– Рановато еще для вечери, – Удивился дьяк, – Если только, это они не нас встречают? – И знакомый прищур подтвердил, что именно так оно и есть.
– Ну, ты дьяк ведун, – Поддакнул ему, подъехавший Данила, – Вон хозяева с хлебом, солью едут, – Указывая рукой на выехавших из ворот бояр, продолжил он, – Эй, десяток хлопцев по краше и по статнее, скачи сюда. Будем с хозяевами лобызаться, – Крикнул он назад.
Из плотного ряда выскочили пять храбров старшей дружины и пять отроков. Действительно парни были кровь с молоком, а ветераны – просто былинные витязи. Дьяк с князем быстро оглядели свиту, придраться было не к чему. Они свое дело знают, опять вспомнились слова отца. Действительно воеводы свое дело знали, видать заранее присмотрели свиту и оговорили, кто и где будет надобен.
Быстро собрали посольство и дьяк, не княжеское это дело хлебы у стен ломать, выехал вперед навстречу смолянам в сопровождении дружинников.
– Их смолянами кличут издавна, – Пока раскланивались дьяк с боярами, рассказывал князю Данила, – С тех пор, как по Днепру торговля пошла, и по волокам струги и лодьи таскать стали с Волги на Днепр. Вот они бока-то пообдирают на волоках, чуть по Днепру сплавятся, тут вода-то и начинает сочиться. Стоп. Куда ж дале плыть, так и к водяному не долго в гости отправиться. Глядь, а на берегу смоловарни курятся – это радимичи приспособились лодьи смолить, конопатить. Так-то их смолянами с тех пор и прозвали. А на месте том, город стал, Смоленском звать. Вот он перед нами. Давно это было, с тех пор воды много утекло, и город – вон какой красавец вырос, прямо брат родной Киеву.
– Ну-ка Данила присмотрись. Никак наш дьяк с боярами хлебы поломал, пора и нам в гости к князю снаряжаться, – Как бы в ответ на его вопрос Беда поднялся на стремена и махнул шапкой.
– Знаменщики, стяги развернуть! Рожечники и запевалы вперед! Выезжать будем как в Царьград, что б небу жарко стало, – Отдал приказ Андрей.
– Отец, вылитый отец. Для того тоже гром важнее молнии, – Ехидно сделал замечание Данила.
Андрей все услышал и на ус намотал.
Дружина выстроилась к парадному маршу и двинулась вниз по холму к широко открытым воротам города.
Чем ближе подъезжал Андрей к городу, тем больше было его восхищение и удивление. За посадом, огороженным бревенчатой стеной, из сосняка обхвата в два толщиной, показалась белокаменная стена самого детинца. По углам возвышались приземистые башни с узкими бойницами, одним своим видом, остужая не в меру горячие головы. Стены, такие же основательные и крепко стоящие на земле, были как мужики смоляне, с виду добродушны, но тараном не возьмешь, и с налету не вскочишь. Проезжая под поднятой решеткой в ворота въездной башни, князь отметил толщину стен и крепость дубовых ворот.
Дружина смоленская, подстать своему кремлю, была такая же приземистая, кряжистая, но в глазах у воев читалась такая вера в себя и в своего князя, что только совсем одуревший степняк или варяг мог отважится померяться с ней силами.
На княжеском дворе ждал их сам князь смоленский Ростислав Набожный в красном княжеском плаще. Гридни держали удельный щит с изображенным на нем львом и вещей птицей Гамаюн. Рядом развивался боевой стяг смолян с медведем, мирно опустившимся на лапы.
– Значит, спокоен князь. Сам из рода Ангелов и с Артурами в дружбе, с медвежьим народом, – Отметил Андрей, – А еще под покровительством больших волхвов, коли, птицу Гамаюн на гербе имеет, – Он обернулся, поискал глазами Малку. Нашел, встретился с ней взглядом и как бы спросил:
– На щите видела? Это что?
– Это, то, – ответила она одними глазами, – Молодец глазастый, – В глазах ее мелькнули две хитринки, тут же прикрытые густыми ресницами.
Ростислав сбежал с крыльца, широко раскрыв объятия, он искренне был рад приезду младшего родственника.
