Я вернулся в анфиладу, в которой меня ждала Марта, где обессилено присел на бархатную скамеечку, будто колени у меня подгибались от только что пережитого катарсиса. Марта кивнула - сдержанно, но удовлетворенно - и пошла коридором между анфиладами. Боже мой, как она шла!.. Спина ее, стрункой вытянувшись, пела, легкий шум крыльев ангельских слышался за ней. И это моя, сама в себе спрятанная, немочка?.. То окрыленное мгновение подарило мне Марту, как заново, и я едва не клялся Бог знает кому, что не потеряю ее ни за что и никогда, не позволю себе ее потерять.
Отвернувшись, чтобы не мешать Марте, как не хотела она мешать мне, я скользнул взглядом по картинам в анфиладе - и на всех была Марта со спины… и вдруг на одной из картин Марта повернулась мне навстречу… не совсем навстречу, но чуток больше, чем в профиль… будто мимо проходя… шаг еще ступила и застыла в белом фартуке и чепчике, в платье с золотистым корсажем, с подносом в руках, с чашкой на блюдечке и стаканом воды на подносе. Я успел услышать, пока Марта, повернувшись и мимо проходя, не застыла и стала не Мартой, как прозвенела на блюдце, падая, ложечка…
"Шоколадница" называлась та картина, на которой прозрачно, серебряно прозвенела ложечка…
Этого, конечно, быть не могло, поскольку не было на блюдце ложечки и никуда она не падала, и я не знаю, как услышал картину. В ее узком, будто из приоткрытой двери подсмотренном, пространстве, в коридоре перед комнатой… нет, уже в самой комнате, где был кто–то невидимый, к кому пришла и, чего–то ожидая, стыдливо застыла… нет, притворно застыдилась шоколадница, тихо всплывала музыка. Я вспомнить попытался, чья… - но не вспомнил и догадался вдруг, что ничья, никем не написанная. Музыка самой картины: шоколадницы и кого–то невидимого, кто в картине был за рамой, кому принесла чашку горячего шоколада в кровать притворно–стеснительная искусительница и кто незаметно становился мною…
Как ровненько держалась спинка в корсете - и как выгибалась от талии, округлялась под темно–серебристой, слегка примятой юбкой попка шоколадницы! И какой игривой мышкой выглядывала из–под юбки ножка в серой туфельке!..
Я снял туфельку… вторую… Стыдливица, опустив глаза, покорно приподнимала ножки. Осторожно, стараясь не разлить горячий шоколад. Еле слышно шелестел накрахмаленный фартук - тихая, как из–за занавеса, музыка…
Обняв стыдливую скромницу, я повлек ее за занавес. За раму картины - туда, куда она несла мне шоколад.
Мешал, сбивая с мелодии, поднос, который не на что было поставить - и я не мог придумать, что с ним делать. Часто не справляешься с самым простым.
Шоколадница поставила поднос на подоконник. Самого окна вроде как и не было, но оно отражалось в стакане с водой, и я только сейчас увидел, что оно есть. И все белое на шоколаднице стало еще белее.
Я не стал ее раздевать, поднял и опустил, невесомо–легкую, на кровать… В блестяще–снежном фартуке, в прозрачной косынке и светлом чепчике шоколадница утонула во взбито–белых перинах, словно пена в пене. Золотился и натянуто, высоко звенел ненаписанной музыкой солнечный луч на корсаже ее платья.
Осторожно нырнув, скользнув в белую пену, я плыл в ней неведомо сколько… Местами она была прохладной, как вода в стакане, местами горячей, как в чашке шоколад. Я не искал в ней губ, грудей, бедер шоколадницы, я купался в ней во всей - и все меня само находило. Я в ней плыл, плыл и плыл, был, был и был, как в юношеских своих сексуальных фантазиях, и едва смог вынырнуть и встать, когда подошла Марта: у меня подкашивались колени.
И вот еще что: когда подошла Марта, когда я выныривал - вынырнул и увидел на картине только туфельки шоколадницы. На какое–то мгновение - только туфельки на полу возле белой стены.
Шоколадница быстренько вернулась, впрыгнула в туфельки, как будто ничего и не было, но темно–серебристый подол ее юбки примят был чуть больше, сильнее примят…
Я покосился на Марту - заметила ли?.. - она сказала: "Это тоже шедевр… Но не Мадонна. Лиотар - не Рафаэль".
