
Я вспомнил свою последнюю осень в родном городе и вспомнил Анну, которую той осенью встречал только случайно. Но эти случайности казались закономерностью. Чёрная дыра в моей памяти, поглощающая мысли об Анне, на несколько минут разверзлась и дала мне охватить прошедшее беглым, все понимающим взглядом знатока.
Когда я расстался с ней, Анна сказала, что будет ждать меня до тех пор, пока я не прощу её. Сказала, что её чувства не подвластны времени. Вернее, говорила. Она заведомо лгала. Как люди вообще решаются говорить друг другу подобную чушь?
Дождливым ноябрьским днём перед самым моим отъездом я мёрз на остановке, когда, наконец, приехали две маршрутки. Я сел во вторую из них. На своей остановке я снова вышел в дождь. В голове звучал какой-то грустный мотив. Мимо летели капли дождя. Мимо летели птицы. Мимо шли люди. Я не различал лиц. Я вдруг вспомнил о ней.
Что, если бы мы встретились? Я бы сказал ей, что она мне лгала?
В голове ответа не было. Но он был в реальности.
Впереди я увидел знакомую коричневую шапку и пальто в узкую синюю полоску. Её походку я различил сразу. Она увидела меня и остановилась. Мне захотелось рассмеяться ей в лицо. Не потому, что было смешно, а потому, что реальность била мне в глаза, слишком быстро откликалась на каждую мысль.
– Как твои дела? – вот и всё, что я сказал.
– Я так счастлива! – не медлила с ответом Анной. Она вся светилась радостью. Мне показалось это каким-то диким лицемерием.
– Я очень рад за тебя, – быстро проговорил я, с трудом выдавив улыбку.
Я соврал. Я был совсем не рад.
– Я ехала на автобусе, в который ты не сел.
Мне снова захотелось рассмеяться. Я не сел в автобус, но я был здесь, рядом с ней. Я вышел именно на этой остановке, потому что женщина с сумками вытолкнула меня из автобуса, и я решил не заходить обратно. Передо мной шёл странно одетый парень, который рассказывал по телефону своему другу про какую-то девушку из клуба. Мне было не интересно, и я пошёл гораздо быстрее обычного, чтобы обогнать его. И вот я здесь, рядом с ней. Я ничего не мог предвидеть. Просто так сложилось. Случайности сложились в мою жизнь, как секунды укладываются в час, выстраиваясь друг за другом. Случайности сложились в нашу встречу, я не мог сбежать от этой закономерности, которую заметил только тогда, когда она привела меня сюда.
Я пристально смотрел в глаза Анне и поймал себя на том, что мне нечего сказать. От этого было горько, ведь ещё недавно мы были, казалось, чересчур близки. Только казалось. Духовной близости никогда не было между нами. Реальность била в глаза. За считанные дни мы стали дальше, чем за несколько прошедших лет. Я отвел взгляд и стал смотреть на голубей, которые клевали семечки у наших ног.
– Я видела вас вместе.
– Правда? Когда? Я тебя не видел.
Я снова соврал. Я видел её. Как я мог не увидеть её. Она думала, что видела меня с моей девушкой, а я просто держал за руку свою знакомую, чтобы она не поскользнулась, пробираясь на каблуках через груду первого осеннего льда, собранного дворниками с поверхности асфальта. Я решил не лишать её иллюзий. Не всё ли равно.
Я думал, что я смогу рассказать Анне, как мне хочется обнять её при встрече. Не потому, что я люблю её, а в силу долгой привычки обнимать это стройное тело, уткнувшись носом в короткие пушистые волосы, пахнущие духами. Думал, что смогу сказать, что мне больно каждый раз терять её из виду, но её лицо для меня уже стало чужим. Процесс отчуждения стал необратим. Я думал, что хотя бы смогу сказать ей, что она лгала. Но я не смог. Я только молча смотрел в её чужие глаза и ничего в них не находил.
– Ну, я пошла.
– Ладно. Пока.
Она ушла, ни разу не обернувшись. Я думал сразу о многом, не двигаясь с места. Захотелось курить. Я не знал, что именно чувствую к ней. Я знал, что она лгала, и что я лгал тоже. Что мы до сих пор не перестали друг другу лгать. Я подумал, может быть, хотя бы эта ложь что-то значит. Реальность била в глаза. Нет. И где же тогда искать правды, если даже самое последнее слово – ложь?
Подавленный и растерянный я побрел прочь. И бродил весь день, оставляя свои минуты и часы во дворах и парках нашего с Анной прошлого, вспоминая и ища в себе несуществующих чувств.