– Проходи, проходи Андрюха, – Он в обращении был прост, – Дай, обниму братуху, эвон какой здоровяк стал, Скоро батьку моего Мстислава и своего Юрия догонишь, а они Буй туры не последнего десятка.
– Здрав будь, брат Ростислав, – Обнимая, ответил Андрей, – Да ты и сам вроде в ските не ссохся, хотя ходит молва, что совсем черноризцем заделался.
– Ищу. Ищу божью долю, да о том потом. Соловья баснями не кормят. Шагайте в хоромы, ополоснитесь с дороги и к столу. Люблю себя за столом потешить, здесь я старцам не товарищ, здесь я в батьку твоего – дядьку Юрия. Идите не томите. Перепела остынут и осетра разварятся.
Вечером в палатах Ростислава в смоленском детинце, на пиру, данном в их честь, разговоры велись об урожае на этот год, о том, что Днепр обмелел, в виду сильной засухи, и потому струги с трудом доходят до волока и торговля хуже, чем в году прошлом. Говорили о Мономаховых законах, и о том, что нет твердой руки ни здесь на Руси, ни там, в Свейских землях, откуда родом мать Ростислава королева Христина, а потому множатся усобицы, и всяк прыщ себя горой мнит. О ценах на скот и на коней степных, на хлеб и мед. О том, что в Переславле, у дяди Ярополка, рухнул храм Архангела Михаила, а это не к добру. А еще, говорили, что Ярило обиделся на то, что забывать стали его в землях киевских, и ударил солнечными стрелами по стольному граду. Сначала выгорел весь посад Подолом прозываемый. Но не поняли поляне предупреждения и не поднесли положенных даров. И вот, неделю спустя, погорел верхний город, все монастыри и церкви огнем смело – и было их числом под сотню. И еще, сгорела жидовская слобода, но то и понятно. Они жиды – торговый люд, мытари, мало чтили старых словенских Богов, поклоняясь каким-то своим. Видать не уберегли их новые Боги. Все это обговорили за широким столом, сытным и яствами богатым. Попенял Ростислав, что не часто его дядька Юрий жалует, но сам же оговорился, что и он не подарок, и к любимому дядьке Вячеславу, который ему Смоленский стол оставил, то же в Туров, почитай, год не заглядывал. Не преминул укорить, незлобиво, что ты княжич тоже на его дворе учебу в валетах проходил, а вот заглянуть к старику оказии не нашел. Сам же потом и успокоил, что дело важнее, тем более, если для всей родни нужное, и конечно поймут и простят старшие, но все равно не хорошо это. Забываем мы, что нам пращурами завещано. Поохали о смерти родичей. Этот год многих прибрал. Ростислав пообещал грамотки к родне Заморской отписать. Но к ночи угомонились, и разошлись по опочивальням набираться сил на завтрашний путь.
Добр и умен был князь смоленский. Видел он в Андрее то, чего ему самому не хватало – устремленность и железную волю. Пусть пока еще юнца, отрока. Но были бы кости, а мясо нарастет. А коли пойдет в отца – вот замена Владимиру Мономаху, деду великому. Плох тот, плох ныне, и не держат уже руки его бразды Руси, как прежде держали, а земле хозяин нужен мудрый и строгий. Дай Бог, из Андрея такой получится. Ростислав вздохнул и отправился в домовую церкву.
Андрей прошел в горницу, отведенную ему на ночлег, у двери сидел храбр из старой дружины.
– Значит, Данила стражу поставил. Вот старый хмырь он даже себе не доверяет. И правильно. Береженного Бог бережет.
– Вечер добрый. Как звать величать?
– Ахматом батька нарек, – Ответил вой, – Доброй ночи княже, отдыхай. Путь не близкий был и не малый впереди.
– Где старшие? Не видал?
– Воеводы караулы расставили и пошли в конюшни коней проведать и челяди указы дать. А других не видал, спят наверно, кроме тех, кто на стороже.
– Ладно, спокойного тебе караула, Ахмат, – Князь вошел в горницу.
Он скинул плащ, сапоги, праздничный жупан и стянул через голову кольчужную рубаху. Подошел к лавке ополоснул лицо в принесенном ушате ключевой воды и утерся рушником, с любовью вышитым где-нибудь в девичьем тереме. Повернулся к лежанке и остолбенел. Посреди горницы на лавке сидела Малка, в вышитой косоворотке с распущенными волосами, перехваченными кожаным ремешком.
