– Советчики, поверь моему слову, у тебя не хуже меня. Вижу я это, а более нюхом чую. Да не один советчик. А вот помощь от меня в чужих землях жди. К тому времени, когда у тебя крылья вырастут, я уж постараюсь все, что в моих силах сделать, чтобы имя твое в землях этих не пустым звуком было. Это я тебе князь как на духу обещаю.
– Опять же спасибо тебе, за доброе слово, а более за правду, что в лицо сказал.
– Ладно, князь, до Царьграда, путь не близкий, поговорим еще. Пойду, кое-что проверю, кое-кого, кое-куда отправлю, – С прежними своими прибаутками закончил он.
– Скачи, Гуляй Беда, гуляй, пока беды нет, – Махнул ему рукой Андрей.
Они разъехались, и князь пришпорил коня, догоняя, вырвавшихся вперед далеко от дружины, Малка и Микулицу.
– Эй, вы други дорогие, пошто товарища своего бросили? – Окликнул он их.
– Товарищ наш при деле. Вопросы государевы решает, – Откликнулся Микулица, – Куда нам червям книжным с суконным рылом, в калашный ряд.
– Мы тут в стороночке песни поспевали, теперь горлышко промачиваем, другим певцам соловьями рассыпаться не мешаем, – Поддержала его Малка.
– Ну, ну заклевали совсем. Загордились певуны. Носы то за ветки не цепляются? Прикажу сейчас, враз трубачи подъедут славу вам трубить.
– Да ты нас не больно пугай. Мы и от медных труб в обморок не упадем, – Хихикнула Малка, – Подправляй поближе, а то кричим как на майдане, скоро в Киеве слышно будет.
Андрей подъехал к ним почти стремя в стремя.
– Ты Микулица Черниговского князя зело задел. Он злобу затаил, придет время отыграется, остерегись, – Предупредил он.
– Не боись князь, не вспомнит он, кто его обидел, – Спокойно ответил инок.
Князь с Малкой удивленно вскинули на него глаза, в них читался немой вопрос.
Микулица сделал паузу, и нехотя закончил.
– Меня ведь не просто так чернокнижником прозывают, знаю я кое-какие штуки, почитывал. К делу надо будет, найдем, где и что применить. Не боись князь, мы ведь тоже не лаптем щи хлебаем, – И улыбнулся широкой улыбкой, сразу успокоившей всех.
– Слушайте, а дружина то где? Мы так не заплутаем? – Озабочено бросил Андрей.
В ответ раздался взрыв искреннего смеха.
– Ты что князь, где ж здесь в трех соснах плутать-то, чай, не чаща Брынская, не дубравы Суздальские. Оборотись князь, Днепр рядом, он хоть и не язык, как говорят, но до Киева точно доведет, – Малка рассмеялась звонким заливистым смехом.
– А дружина, что ж дружина, за холмом она, так и это не вопрос. Дозоры ж кругом. Вон смотри, на холмике впереди братья Угрюмы, до боли знакомые. Тут потеряться еще постараться надо, – Это уже вступил Микулица.
– Ну, вы, ладно. Ишь расчирикались, – Вроде как с обидой начал Андрей, но, спохватившись, закончил, – А то вот зашлю в боковой дозор, по ветру, пыль глотать, тогда повеселитесь от души.
Они опять звонко от души расхохотались, ни чуть не пряча свое настроение.
Старшие, кучкой ехавшие в стороне, с одобрением посмотрели на их веселую группку.
– Хорошие у князя дружки, – Заметил Беда, – И главное перед ним выю не гнут.
– А они ж не смерды и не бояре, – Уточнил Данила, – Им его хвала не нужна, и хула не страшна. Они ведь любят его по-людски, по-простому, – И добавил вдруг, – Как я.
– Вот всю жизнь мечтал, таких друзей иметь, чтобы в спину нож не вогнали, – Почти с тоской продолжил дьяк, – Эх! Рад, что хоть у кого-то есть. Дай Бог, чтоб так! Дай приказ в галоп, Данила. Не-то припозднимся.
Данила привстал на стременах и гаркнул:
– В галоп, ядрена корень!
Кони взрыли землю. В галоп, так в галоп.