Когда я бывал там, где пережил самые счастливые минуты в своей жизни, мне всегда становилось не по себе. Я шёл по той же тропинке в том же осеннем парке, где мы просиживали когда-то целые вечера, и шуршал сухими листьями, которые быстро обсохли на солнце после дождя, в тех же промокших замшевых ботинках.
Я увидел того же человека. Я увидел Анну, которая, вероятно, тоже решила смахнуть пыль с воспоминаний о нас. Мы оба знали, что это бесполезно, что пыль не лежала на поверхности, она смешалась с образами из памяти, и больше нельзя отделить одно от другого. Мы знали это, но всё-таки сделали последнюю попытку вернуть то, что не приходит дважды.
Триста шестьдесят пять дней назад мои замшевые ботинки были совсем новенькими, а я бежал за Анной по лужам и обнимал её при встрече, растягивал секунды, стараясь продлить каждый взгляд и каждое слово. Ветер трепал и без того взъерошенные волосы, по щекам текла холодная дождевая вода, а я всё стоял и обнимал, руками и глазами, и прятал подальше часы, чтобы успеть рассказать всё, что неделями хранил в голове для этой самой встречи в осеннем парке.
Боже, как я любил говорить. Сейчас ботинки уже изрядно износились, но я больше не бежал по лужам. Я свернул на другую тропинку в том же самом осеннем парке и зашуршал листьями в одиночестве, не сказав ни слова человеку, для которого когда-то всегда были самые долгие объятия и самые длинные секунды. Хотелось бы зарыться с головой в ворох осенних листьев. Исчезнуть из жизни каждого и никогда больше не возвращаться.
Я бы стал молча вспоминать пройденный путь. Я бы разделил его в голове на тысячу предательских шагов и в беззвучной злости сжимал бы в кулаке сухие листья. Я бы понял, что всё осталось тем же самым, кроме осени, с деревьев которой осыпались новые листья. Кроме осени и кроме нас.
Я подобрал с земли несколько листьев и спрятал между страницами тетради, чтобы спасти их. Я хотел бы найти любимое произведение в твёрдом переплете, взявшись за руки с ней, лечь между страниц и захлопнуть за собой книгу. Но люди не годятся для гербария. Я знал заранее, что нас ничто не спасет и растягивал секунды для того, чтобы как можно позже свернуть на другую тропинку в осеннем парке.
Но было поздно. Я гулял в том же самом парке, но вспоминал совсем о другом. Я вспоминал, как однажды, когда мы с Анной были в ссоре, мы с Тимуром сидели в баре. Устав от моего понурого лица, он закурил и начал свое наступательное утешение.
– Сдалась тебе эта Анна… Где же твоя хваленая способность видеть людей с первого взгляда? Вы знакомы уже десять лет, а ты всё разглядеть не можешь. У неё глупое, к тому же симметричное имя. Неглубокий, поверхностный голос. Лицо, которое я не запомнил бы, даже видя её каждый день. Сухие, колючие руки, я пожал ей руку только однажды, и с тех пор избегаю этого жеста.
– Мне всё равно, как она выглядит. – Отвечал я. Мне хотелось говорить о другом, здесь он был прав во всем, моё возражение было фикцией.
– Разве она понимает тебя? – Произнес он, широко улыбнувшись, зная, что теперь у меня в запасе не найдется даже клише, чтобы ответить. Мы заговорили о другом.
Страница 38
Комната Тимура
Я часто приходил к нему в гости. Он создал в своей комнате искусственный, книжный рай, где было всё о жизни – и в то же время ничего близкого к ней.
Книжный шкаф занимал одну из четырех стен и доходил до самого потолка. В этом шкафу не было ни одной книги, которой бы он ещё не прочитал. Безразличный к форме, Тимур расставлял книги безотносительно к авторству и теме, я терялся в этой бессистемности и, зная назубок свой собственный хаос, никогда не мог ничего найти в чужом. Куда он дел все книги, когда уезжал? Неужели не взял с собой ничего? Но – как? Безупречный чтец, он никогда не мог жить, как живут остальные. У него никогда не было девушки и, хотя он не избегал их общества, все они претили ему, не могли потеснить писателей и философов, безраздельно властвующих над его умом. У него не было друзей, да и я стал его другом только благодаря случайной прихоти учителей, которые вечно сажали нас за одну парту. О моей все понимающей Алле он только слышал, но называл её бесплотным духом моей жизни и порой выражал свои сомнения по поводу её существования.