И вдруг с двух сторон зала, как два хлыста стегнули по нему острые взгляды.
Невидимые нити перехлестнулись под потолком и сцепились в мертвой хватке, старец упорно сопротивлялся, но их было двое, и что поразительно, они были сильнее. Даже не то чтобы сильнее, они были необычнее, он не знал тех сил, которые стояли за ними. Он многое знал и умел. Он подчинил себе Киев, правда, не весь Киев. Печерская обитель стояла особняком, но это до поры до времени, он все равно подмял бы ее вместе с ее непокорным черноризцем. Не смотря на то, что тот когда-то княжил в этих краях. Он считал себя великим, он не боялся Владимира и ждал только момента, когда тот умрет, и приближал этот момент, как мог, чтобы окончательно взять в руки этот славянский городишко. Но этих сил и этих ведунов он не знал. Он даже не мог понять, где они черпали силы, становясь, все сильнее и сильнее с каждым моментом схватки. Он попытался понять, откуда они, но уже кто-то залезал в его мозг и сурово приказывал.
– Хватить совать свой нос, куда не просят. Забудь свои злые мысли! Бойся отче! Подумай, жизнь коротка.
– Кто вы? – Взмолился после тяжелой схватки, митрополит, – Кто? Пошто приказы мне отдаете? Чьим именем?
– Именем Господа нашего, – С двух сторон раздался ответ, – И он обмяк и смирился.
За это схваткой внимательно наблюдало двое. Дьяк Беда и черный игумен. Они не видели противников, не видели самого боя, но противостояние отразилось на лице старца, такой не выносимой мукой, что все было видно по нему.
Дьяк давно понял, что митрополит, мягко скажем, не очень доволен их прибытием в Киев, и уж совсем не доволен приемом, оказанным им Великим князем, и главная его цель спровадить их отсюда. Но что-то еще не давало святому отцу покоя, и он старался это вынюхать при помощи своих проныр. Дьяку все это было видно, как на ладони, но вот то, что кто-то начал глушить старца, даже для него стало неожиданностью, а то, что его сломали, и сломали быстро, было просто шоком. Беда знал, что митрополит славен был в определенных кругах бесовскими своими знаниями и дружбой с силой потусторонней.
– Вот это ловко! – Подумал Беда, – Это его видать компанейски обломали. Кто ж это такие?
Черный же игумен тоже распознал, во всей этой беззвучной схватке, схлестнувшиеся чародейские силы, и быстрым взглядом из-под клобука пробегал по залу, стараясь ухватить того, кто боролся со старцем.
– Ускользает как угорь, меж пальцев проходит, – Бормотал он себе под нос, – Вот бестия. Да где ж ты? – Он столкнулся с таким же внимательным взглядом с посольского стола, подумал, – Вот, поймал! – Но тут же разобрался, – Этот тоже, как и я, все понял, и то же, зацепить не может. Это кто ж такой догадливый? А – это дьяк ростовский. Бедой его вроде кличут. Известная личность. Умен, пронырлив, и ведун видать еще ко всему. Надо будет дружбу с ним свести.
Хотя предан своим князьям, и верен, но мужик хороший грамотный. Надо дружбу свести, – Он опять попытался схватить взгляд того, кто смирил митрополита, и опять не смог, – Силен! Силен и знающ! Кто?
Если бы игумен оглянулся на своего соседа, он бы увидел, как Микулица, с бледным лицом, почти прокусив губу от напряжения, пытается оправиться от только что полученных ответных ударов с княжеского стола. Кровь начала приливать к его щекам, и он отхлебнул из чаши ромейского вина, приходя в себя. Но в этом-то и заключается вся шутка жизни, что никто не ищет рядом.
На другом конце зала два киевских отрока, посмеиваясь, обмахивали рушником залееского неженку, которому стало плохо от ковша с медом. Видать в своей жизни ничего крепче мамкиного молока и березового кваса не пивал сосунок суздальский. Зато щеголь хоть куда, кафтанчик зеленый надел, волосы подвил. Но шутили беззлобно и очень обрадовались, когда зеленый отрок открыл глаза и улыбнулся.
– Спасибо братцы, видать перепарился с дороги, да и здесь силенок не рассчитал. Крепко вы меды варите, – Обидчиво сказал он, чем вызвал взрыв смеха.