Киев показался издалека. Купола Святой Софии сияли золотом с высокого берега Днепра. Розовые стены Собора плыли в мареве знойного летнего жара, оторвавшись от земли, и издалека казалось, что над Днепром в воздухе висит волшебная Божия обитель. Из этого розово-золотого чуда лился перезвон колоколов, рассыпающийся далеко по окрестностям княжества киевского, а по Днепру, и по соседским – черниговскому и переславскому. Победно звучащие колокола софийские, были подхвачены дробным перебором в Печерском монастыре и раззвучены переливами Собора Богородицы. Звон этот витал над облаками, как бы посылаемый самими ангелами или Архангелом Михаилом покровителем города.
Приблизившись ближе, посольство увидело белокаменные стены, самого киевского кремля и дубовые нового города, разросшегося вокруг княжеской столицы. Рвом уже окружили Подол и Жидовскую слободу, ныне выгоревших напрочь. Широкий шлях, деливший их, прозванный Хрещатиком, начинался подъемным мостом, к которому и вывела их дорога. Другим концом шлях упирался во вновь отстроенные ворота города. Украшенные надвратной церковью Благовещения с золотым куполом, они и прозвание свое получили по ней – Золотые.
– Правь к Золотым! – Приказал Андрей, – Чай мы не челобитчики. Внук к деду едет. Опять же, не на чай с баранками, а по повелению князя Ростовского, по княжей надобности, и с его же Мономахова благословения. Правь к Золотым! А ты, Малк, дай-ка им жару. Песню позвонче! Рожечники и барабанщики не жалей губ и рук. Пусть помнит Киев нас. Еще свидимся.
– Песню так песню. Помнит так помнит, – Малк подозвал к себе десяток парней, и вдруг разом десять глоток выбросили песню про Ваську Буслая. Как он боярам хребет ломал и купцов под себя гнул.
Киевляне, падкие на зрелища, выскочившие поглазеть на новое развлечение, шарахнулись в стороны. А когда припев подхватили в двести глоток, с крыш и деревьев попадала мелюзга сидевшая там. Песня перекрыла даже колокольный звон и заставила выглянуть в окно самого митрополита киевского.
– Это что ж там за переполох? Это ж кто себе позволил в обедню песни орать?
– Молодой князь Ростовский – Андрей с дружиною, проездом в Царьград со сватовством, – Услужливо подсказал юный дьячок, – Управствует без согласия.
– Андрей говоришь Ростовский, Георгиевич который, хана Алепы внучок, с дружиной, – Задумчиво повторил митрополит, – А звон колокольный киевский перекрыли. Не много ведь их, не много…,а перекрыли. Не к добру, – он еще раз задумчиво почесал бороду, – А в Переславле Собор, покровителя Киева Архангела Михаила, рухнул. Нет, не к добру это. Надо будет сплавить молодца по быстрому. Или в Царьград или… – Он в страхе перекрестился, как бы отгоняя собственные мысли, – Уф, чуть черт не попутал. Подавай праздничный наряд, поеду к князю. Надо рядом при встрече быть. Шевелитесь вы, тетери сонные. С этим молодцом не поспишь. Он вон, весь сонный Киев на уши поставил, а это, лет за пять последних, никто не сумел.
У ворот Печерской обители, в церкви Святой Троицы, песню услышал черноризец Николай Святоша, в миру прозываемый князем Святославом Даниловичем. В прошлом рубака грозный, ныне первый в Святой обители.
– Это Киев отпевают, – Тихо сказал он, – Весело отпевают, с бубнами. Надо пойти посмотреть на зачинщика. По голосу слышу – это нам привет от старых Богов, – Он взял посох, накинул клобук, и уверенным шагом направился к Мономахову двору.
На княжеском дворе их ждали, ждали давно. Владимир распорядился истопить бани и подготовить пир, какого давно не видывал стольный Киев.
Дружина въехала на двор. Князя встречал приказной дьяк. Держался он по царски, но быстро скуксился, после пары слов, брошенных ему на ухо Бедой.
– Проходите, проходите гости дорогие. Располагайтесь. Девки да холопы сейчас всех разведут, расположат. Баньку примите с дороги. Платье переоденьте. Князю молодому Ростовскому, Владимир Всеволодович платье со своего плеча жалует – царское. Через тройку часов, будьте ласковы, к столу княжескому. Молодого князя и ближних его, Владимир за свой стол зовет. Остальным в палатах все накрыто. Отдыхайте, не буду под носом крутиться, с дороги мешать. Коли надобно что, только свистните.