– Тсс, – Она приложила палец к губам, – Тихо князь, я с делом к тебе.
– Ты откуда? Там же сторож у дверей.
– Ветром надуло, – Опять мелькнули хитринки, – Ладно к делу, ночь коротка, а надо еще и поспать успеть. Принесла я тебе дар от земли словенской, от Алатырь-камня, – Она развязала кружевную накидку и извлекла меч, блеснувший в лунном свете, каким-то неземным огнем, – Это меч-кладенец. Слыхал о таком в сказах да былинах. Вот это он и есть. Посылает его тебе сам Святобор. Боров это меч. Он тебе и оберег, и защита, и заговор. Что тебе еще сказать? Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай.
– Погоди, погоди Малка, поговори со мной. Расскажи про птицу Гамаюн. Почему смоляне ее на гербе имеют? Почему Ростислав и старую и новую Веру чтит?
– Наговоримся еще княжич. Вот скоро Любеч проедем, в Киеве погостим, а там понесемся по Днепровскому раздолью на лодьях под парусом, до самого Царьграда, там и поговорим. Там делать будет не чего, только бока отлеживать. А сейчас спать, спать.
Веки князя отяжелели, сами собой сомкнулись, и через минуту он уже спокойно дышал лежа на широком лежаке, на пуховых перинах. Малка поправила ему подушку, отступила в темный угол под божницей, и растворилась в отблеске лампады, горящей под темной иконой Богородицы.
Появилась она под кремлевской стеной, на крутом яру по-над Днепром. Рядом стояли неразлучные Угрюмы.
– Ну что, – Сурово спросила Малка, – Кто это был? Откуда взялись? Чего надобно? Кто послал? Одни вопросы! Ответы где?
Угрюмы переминались с ноги на ногу, не осмелясь поднять взгляд на хозяйку. Такой они видели ее впервые. Да и предположить, что это нежное создание может так вот рубить наотмашь, мало кто мог.
– Не знаем мы Малка, кто они. На шаг от себя не отпустили. Но как заснули они, так и не проснулись. И не заговоренный туман виноват, видно хозяин их слежку почуял и убил холопов своих, что б мы по ним след не взяли, – Они опять помялись. И отважились продолжить. – Знамо дело силен он в колдовском деле. Ты уж прости нас, за совет, но ухо надо востро держать. Не простой волхв с нами в игру вступил.
– Знаю, знаю братцы, – Успокоила их Малка, – Может и не враг он нам, но силен и могуществен. Надо Старшим челом бить, не стыдно и за подмогой обратиться. Вы тут не причем. Пока ж спите в полглаза, дремлите в пол-уха, но чтоб мимо вас и мышь не прошмыгнула. Идет кто-то по следу нашему. А зачем? То моя доля узнать.
– Не кручинься хозяйка, чем сможем, поможем. Что выше наших сил – не обессудь.
– Ступайте братцы. Извините, что на вас свое зло срываю, – Малка движением руки отпустила Угрюмов, и про себя продолжила, – Птицу Гамаюн позвать, или к домовым обратиться. Так не хочется Старших беспокоить.
– Ты Малка, – Раздался вдруг голос, – Княжича береги и холь, учи его заговорам нашим и обрядам старым, а в это дело не суйся, извини за грубость, то дело серьезных ведунов, ты им, пока, не чета. А сейчас иди, поспи, отдохни, устала ты, не девичье дело по сто верст в день на коне скакать, да еще и врага в чаще высматривать. Твое дело впереди, не для того тебя в путь отправили.
Голос был до боли знакомый. Он успокоил, и все поставил на свои места. Малка завернулась в плащ и отправилась в свою горницу, соседствующую с княжеской. Караульные даже глазом не моргнули, когда она прошмыгнула между ними и направилась к своей двери, на ходу расстегивая плащ и снимая зеленую шапку. Бисова девка, как говаривал Данила.
А за Днепром, огромным серебряным блюдом с пиршественного стола качалась полная луна. И вдруг, ночную тишину разорвал волчий вой, заставивший поежится не одного караульного, и покрепче прижаться в кроватке к младенцу почти уже заснувшую мать. Вой был не волчий, оборотни вышли в эту ночь силы от полной луны набраться, с берегинями хороводы поводить, попить живой водицы из холодных лесных ключей.