Не разбираясь в живописи, я не возразил.
Мы вышли из галереи, взявшись за руки, оба счастливые… За нас радовались и делились с нами пивом немец и старлей. Марта щебетала и щебетала про Мадонну, я ничего не сказал ей про шоколадницу. Имея опыт с Ниной, которой рассказал про Анну Возвышенскую.
В Берлине, перед самым отъездом, я купил копию "Шоколадницы". Такую, что немцы на таможне проверяли, не оригинал ли. Могло быть… Поселил шоколадницу в своей комнате - и зря. И никем не написанная музыка больше не звучала, и Марта развелась со мной.
Шоколадница дождалась Ли - Ли, которая придумала Амилю. И привела меня к Амиле на кладбище…
Амиля возникла из шоколадницы, она была будто бы нашей с шоколадницей дочкой… Рожденной из пены и похожей на нее… Портрета Амили Ли - Ли не могла найти, его просто не было, памятник с могилы стащили, поэтому, должно быть, на сцене появились две шоколадницы…
А шоколадницу звали Нандль. Имя почти невозможное, невероятное, как восьмая нота в гамме, но так шоколадницу звали. Ее имя я узнал, читая про Этьена Лиотара, которому позировала Нандль для "Шоколадницы". Нандль Бальдауф - с фамилией так и вовсе не выговорить. Камеристка эрцгерцогини при дворе Марии Терезии.
Двор королевы забавлялся и распутничал … Камеристка Нандль Бальдауф была во всем легкой ведьмой с внешностью ангела, и никто ее, как Золушку, на бал не приглашал. Но она придумала, как принцессой стать, если принц при дворе слоняется. Благодаря портрету Лиотара, она и приворожила принца, как засвидетельствовали современники.
Только что современники - хоть те, хоть наши?.. Что они засвидетельствуют о Ли - Ли, которая придумала, для чего над сценой президентскому портрету висеть?.. Портрет, подвешенный на блоках, под финал шоу опустили - и Ли - Ли в костюме шоколадницы подбежала к президенту с фломастером: "Напишите пожелания!.." Тот написал и ущипнул Ли - Ли за бочок. Чуть пониже талии. Ах ты, мол, шалунья… Народный президент - зал захлебнулся в овациях.
Сказав что–то Шигуцкому, президент удалился под аплодисменты… Его щипок за бочок стал лучшим номером шоу.
Ли - Ли порхнула за кулисы, следом прошмыгнул Шигуцкий…
В буфете, где накрыли несколько столов, чтобы отметить премьеру, мы всей нашей славной компанией стали Ли - Ли поджидать.
Все смотрели как–то мимо всех…
- Фейерверк, а не шоу!.. - последним присоединился к нашей компании, притащив охапку цветов, Амед. А Максим Аркадьевич сказал:
- Фейерверк китайцы придумали.
Марта подошла ко мне:
- Тебе не жалко все наше раздавать?..
Шоколадница не была нашей. Марта, видимо, забыла, что наше у каждого из нас было своим.
- Я здесь не при чем.
- Совсем?..
Марта не допускала, что шоу делалось без меня. Оно и правда, не совсем без меня, если с шоколадницей…
- Не плясать же кордебалету с Мадонной.
Нина спросила:
- А почему две шоколадницы?
- Потому что в каждом из нас кого–то два и кого–то две, - туманно изрекла Камила, но Нина вроде бы поняла:
- А… Тогда почему всех не по две?
- Особенно ню могло быть больше, - поддержал ее Роберт. - Зря Ли - Ли в купальнике скопировалась… Модельяни в купальниках разве рисовал?
- В купальниках - советский стиль.
Это неожиданно выдал ассиметричный, а фикусолюб добавил:
- И еще с полотенцем на плече, чтобы видно было, что, может быть, купаться идет, а, может, искупалась уже. Но не успела одеться.
Они не всегда были божмами. Считались когда–то научными сотрудниками. И в костюмах, которые Амед им купил, выглядели не хуже немца.
- Ли - Ли не советская.
Роберт несоветскую Ли - Ли хотел не в купальнике, а голой увидеть - хоть это согревало. Потому что на пару с Ли - Ли несоветский Поль тоже почти голышом по сцене разгуливал.