Два этих эпизода были таким обыденным делом на пиру, что на них внимания не обратил никто, кроме, пожалуй, князя Андрея. Он все время держал своих любимцев в поле зрения, и от него не ускользнуло, что в один и то же момент обоим стало плохо. Он было подумал.
– От жары видать. Загнал я ребятишек. Куда спешу? Спешка хороша при ловле блох. А мы, чай, не блох ловим, а невесту сватаем. Ладно, далее водно побежим, хватит дружину гробить, – Он уже почти закончил думать на это тему, когда вдруг, сидящий рядом с ним митрополит, внимательно прислушивающийся к их беседе с дедом, разом обмяк, потерял блеск в глазах и интерес к происходящему, – Будто воздух выпустили, – Про себя определил князь. И тут его осенило, – Их рук дело. Снюхались колдовские отродья, По одиночке свалить его не смогли и снюхались. Как же это они сумели? Правду говорят, волхвы они волхвы и есть, каким бы Богам не служили. Ну, с меня причитается. Это ж они меня оберегали.
Разговор же его с Великим князем вертелся вокруг дел Залесских. Люба была Владимиру сторона, в которой прошли его детство и молодость. Это чванливый Киев считал Залесье северной окраиной, а Великий князь знал доподлинно, чьи струги и лодьи по морям без согласия со всеми бегают. Знал кто Шпанские земли, и города по поморью и рекам великим, на мечи брал, кто викингам, варягам, норманнам и другой ушлой братии первые побратимы, так, что и не отличишь, кто из них кто. Те же щиты червленые, те же драконы, да лебеди на носу ушкуев гордо воды резали. Киев, да Чернигов могли считать мужика залесского дремучим медведем, таким увальнем лесным. Только Владимир знал – им, Ангелам без Артуров не с руки будет в этом мире неустроенном. Кто ж им из огня пряники таскать будет кроме рода медвежьего? Ушкуйники – разбойная братия. Никому неподвластная, и чтящая только своих, таких же дремучих и страшных волхвов, что в сече бывают страшнее любого воина. Их и Верой новой и страхом не возьмешь. Да, и его, кто мог взять. Вот отец, попытался пальцем погрозить, так он ему тогда, по младости, тот палец чуть и не отгрыз, и чем бы все это кончилось, кто знает? Так что, знал Владимир, что за ватага мимо его пробегает. И князя Юрия знал. Непокорен, шумлив, горделив, но прост и спокоен. Как медведь будет в берлоге лежать, токмо дрын туда не суй. Вот только, вернулся из Заморской земли, и мысли начал какие-то новые вынашивать. Набрался там чего, кто ж его знает? Но главное научился мысли с губ не пускать.
Присмотрелся Владимир сейчас и к молодому князю. Внучок Андрей, зелен еще, но, если его к делу пристроить, то любому очков сто вперед даст и отыграет играючи. Умен, смекалист, и с простыми людьми добр, а главное гонора нет.
– Послушай Андрюша. Я стар, и здоровье стало не то, что в былые годы. Вижу, скоро придет мой час, – Он повелительно остановил внука, готового возразить, – Не перебивай. Сам знаю, что говорю. Скоро приберут мою душу Боги. Не знаю, честно говоря, какие, но надеюсь… зачтутся мне там мои дела земные.
– Брось, дед, – Все-таки встрял Андрей, – Ты еще хоть сейчас на тура или на медведя.
– Ходил, ходил в этом году. Так тур меня на рога поднял, чуть раньше времени с этого света не спровадил. Ладно, вернемся к делу. Думаю я, не свидимся мы более. Ты беги, учись там, в Заморье всему. Пригодится. Я как помру, князья начнут землю рвать. Каждый по куску хапнет, такому, что подавится. Отец твой, мужик хороший, но не далек. Даже учение в Святой Земле ему большого прибытку не дало. Он конечно по хорохорится, перья по распускает, но проку от него мало. Вся надежда, вижу я теперь, на тебя, – Он тяжело вздохнул, – Но я не доживу. Больно зелен ты еще. Не доживу. Пока ты там науку всю обмозгуешь. Пока соратников выкормишь и назад на Русь вернешься, много воды утечет. Однако надеюсь, дело мое продолжишь.