Полнолуние. Колдовская ночь. Ведьмино время.
Только один Ростислав был спокоен в эту ночь, он говорил с Богом. Он знал, что пути Господни неисповедимы, и кто ж может встать на пути тому, что предначертано Роком, и кто ж может повернуть колесо судьбы вспять, и перепрясть нить Макоши. Он знал, что тетива спущена и стрела летит. Стрела может лететь только прямо. И помешать ей не может ни кто, в том числе и он. Пусть это судьба Андрея, но она судьба всей земли Славянской, и несть в ней отдельной судьбы Смоленска и Киева, Галича и Царьграда, Виндебожа и Межибора. И он в этой нити только один маленький волосок уже вплетенный в нее Великой Пряхой. Так тому и быть и не ему искать другой доли.
В жизни бывают случаи, когда самой тонкой хитростью оказываются простота и откровенность.
Жан де Лабрюйер
Андрей, проснувшись утром, сладко потянулся и подумал:
– Снятся разные сказки. Видно сильно Малка на сердце легла, если по ночам ее образ приходит. Ладно, пора вставать. Это ж надо, скоро змей-горыныч начнет сниться и сапоги скороходы.
Он бодро вскочил с лежака, сделал несколько упражнений, что бы кости размять, жилы растянуть, и поворотился к лавке, где стоял ушат с водой.
Лучик солнца проскочил в горницу сквозь прикрытые ставни, пробежал по полу, по лавке, метнулся в угол под божницу, и вдруг, отразившись от чего-то веселым солнечным зайчиком, ударил ему прямо в глаза. Андрей прикрыл глаза рукой, стараясь защитится от этого раннего гостя, и посмотрел в угол. Под божницей, на старом, еще дедовском сундуке, лежал меч. Лучик уже убежал дальше и меч теперь не сверкал, а тускло светился в полутьме, каким-то лунным светом.
Князь подошел к сундуку, взял меч в руку. Приятная тяжесть булата ощутилась сразу. И еще, будто какая-то сила перелилась в князя и наполнила его до краев. Меч удобно лег в руку, будто ковался специально для него, рукоять была древней, с какими-то непонятными узорами и незнакомыми камнями, кроваво-красного и изумрудно-зеленого цвета. Сам клинок был не короток и не длинен, в самый раз по его росту и умело отцентрирован, так, что тяжести его не чуялось, и работать мечом было приятно и легко. Мастерский меч, такие только в былинах бывают и в сказках про Ивана-Царевича. Ножны лежали рядом. Кожаная перевязь была такого же древнего вида с узорами не понятными ему, но среди которых различались знаки свастики и креста. На самих ножнах он увидел две руны "Зиг", означающие победу и руну священного служения.
Андрей покрутил головой, потрогал клинок острый как бритва. Холод стали не оставлял сомнения, что это не сон.
– Откуда такое чудо, – Вслух сам с собой начал разговор, – Может вчера не заметил, хозяйскую утварь? А это что? – Он увидел узорчатый плат, лежавший рядом с мечом.
В памяти отчетливо всплыла ночная сцена.
– Тю! Так то не сон был! Это, значит, и есть меч-кладенец, что мне ночью Малка принесла. Это значит дар от Богов словенских. Наказ от пращуров и земли праматери, – Он взял в руки плат.
От него пахло лесом, луговыми травами, лесной земляникой и чем еще знакомым и родным. Да и сам он был, как кусочек лесной полянки – зеленый и воздушный, весь какой-то сотканный из утреннего тумана и росы.
Князь аккуратно сложил его и упрятал под нательную рубаху, ближе к сердцу. Пусть Родина душу греет.
Затем умылся, собрался по-походному, надел перевязь с мечом и, пригладив рыжие кудри, уверенно толкнул дверь. Храбр Ахмат стоял, бодро улыбаясь, как будто и не было бессонной ночи.
– Утро доброе, княже. Солнышко уже с пригорка скатывается, пора в путь-дорожку.
– Доброе, доброе, Ахмат. Беги, скажи воеводам, через час отъезд, пусть седлаются.