- Современный стиль, - не смолчал и молчаливый немец. - Можно в Европе показывать.
Ростик проворчал:
- Мы и смотрели в Европе… А то где?
Что–то у него с головой сделалось от пробоины Крабича… К тому же Ростик не любил немцев, и был раздражен, что Ли - Ли обошлась без нас… И, похоже, без нас и обойтись может.
Немец будто не услышал Ростика.
- Только без портрета президента.
- Вы что! - округлила глаза Камилла. - Это же самая фенька!..
- У нас председатель колхоза дважды Героя имел, ему памятник в поселке поставили, - не для меня припомнил Алик - Странно так: идешь, а он сам живой возле своего памятника. И еще цветы возлагает…
- Выдумываешь про цветы, - не поверила Зиночка.
- Нет… - покраснел Алик, потому что про цветы, видимо, придумал.
- Где, однако, наша героиня? - встрепенулся, наконец, Максим Аркадьевич, которому давно бы про это спросить. И Зоя улыбнулась сквозь меня:
- Так и цветы завянут.
- Мои не завянут, - сказал Амед. - Не голландские.
Позавчера с новым паспортом Амед отправил Феликса в Киев. Тот решил выбираться через Украину. Амед едва уломал его поехать: Феликс хотел до отъезда шоу Ли - Ли посмотреть. Загримироваться, бороду приклеить… Совсем очумел. Ли - Ли создает вокруг себя зону очумелости.
Я спросил у Ли - Ли про Феликса: "Как ты думаешь, почему он приехал?" И Ли - Ли ответила: "Ты уже забыл, что есть такая вещь, как пристойность".
Если есть, то где она?.. Феликс увез?
Уже все в нашей компании, кроме детей и Нины, растерянно понимали, что ожидать некого и можно расходиться, но не расходились… Нина - святая душа, зачем только я с ней развелся? - послала за Ли - Ли Камилу… та вернулась с Полем.
- А где Ли - Ли? - спросил Поль. - Я ищу, ищу…
Засранец.
- Давайте за Поля выпьем, - предложил Роберт. - Ты супер, Поль!
Выпили за Поля… Тот мне улыбнулся, прикрывшись пушистыми ресницами.
- Как вам ваша "My Insomnia, my Sleeplessness"?.. Я же говорил, что я не ангел, а дьявол, а вы не верили.
Дуэтом с Ли - Ли в купальнике Поль пропел песню, слизанную мною у Джаггера, в костюме дьявола… У которого не бессонница, а просто он никогда не спит. Искушает и совращает… Оголяет все, как есть.
Песня прошла под овации.
- Это не моя песня.
И я с каким–то педиком малолетним еще разговариваю…
- Твоя лучше, - пожалел меня Роберт.
- Лебединая, - не пожалела Камила. - Ли - Ли ушла, вахтер сказал. Так что все свободны.
- Как ушла? - не поняла Нина. - А мы?..
Мы с Ниной сына хотели… И если бы Камила у нас сыном, а не дочкой родилась, так все было бы иначе. Сын с Ли - Ли меня бы не познакомил.
- А мы за Ли - Ли выпьем!.. - попробовал сделать вид, будто ничего не случилось, Амед. И подбросил под потолок охапку цветов. - Чтобы жизнь цветами засыпала!..
Засыпанные цветами, выпили за Ли - Ли без нее… Когда расходились, Зоя посмотрела на меня победно.
- Пошли… - предложил на улице Ростик. - Крабича можем позвать… Нарежемся втроем, как когда–то.
- У тебя же голова…
- Нет у нас голов, - сказал Ростик. - Задницы у нас, за которые дрожим.
Мы уже залезли задницами в такси, когда подбежал Амед:
- Роман Константинович!..
Я вылез…
- Не сказал раньше, чтобы настроение не испортить… И Ли - Ли не говорить просила…
- Говори, не испортишь…
- Феликс Андреевич пропал.
Еще и это ко всему…
- Он же в Киев поехал.