– Ступай дьяк, – Беда показал, кто есть кто, – Управимся, а у тебя дел по горло. Отвлекать не будем, – Смягчил он тон, – Ступай, поклон тебе за заботу. Пойдем мы попаримся. Квасок то холодный есть? – Напоследок кольнул он.
– Есть, есть, и квасок есть и медок. Венички березовые, дубовые. Банщики у нас знатные и банщицы тоже, – Заюлил дьяк.
– Все, спасибо, ступай, не отсвечивай, – Кивнул Беда, – Сами разберемся. Прикажи коней перековать, почистить, покормить. Челядь обласкать. Мытарить тебя не будем. Скоро дальше побежим.
Компания бодро отправилась на берег Днепра к царским баням, из труб которых дым не шел, но тянуло свежим жаром, что говорило о том, что бани протоплены со знанием дела.
После медового парка, с распаренным веничком. После костоправов, знающих свое дело, и делающих его от души. Захода, этак, через три, растянувшись в предбаннике на чистых рушниках, и попивая холодный квасок, все окончательно разомлели.
– А кто Малка видел? Он что, париться не ходил? – Расслаблено спросил Чубар.
– Так его и в бане, вроде как, не было, – Отозвался Данила, залпом осушая ковш с квасом, – Али я не разглядел?
– Может он с дружиной в боярских банях, – С сомнением предположил Беда.
– Да что вы ему косточки перебираете, без него – его парите, – Вступился за друга Андрей.
– Чего ты его защищаешь. Может, он девку банщицу сгреб, и…, – Чубар мечтательно присвистнул.
– Да он еще с полдороги отвернул в сторону Подола, – Уточнил Данила, – И его постоянные Угрюмы с ним.
– Ладно, Бог с ним, на пиру встретимся. Данила предай ковшик, холодненького хлебнуть, – Перевел разговор князь, – Давай-ка еще раз в топку сунемся, остывать начали. Пора дубовыми с можжевельничком пройтись. И скажи, пусть пару с бражкой поддадут, с хлебным духом. Ну, други, вперед! И пусть враг бежит! – И он с разбегу взлетел на верхний полок.
После баньки, переодев свежее платье, и приведя себя в полный порядок, ватага почувствовала себя наново рожденной.
Андрей вышел к ним из своей горницы в новом царском платье, жалованном ему с великокняжеского плеча. Кафтан из золотой парчи, с широкими боярскими рукавами, был накинут поверх жупана, такой же золотой парчи. Сафьяновые красные сапоги с золочеными каблуками и золотой пояс с кистями дополняли платье. На пояс Андрей хотел повесить свой меч, но, пораздумав, спрятал его в дорожный ларь, и прицепил кривую половецкую саблю с золотой рукоятью в виде дракона, в раззолоченных ножнах, усыпанных ярко-красными яхонтами.
– Сокол, – Воскликнул Данила, – Венца только не хватает, – Но во время прикусил язык.
Однако, не смотря на старость, схлопотал от дьяка тяжелую затрещину.
– У стен тоже уши, – Пояснил дьяк.
– Дурак я старый, – Все понял воевода, – Но князь наш, все равно сокол.
Андрей оглядел ближних и отроческую дружину. Оценил. Хоть самих сватай.
Малк в своем традиционно зеленом был хорош, как всегда, только добавил немного больше узоров в вышивку, да на ножнах, такой же, как у Андрея половецкой сабли, заиграли лесным огнем изумруды. Золотые кудри были перетянуты тонким зеленым ремешком, напоминающим то ли змейку, то ли ящерицу с загадочным золотым узором по тонкой коже.
Микулица весь в черном: черном жупане с серебряными разговорами и такой же серебряной пряжкой на ремне, с коротким кинжалом на боку, производил впечатление черноризца. Черные, как смоль, волосы были прикрыты скуфейкой.
В таком же черном был и дьяк Беда, только его кафтан был какого-то необычного покроя, вроде бы и знакомого, но с неуловимой чужинкой. Скорее фряжского, чем ромейского вида, с зауженными рукавами и отворотами на них. С чуть выпущенными из ворота кружевами розоватого цвета, и с загадочным перстнем на пальце он походил на какого-то заморского чародея.