– Дед, я скорехонько. Бегом туда и назад. Обернуться не успеешь – я тут. Дождешься.
– Да нет малец. Скор мой черед. Обкручу Юрия с ромейкой – считай, дело важное сделал. С Царьградом вас породнил. Можно и на покой. Хотя вы и так родня. Ох, забывать все начал. Жаль, не до конца дело довел, не всех под одну руку поставил.
– Чему учиться дед? Какую науку вперед брать?
– Вот этому и учись. Как всех под одну руку поставить. А более друзьями обрастай. Недруги сами набегут. Они, как мухоморы после дождя, невесть откуда берутся. Обрастай друзьями, братами, кровниками. Они тебе подмога. Возвращайся только тогда, когда силу почуешь. Таким, – Он кивнул на обмякшего митрополита, – Не доверяй. Слугой Божьим своего человека ставь, из славян. А не такую вот мразь ромейскую. И ведь думает, что Бога за бороду держит. Упился что ль сегодня? Тихий какой сидит, не похоже это на него. И тих не бывает, и медов, да вин не пьет, все норовит в рукав слить. Мразь и вор. Видать Бог покарал сегодня, да и за дело, – Он перекрестился, – Прости меня Господи, за мысли греховные. И спасибо, что покарал, давно пора.
– Похоже, Андрюша, – Продолжил он, – Тебе эту ношу вытягивать. Один не поднимешь. На наших князей опоры нет. Ошибся я, когда на них опереться хотел. Кажный себя Богом чтит, Амператором видит на золоченом троне, – Он криво усмехнулся, – Ты держись младшей ветки, что по Заморью раскидана, что от младших Рюриковичей, Владимировичей пошла. У них гонору поменьше и любви друг к другу побольше. Их в кучку собери. Гуртом и батьку легше бить. Вот тебе все мои наказы. Давай выпьем: за твой отъезд, за Юркину свадьбу, за мои поминки, – Он опять жестом остановил Андрея, готового что-то сказать, – За мои поминки, за твою судьбу. За судьбу Великого князя в Великой Славянской Земле. Дай Бог! – Он поднялся и громко на весь зал сказал, – За моего внука, Ростовского князя Андрея Георгиевича, поднимаю чашу сею, и благословляю его на дела богоугодные – в миру и в ратных делах. Пусть прибудет с ним воля Божья и отеческая забота! Слава!!
Он толкнул еле живого митрополита, и тот как во сне поднялся, держа в руках свой золотой крест, и треснувшим голосом сказал:
– Благословен будь. Многие лета.
– Многие лета! – Громыхнули басы с дружинного стола.
– Многие лета!! – Подхватили Микулица и, неожиданно для себя, черный игумен.
– Многие лета!!! – Вдруг взвилось аж под потолок с отроческого стола. И вздрогнули митрополит и игумен.
– Вот он этот голос! Вот он! – Но у митрополита не было сил даже поднять глаза. Он проиграл сегодня. Проиграл все. Проиграл Русь и свое место в ней.
– Многие лета!!! – Поддержал зал в едином порыве. Черный игумен надвинул клобук на лицо.
– Этого держаться надо. За ним сила и власть. За ним новое время, – Он повернулся к соседу, – Нагнись, сынок. Вернешься со Святой Земли, брось мне на могилку горсть земли оттуда, я уж не доживу. Тебе тоже многие лета. Вон, еще над верхней губой пушок только появился, – Он любовно потрепал Микулицу по щеке, – Быть тебе когда-нибудь митрополитом или игуменом. Вспомни тогда мои слова и поставь мне свечу. Только не в Борисе и Глебе, а в Соборе Спаса. Возведи такой Собор в честь этого дня. Пусть напоминает тот Собор вам всем на закате лет, этот пир и наш общий наказ хранить и множить Славянские земли.
– Слово даю. Как перед Богом, слово даю. Возведу в Залесской Земле Собор Спаса, чего бы мне это не стоило. И зажгу в том Соборе неугасимую лампаду в честь этого дня, – Микулица склонил голову.
После здравницы пир уже перешел в ту стадию, когда всем весело и хорошо. В залу вкатились скоморохи, и начался пляс и прибаутки.
От дружинного столы на центр палат вылетели два лихих витязя, в одном из которых Андрей сразу узнал Чубара, и пустились в присядку.