- Не доехал. Здесь я проводил, там мои люди встречать пришли, а его нет в вагоне. По дороге арестовали, думаю…
Ну а мне, лабуху, что думать?.. Если Ли - Ли не говорить просила и с Шигуцким сбежала, а перед этим - в сумке у нее фотоснимок, на котором я в обнимку с Феликсом…
XVIII
Я трахал Ли - Ли, поставив раком, меня в задницу драл Потапейко, Потапейко - дружок его Петр Зиновьевич, Петра Зиновьевича - Красевич, Красевича - подполковник Панок, подполковника Панка - Шигуцкий… и в этом трахальном хороводе, стоя один за другим, драли друг друга еще сотни и сотни, тысячи и тысячи людей… брат–мильтон и Ростик, бомжи и Амед, палатный доктор Иосиф Данилович и покойник Адам Захарович, Поль и Алик, Максим Аркадьевич и профессор Румас, Феликс и кто там еще - не узнать, и сколько еще - не сосчитать, и всех сквозь всех, и меня сквозь задницы Шигуцкого, Панка, Красевича, Потапейко, и Ли - Ли сквозь меня трахал президент - такая вот у него была елда! Мы все были нанизаны на нее, как на шампур, последней крутилась на самом конце Ли - Ли, и невыносимо разило сырым мясом с экскрементами, и дети Амеда бегали, посыпая всех приправами: "Специй, специй нужно не жалеть!.."
"А ты думал соскользнуть!.. - глаза закатывая и блестя белками, кричал президент Феликсу. - Давай посыпай его, татарва! А то смердит по–американски!.."
Он так кайфовал, что имеет всех через каждого в одну дырку - у него рот перекашивался, и слюна текла от кайфа…
Я проснулся, блеванув на постель, захлебываясь в рвоте…
"Ты что?! - вскочила рядом какая–то женщина, я не видел в темноте, какая, не знал, кто она, где я с ней?.. - Пьянтос! свинья! урод! паскуда!"
Она включила свет, по ней, совершенно голой, стекала, скользко тянулась моя рвота, она сбивала, сбрасывала ее на меня, на кровать, что–то не в ней самой, а в голосе ее, у меня и пьяного абсолютный слух, показалось знакомым, но откуда?.. "Да вставай, скотина!.."
Ухватившись за край простыни, она свалила меня с кровати, за волосы потащила в туалет, я полз за ней на карачках, доташнивал, и меня все еще драли, трахали в отставленную задницу Шигуцкий, Панок, Красевич, Потапейко, сквозь всех - президент, и передо мной была чья–то задница, классная задница, но не задница Ли - Ли, тогда чья?..
"Отрыгайся!.."
Она головой сунула меня в унитаз, забралась в ванну и стала обмываться. "Ты композитор блядский!.. Лабух засранный!.." Желудок судорожно извергал из меня последнюю рвоту - уже только слизь и жижу…
"Ну что?.. В ванну залазь, козел ёбанный!.."
Козел я ёбанный… я ёбанный козел…
Когда запел душ, стало чуть легче, но стоять я не мог, сидел под душем и ничего про себя не помнил, кроме того, что я свинья, урод, паскуда, лабух засранный и козел ёбанный…
Она приходила, набирала в ведро воды, выносила, возвращалась, выливала в унитаз, набирала чистой, полоскала тряпку, выливала и вновь набирала, приходила и уходила - убирала… Молодая, возраста Ли - Ли. С родинками на плечах… Я не знал, кто она.
"Хватит! - пришла она с моей одежкой и закрутила краны. - Одевайся и выматывайся!.."
Колотясь от озноба, я натянул рубашку, штаны, вышел в незнакомую квартиру, в чужую прихожую… Что–то здесь про что–то напоминало, но вот про что?..
Никак не зашнуровывались туфли… Она, все еще голая, нетерпеливо нагнулась и зашнуровала. Без носков, которые сунула мне в карман рубашки, и они воняли под нос.
"Пошел вон, говнюк!.."
За дверью я сел на лестницу… Этажом ниже светилась лампочка - и я узнал подъезд и дверь, возле которой сидел. Эту тонкую, в которую глазок не врезать, за которой жил я с Мартой, после развода с Ниной квартиру разменивая и снимая комнату у жандарма Шалея.
Я встал, позвонил… Дверь не открывали.
"Лилия…"
"Я сказала: вон пошел!.."
Три родинки на левом плече…
"Можно кофе выпить?.."
"Допивай то, что пил!.."
И две на правом… И муж, который ее закрывает… На этот раз, значит, не закрыл…
"Извини… Не бывало со мной такого…"
"Ага, я первая дождалась! Исчезни!.."