Данила и Чубар, как два былинных витязя, седоусые и суровые, сегодня отмякли и одели давно залежавшиеся парадные свои одежды.
Чубар – красный жупан с широкими шароварами, перепоясанный шелковым поясом, обмотанным вокруг него раза четыре, с кистями, свисающими рядом с широким восточным мечом, напоминающим полумесяц. Оселедец он лихо завернул за ухо и стоял, покусывая седой ус.
Данила – короткий боярский кафтан лазоревого цвета, темно-синие шаровары и темно-синие, высокие сапоги, короткий меч в темных ножнах безо всяких украшений. Он ждал приказа, оглаживая расчесанную надвое бороду.
Чувствовалось, что ему не привычно без брони, или хотя бы кольчужной рубашки и шелома.
– Хороши! – Подвел итог своего осмотра Андрей, – Хороши, пора за вас девок сватать, да не просто девок. Княжон. Пошли что ли, женихи.
Он повернулся и направился в палаты Великого Киевского князя, князя Всея Руси, старшего на княжеском столе, что в отца место не только для земель Славянских, но для всех Рюриковичей. В палаты к своему деду, Владимиру Всеволодовичу Мономаху, составителю и охранителю Русской Правды. В палаты опоры и надежы новой Веры пришедшей в Словенские земли, Веры в нового Бога.
Он направился в палаты, где в честь него молодого отрока, младшего князя Залесской Руси, в стольном городе Киеве, в княжеских платах Владимира Красно Солнышко, за столами Ильи Муромца и Добрыни Никитича сегодня будет дан пир.
Ноги подгибались от такого груза, сердце готово было выпрыгнуть из груди, голова шла кругом, но он шел, чувствуя, что все его друзья собрали силы и кричали во весь голос, криком который слышал только он.
– Держись князь! Держись! Жизнь начинается сегодня! Отрочество закончилось. Мы с тобой! Держись!
Он вздохнул полной грудью, собрал всю волю в кулак, и шагнул в дверь центральной залы, навстречу гулу голосов, шуму пира. Навстречу судьбе.
Европа давным-давно забыла о чудесах: она дальше идеалов не шла; это у нас в России до сих пор продолжают смешивать чудеса с идеалами.
Лев Шестов
– Ласково просимо! – Перекрывая звон бубнов и скоморошьи прибаутки, раздался спокойный голос Великого князя, – Ласково просимо, князя Ростовского с приближенными. Проходи внучок, садись рядышком, расскажи как там, в Залесской земле.
– Земной поклон тебе Мономах от Ростовской земли, – Андрей поклонился до земли, – От Смоленской, от Черниговской. Земной поклон и здравия, вам бояре и дружина киевская, – он поклонился направо, – Многия лета вам благоденствия торговый и посадский люд светлого города Михаила Архангела, – Он отдал поклон налево.
Краем глаза он заметил рядом с Владимиром митрополита киевского и черного игумена.
– Волхвов рядом нет, и, похоже, в зале тоже, – Подумал он, – Дед точно на новую Веру повернул, и назад, к старой, поворота не будет.
– Подходи ближе, дай, взгляну на тебя, половчанин. Я ж тебя с тех лет, когда ты за мамкин подол держался, и не видел более. Смотри, какой молодец вымахал! Иван-Царевич!
– Вот только, где волк его серый? – Про себя прошипел митрополит, – Краше, краше Иван царевича, прям Иосиф Прекрасный, – Елейно подхватил он, осеняя Андрея огромным золотым крестом, висящим у него на шее.
– Благодарствую за слова добрые, за похвалу незаслуженную. То не меня вы хвалите, а платье красное. За него тебе Великий князь, с твоего плеча жалованное, отдельный поклон, – Андрей еще раз поклонился до земли.
– Ну, буде, буде, – Удовлетворенно остановил его дед, – Поди сюда, обниму.
Гости расселись по чину. Андрей между дедом и митрополитом, воеводы за дружинным столом, откуда тут же посыпались шуточки и здравницы. Дьяк, как-то ненавязчиво, затесался среди иноземных послов, слившись с ними в единую массу.