– Да заседлано уже, княже. Еще солнышко не вставало, как Данила с Чубарем дружину подняли, собрали, покормили и подготовили.
– А чего ж меня не толкнули?
– Тебя князь будить было не велено. Дьяк Беда сказал, что у тебя впереди не нам ровня. Толковище в Любече с князем Черниговским. Должен, мол, ты быть свеж и здоров, как никогда, – И с улыбкой добавил, – Больно хитер князь Всеволод, чистый лис.
– Ладно, Ахмат, спасибо за новости. Беги, к Беде, скажи, через полчаса буду на теремном дворе.
Он удовлетворенно хмыкнул, дело свое знают воеводы отцовские. Пора и в путь, нечего рассиживать.
В палатах его встретил Ростислав, принявший, как само собой разумеющееся, скорый отъезд гостя. Ясно дело, спешить надо, проскочить по-над Днепром до Любеча не скорое дело, да еще там разместится и с Черниговским князем совет держать. И не захочешь, а поторопишься.
– Собирайся, собирайся Андрюха, – Поощрил он младшего, – Кто рано встает, тому Бог дает. Эка у тебя знатная цацка, – Заметил он меч, – Дай-ка поближе поглядеть.
Он взял в руки ножны, со знанием дела рассмотрел узор, и камни на рукоятке, выдвинул клинок, поймал луч солнца и поиграл им на булате. Вложил клинок в ножны, поцокал языком.
– Откуда ж такие вещи? Да о таком не спрашивают, – Оборвал он сам себя, – Вот теперь я вижу, Андрюха, что не просто так тебя судьба водит, знает она твою дорожку. Да и я, наберусь смелости, сказать, что вижу, куда жисть прет. Езжай братуха, помни, есть у тебя родич в землях Смоленских, что поможет тебе мечом и добром, хлебом и солью, а в общем словом и делом – друг и брат твой первый. И не просто брат, а Брат. На обратном пути из Святой Земли мимо меня не пролетай, заскочишь, есть, о чем поговорить. Ты пока сырой еще, зеленый. Это тебе не в укор, а в науку. Лупай глазами, шевели ушами – учись. Это не зазорно. Надо! Большая жизнь у тебя впереди братуха. Может, и я пригожусь, притулюсь к твоей судьбе, гляди ж, и меня помянут потом потомки. Скажут, мол, это тот Ростислав, что брат Андрюхин. Ладно, ладно не красней, как красна девица. Ишь, зарделся. Скачи. Привет деду в Киеве. Грамотки я Беде отдал. Он знает кому, когда и как подать. А ты учись. Еще раз говорю, не зазорно. Надо. Все. Провожать не пойду. Здесь расцелуемся. Храни тебя Боги, Брат.
Он обнял Андрея, троекратно расцеловал в обе щеки и губы, хлопнул по спине и вдруг, вспомнив что-то, торопливо полез в карман длинного княжеского кафтана. Достал что-то и, не разжимая кулака, вложил Андрею в руку. Шепнул в ухо:
– Оберег это заговорный, от ядов всяких, смотри братуха, траванут и други и недруги, и родня и враги, даже не поморщатся. Это ныне, как чихнуть, полюбили это дело, с легкой ромейской руки. Свою ведунью под рукой держи, она яды и всякую гадость за версту чует, – Сделал паузу, быстро метнул взгляд на собеседника, и удовлетворенно хмыкнув, продолжил, – То, что удивления не показал о моем ведовстве, хвалю. Уже вижу школу добрую. Беги братуха, жаль, мало мы с тобой побалакали, да что-то мне говорит, что не последний раз. Беги. Дружина ждет.
Андрей выбежал на крыльцо и, не касаясь стремени, вскочил на коня.
– Вперед!
– Левым берегом идите, он наш смоленский. На правый, полоцкий, не переходите, чем черт не шутит. Левым! Он и удобней – ниже. Так до самого Любеча и докатитесь, – Раздалось им вслед из окна.
– Беспокоится Ростислав. Хорош князь. Всем хорош, любой удел мечтал бы под такой рукой быть, – Дьяк уже оказался рядом, и в своей манере, будто и не прерывал разговора, обратился к князю.
– Расскажи-ка мне Дьяк про Всеволода Черниговского, он какая ни есть, а все нам родня.