– Во, старый хрен, дает, – изумился Андрей.
Чубар выделывал такие коленца, что и молодым было не под силу. Уже третий партнер сменился в этом переплясе, а старый воевода даже не вспотел. Наконец он прошел колесом по центру палат, высоко подпрыгнул, выхватил из ножен свой страшный восточный меч, и, крутя его над головой, вприсядку пошел к княжескому столу. Скоморохи, да и просто гости, открыв рот от изумления, кидали в воздух над ним яблоки, и он умело половинил их, когда они пролетали около него. Давясь от смеха, Данила кинул высоко в воздух огромный арбуз. И Чубар, резко встав на ноги, каким-то неуловимым движением меча, рассек его на четыре части, перехватил их воздухе и, усмехаясь, поставил перед князем.
– Угощайтесь князья, это вам от дружинного стола, – Хитро щуря глаза и покусывая ус, поклонился Чубар.
– Иди сюда, дидо. Дай кож я тебя расцелую, – Не выдержал Владимир, он аж прослезился от смеха, когда знатные бояре чуть под стол не шмыгнули от падавшего на них арбуза.
– Спасибо князь, – расчувствовался Чубар, – Это не мой подарок. Это от всей дружины подарок. А я что. Я только на стол поставил. Они кинули, а я поставил.
Его слова заглушил смех оправившихся бояр.
– Просьба у меня к тебе внучок, – Вдруг повернулся к Андрею Мономах, – Вы, когда в Киев въезжали песню знатную пели. Спойте.
– Рад бы услужить, князь. Но песня эта дружинная, в пять голосов в ней ни силы, ни грома нет. Да и посвист лихой – воли требует, – Осторожно отказал Андрей, – Вот будем город покидать, тогда споем.
– Город покидать будете на стругах. Я распорядился, завтра на пристани ждать вас будут ушкуйники. Коней на большие струги погрузите, дружину на стружки. Подарки и посулы на лодьи. И бегите Днепром до Русского моря, а там корабельщики дорожку знают.
– Спасибо князь. Я только собрался тебе челом бить по этому делу, а ты меня упредил.
– На то я и Великий князь, а ты еще княженок. Я мудер и хитер. Я ворон, а ты пока еще вороненок, – Наслаждаясь произведенным эффектом, назидательно гудел Владимир, – Да ладно, что уж там. Мы об этом еще днем с Бедой все обгутарили.
– Отдыхай, веселись, – Он встал, – Пойду-ка я, однако, притомился. А ты сиди, твое дело молодое, гулевань. Завтра на зорьке свидимся. Выйду, провожу. Гуляй во всю Ивановскую, – И, наклонившись к уху, сказал, – Птаху свою певчую показать мне не захотел, и прав. Уж кто только мне в уши не жужжал, что б я твоего певуна выведал, ну, да и Бог с ним. На нет – и суда нет. Но песня завтра за тобой. Такая песня, чтоб не только я, весь Киев до твоего возвращения ее вспоминал.
– Будет песня завтра. Не только до моего возвращения, веками петь будут. Обещаю. Доброй ночи тебе дед.
Владимир в сопровождении близких гридней покинул пир. Который, тотчас, дал себе волю в разгуле, без присмотра княжеского глаза.
Вслед за ним тихо увели митрополита близкие дьячки и уложили спать на пуховые перины. Плох он был сегодня, очень плох, давно они его таким не видывали.
К середине ночи, тихо покинули пир и ростовские гости. Пошли собрать в дорогу кое-какие пожитки, или прикорнуть в теремных горницах.
Черный игумен молился в катакомбном ските глубоко под землей до самого утра. О чем молил Николай Святоша, что ответил ему его Бог, то никому не ведомо. Но с этого утра начал игумен набирать юных отроков в обитель Печерскую. Со всех концов потянулись к нему изгои из земель низовых. Отбирал он ребят крепких, смекалистых. Обучал грамоте, делу ратному, знаниям всяким. Обихаживал обитель, укреплял стены и башни монастырские. Взращивал братию для больших и нужных дел. И ждал…
Все реки текут в море, но море не переполняется.
Екклесиаст
На пристань киевский народ повалил как на зрелище невиданное. Еще бы, с дремучих времен не видывал Днепр такого. На синих водах качались лодьи, струги, стружки. По перекинутым мосткам вели упиравшихся коней, сновали анбалы – грузчики торговые, носили припасы, подарки, снедь дорожную.