Княжич поискал глазами Малку и Микулицу. Ага, Микулицу приютил около себя тот суровый игумен, что стоял рядом с Мономахом, и уже о чем-то оживленно с ним беседовал. Малки сначала он найти не мог, но вот мелькнула знакомая лесная зелень, и с ним встретился лазоревый ободряющий взгляд. За киевским отроческим столом среди молодых бояр, служащих городу Словом и Делом, она смотрелась почти своей, и в глаза не бросалась, если бы не ее лесной вид.
Пир пошел своим чередом.
– Расскажи инок, от каких мест полет держишь? Меня вот Николаем Святошей в Киеве зовут, – Начал разговор с Микулицей суровый игумен.
– Тебе князь поклон земной от старца Нестора, – Ответил ему Микулица, – Я его ученик и инок Суздальской обители, что в честь Благоверных Бориса и Глеба. Путь держу в Святую землю, ближним дружкой князя Андрея.
– Эка ж ты грамотен, и разумен. Даже про то, что я в былые годы князем Святославом обретался тебе ведомо. Про то уже и в Киеве-то забыли. За Несторовы здравницы, благодарствую. Бориса твово с Глебом, ты уж меня прости, благоверными не держу. Языческие святые. Но то не нам судить. Не судите и не судимы… На все воля Божья. Что ж там, в Святой Земле князю Андрею и ватаге вашей надобно?
– Отмолимся и отчизне послужим. Уму разуму наберемся. Я вот, книги кое-какие хотел пролистать, с ессеями пообщаться, много, по слухам знаний у них в тайне держится. Со старцами поговорить, с волхвами заморскими…
– Жажду знаний имеешь, инок. Похвально это, и Богоугодно. На что знания применять собрался? На благо, али как?
– На благо, отче на благо. Нет ведь белых книг и черных. Книга, она и есть книга. Это мысли в голове человечьей и посулы – они рознятся. А в знаниях и Вере все вместях, все перепутано, что кому чисто, кому нечисто. Кто разберет? Или не прав я?
– Прав, прав. Что Богу угодно, что ему чисто, то только сам Господь и отличить может. Он укажет. Ты, главное, инок не прослушай голос его. Уши хвалой и гордыней не затыкай. Глаза чванством и многоверием не завешивай. Тогда все и сложится, – Он помолчал, и как бы ненароком спросил, – А что у вас за певун такой голосистый?
– Запевала. – Мгновенно ответил Микулица, почуявший в вопросе подвох, – Запевала дружинный, из княжьих отроков. И моментально встала стена недоверия между ним и старцем.
– Хорошо поет, – Почувствовав это, не стал давить игумен, – Как птица лесная, – Он понял, что певец был из ближних дружков Андрея, а значит, находится в этой зале. А что Микулица не указал на него, то ему заслуга, не выдал сотоварища, даже ненароком.
Святоша перевел разговор на здоровье Нестора, на Залесский край, на житие в обители, и разговор потек тихо и гладко.
Митрополит киевский, сидевший рядом с молодым князем, в разговор его с Мономахом не встревал, удовлетворенно кивал головой, как бы соглашаясь со всем тем, о чем толковали между собой князья. Тем не менее, в голове его лихорадочно крутились жернова, перемалывая ту информацию, что поступала к нему во время пира. Соглядатаи его и черные людишки сновали около столов, по крупицам выхватывая обрывки разговоров, сносили ему, как птица сносит в гнездо подобранные на дворе веточки и пух. А он свивал и свивал из этих веточек основу будущего дома.
Подскочил виночерпий, шепнул:
– Воеводы бахвалятся, что шли через Брынский лес.
Из соседних палат забежал скоморох.
– Отроки промеж себя разговор ведут, про то, как дальше побегут до Царьграда? Водно, али конно?
Со двора, пробегая, сенная девка принесла.
– Челядь бает, что младшая дружина разницы между дружинником и челядью не делает, и они за них готовы головы сложить.
И один и тот же вопрос задавал всем митрополит.
– Кто песню пел?
И один и тот же ответ приносили людишки.
– Дружина!
Митрополит начал звереть лицом и супить брови. Одно он не мог понять.
– Кто? Кто серый волк у этого только что вылупившегося Иван-Царевича?