"Куда среди ночи?.."
"Куда хочешь!.."
Нет, это не та Лилия, с которой недавно я ночь напролет через дверь проговорил… Совсем не та.
Потому что тогда была игра, а сейчас жизнь. Играть в жизнь веселее, чем жить. И выглядит лучше, и не воняет, как окаменевшие носки под носом.
Нарочно засунула, сучка. В каждой бабе - сучка. Или дает, или тявкает.
Я попробовал выломать дверь, сама же недавно предлагала…
"Крик подниму!.. Или в милицию позвонить?.."
"А пожар?.."
"Ты все и потушил, пожарник!.."
Сказала, будто еще раз закрылась, и вряд ли откроет.
Но как–то же я к ней залетел?.. Через балкон на четвертом этаже?..
Меня трясло. Подергиваясь, я спустился вниз и по–собачьи потрусил по Грушевке. Оглянулся: никто мне вслед не смотрел, пусто было на балконе.
Как непохоже все же одно на одно… То же самое на то же самое…
Лилия на Лилию…
Ли - Ли на Ли - Ли…
Я сам на себя - я на себя сам…
Дома на моей кровати, поперек, не раздевшись, спала Ли - Ли.
В костюме шоколадницы.
Как на пожар, спешила…
Трахнули по скорому и отправили.
Я не стал ее будить. Не мог. Видеть не мог.
У Рутнянских сонный Алик предупредил:
- Ли - Ли звонила, сказала не пускать, если придете, чтобы домой шли.
Позвонила - и спит себе…
- Оттуда выгонять! Сюда не впускать! Дома бляди спят!.. - закричал я на Алика. - Так куда мне деваться?
- Куда хотите, - точно так же, как Лилия, ответил Алик и закрылся в комнате Лидии Павловны, в которой спал с Дартаньяном. Дартаньян ко мне даже не вышел, собака…
Я прилег на постель покойника и стал думать, как жить…
Что делать?..
Со всем и всеми…
С Робертом, Камилой, Ниной, Мартой, Зоей, Зиночкой, Потапейко, Красевичем, Панком, Шигуцким, Ростиком, Крабичем, Феликсом…
С Ли - Ли…
С самим собой…
Ничего другого, как напиться, вчера вечером нельзя было придумать, и из театра мы поехали к Крабичу. Не к Ростику же, который жил черт знает где за цементным заводом… А к себе я не хотел, чтобы никого всю ночь не ожидать.
Сели, как когда–то, втроем.
- Феликс приезжал, тебя хотел видеть, - сказал я Крабичу.
- Какой Феликс?
- Американец.
- А… И что?
Выходило, что ничего. И лучше было бы про Феликса пока перемолчать, потому как еще и Ростик спросил:
- А меня, значит, не хотел видеть?..
Крабич сел в углу на высоком стуле, и так выглядело, будто он чуть ли не герой, а я и Ростик… Хотя что случилось в театре?.. Просто Крабич выступил, как обычно, хамлом: встал и ушел. Но выглядело это иначе, я по Ростику видел…
Разговор не заладился - и тогда начали стаканами…
Когда Атос решился рассказать д'Артаньяну про миледи, графиню де Ла Фер, клейменную лилией, он начал заикаться - и д'Артаньян посоветовал ему попробовать выпивать и рассказывать. Попробовав, Атос признал, что одно со вторым прекрасно сочетается.
Перемолчав о Феликсе, я попробовал заговорить о Ли - Ли… Запинаясь, поскольку между нами такого не водилось, чтоб слабину выдавать, но тут подперло, поддушило…
Они слушали в сторону. Не любят они слушать, когда запинаются о Ли - Ли…
Крабич опрокинул стакан и сказал, что белорусы когда–то вообще не пили, а отраву эту принесли с собой русские. "Нормально, если с собой принесли… Не холявщики, значит", - заметил Ростик, а я спросил: "А что тогда делали белорусы?.."
"Никому жопу не лизали!.. - прорвало Крабича. - Мудак гуляет, как хочет, а они ему осанну поют! Това–а–рищ президент! Интеллигенция, душа ваша в блядях!.."
Это душа в блядях была из коллекционных его ругательств, которые он только по праздникам использовал, и я подворовывал их тайком у Крабича по будним дням…