Разноцветные паруса пестрели по синим волнам всеми цветами радуги, хотя боевые паруса червонного цвета все-таки ярко выделялись на фоне остальных.
Старая дружина оставляла коней в Киеве. Порешили, что и в Царьград, и обратно, с невестой и хабаром, побегут водно. Поэтому на большие струги грузили только коней младшей дружины. Старшие располагались на больших боевых лодьях, а отроки на стружках. Владимир отжалел молодому князю княжескую лодью под лазоревым парусом с Архангелом Михаилом. Вои располагались, по старой традиции, вывешивая вдоль бортов боевые щиты, и в скорости ушкуи покрылись, как колдовские рыбины, червленой чешуей.
Ушкуйники ходили важно, выпячивая грудь и надувая щеки, но по всему чувствовалось, что они тоже ужасно довольны, тем, что сборы на глазах всего города, что они побегут в сам Царьград. А главное что побегут, не кланяясь всем на каждом пороге и остерегаясь, то ли своих соседских князей, кто ж их знает, что у них на уме, то ли не мирных соседей – печенегов или валахов, то ли таких же, как они, лихих людей, бороздящих просторы Русского моря.
Гордо раздув паруса, и распустив вымпела на мачтах, ушкуи вскинули начищенные до блеска драконьи и лебединые головы. Долго еще будут помнить по берегам рек, и в прибрежных городах их изогнутые шеи, долго еще будут пугать матери своих детей, тем, что придут северные ушкуйники бородатые и страшные. Медведи верхом на драконах и солнечных лебедях. Первым стоял атаманий струг, старшего в этой ватаге. Баяли, что еще его прадеды на Ишпань, у нас Иберией прозываемую, ходили и с греков дань собирали. Он распустил алый парус с золотым солнцем, сияющим огненными лучами.
Новые священники не добро супили брови.
– Ярилу вспомнил, языческое отродье, ужо вернется, напомним.
– А что, атаман в Берлад забежим, пуганем тамошний народец, а то совсем от рук отбились, – Обратился к атаману колоритного вида ушкуйник. На голову выше всех стоящих вокруг, по пояс голый, в необъятных шароварах алого цвета, и с гладко выбритой головой.
– С князем обговорю, могет и забежим.
– А в Олешье или Белом городе стоянку делать будем? – Влез в разговор вертлявый и щуплый мужичонка, попавший, с первого взгляда, на струг случайно.
– С князем обговорю, могет и остановимся. А у тебя, что Бакланко девка там красная? – Под общий хохот закончил атаман. Но говорил с этим плюгавым старикашкой уважительно.
Андрей стоял на берегу смотрел за погрузкой и посадкой. Воеводы все разместили толково. А дьяк, как выяснилось, и в водных походах толк знал и за всем присматривал. Так что присутствие князя было здесь для большей праздности, что ли.
– Это что за жук? Соплей перешибешь, – кивнул он в сторону щуплого мужичка.
– Ты потише. Это мореход наш. Он нас меж мелями и островами с закрытыми глазами проведет. Но обидчив, не в меру, и горделив. Так что, извини князь, лучше его не задевать. Птица в клетке не поет, – Дал ему совет корабельщик стоящий рядом.
– Спасибо за науку, – откликнулся Андрей, – А эта верста кто?
– Это самый наш грозный кметь, мы так воев своих кличем. Он горазд в бою на море, что в плавь, что борт о борт, что на берег сойти. А так всю дорогу дрыхнуть будет у мачты. Куражу не видит, просто так на воду смотреть. А в бою лют и отважен. Да и силой Бог не обидел.
– Атамана вашего как зовут?
– Атамана зовут Неврюем.
– Неврюй! – Окликнул Андрей, – Когда отчаливать будем?
– Да вот, погрузку закончим, людей на весла рассадим, и честным пирком, да за свадебку, – Весело ответил ушкуйник.
– Вы князья да бояре, не сумлевайтесь, поплывем по Днепру-батюшке, как красно яблочко покатимся к морю-окияну до острову Буяну, – Поддержал его щуплый Бакланко, – Токмо свистните и мы паруса подымем враз.