Так и теперь: под напором персов греческий флот отступает и отступает. Фемистокл, его командующий, где может и сколько может пытается приостановить отступление. "Держитесь, - призывает он, - старайтесь не сдавать позиции!" Иногда его слушаются, но не всегда. Отступление продолжается, и в конце концов греческие суда находят укрытие в расположенном недалеко от Афин Саламинском заливе. Здесь греческие капитаны чувствуют себя в безопасности. Вход в залив такой узкий, что перс со своим громадным флотом сто раз подумает, прежде чем решится войти в него.
Вот Ксеркс и думает; Фемистокл, впрочем, тоже. Ксеркс думает: входить или не входить? Фемистокл думает: заманю Ксеркса в заливчик, его площадь так мала, что численное преимущество использовать невозможно, а значит, у меня есть шанс выиграть. Ксеркс думает: я выиграю, сев на морском берегу на троне - персы увидят, что царь смотрит на них, и будут сражаться как львы! Фемистокл еще не знает, о чем думает Ксеркс, и чтобы заманить персов в залив, прибегает к хитрости: посылает на лодке человека в стан персов, наказав ему, что тот должен передать. Звали этого человека Сикинн, и был он слугой и учителем детей Фемистокла<…> Прибыв на лодке к военачальникам варваров, Сикинн сказал вот что: "Послал меня военачальник афинян тайно от прочих греков (он на стороне Ксеркса и желает победы скорее вам, чем грекам) сказать вам, что греки объяты страхом и думают бежать. Ныне у вас прекрасная возможность совершить величайший подвиг, если вы не допустите их бегства. Ведь среди греков нет единства, и они не окажут сопротивления: вы увидите, как станут сражаться между собою те, кто в их стане на вашей стороне, и те, кто против". После этого Сикинн тотчас же возвратился назад.
Фемистокл оказался хорошим психологом. Он знал, что Ксеркс, как каждый властитель, человек тщеславный и что слава ослепляет его, отнимает способность разумно мыслить. Так случилось и на этот раз. Вместо того чтобы подальше держаться от ловушки, какую для большого флота представляет маленький залив, Ксеркс, ободренный к тому же донесением о распрях между греками, отдает приказ войти в Саламинский залив и тем самым закрыть им пути к отступлению. Персы совершают этот маневр ночью, под покровом темноты.
В ту же ночь, когда персы скрытно и тихо приблизились к заливу, среди ни о чем не догадывавшихся греков разгорается очередной спор: Между тем военачальники греков под Саламином продолжали жаркий спор, не зная еще, что варварские корабли уже окружили их. Они думали, что враги стоят еще на прежнем месте, где они видели их днем.
Когда они узнают о подходе персов, то поначалу не могут поверить в это, но в конце концов принимают весть и, подгоняемые Фемистоклом, готовятся к битве.
Битва начинается на заре, так что Ксеркс, сидящий на троне у подножья горного массива Эгалеос, что напротив Саламинского залива, может наблюдать за ее ходом. Всякий раз, видя, что кто-нибудь из его людей отличился в сражении, он спрашивает имя смельчака, и писцы записывают имя начальника корабля с прибавлением имени отца и названия его родного города. Ксеркс верит в свою победу и хочет потом наградить ее героев.
Многочисленные описания битв, какие мы находим в литературе всех времен, имеют одну общую черту: они дают картину большого хаоса, страшного замешательства и космических масштабов суматохи. Даже прекрасно подготовленный строй в момент фронтального столкновения превращается в беспорядочную окровавленную толпу, в которой трудно найти концы и которой трудно управлять. Одни спешат убить других, а те смотрят, как бы увернуться или хотя бы смягчить направленный на них удар, и все тонет в крике, стонах, скрежете, гаме и дыме.
Так же было и у Саламина. Если противоборству двух человек присуща определенная ловкость и даже грация, то залив, где происходило столкновение двух флотилий, состоящих из деревянных кораблей и приводимых в движение тысячами весел, должен был напоминать большой сосуд, наполненный сотнями вяло ползающих, неуклюже взбирающихся на стенки и беспорядочно переплетенных крабов. Судно билось о судно, одно переворачивалось, другое со всей командой шло на дно, третье пыталось сдать назад; где-то несколько намертво сцепившихся кораблей трепали друг друга; кто-то пытался развернуться, ускользнуть из залива; во всеобщей неразберихе греки нападали на греков, персы - на персов, пока наконец, после нескольких часов морского ада, эти последние не решили, что проиграли, и не пустились на уцелевших кораблях в бегство.
Как реагирует Ксеркс на поражение? Его охватил великий испуг. Первым делом он отсылает в Персию своих сыновей, которые сопровождали его в походе. В качестве опекуна он посылает с сыновьями Гермотима родом из Педаса, главного царского евнуха.
Судьба этого человека заинтересовала Геродота, и он расписывает ее в деталях: [Гермотим] отомстил за нанесенную ему обиду самой страшной местью, которую я только знаю. Гермотим был взят в плен врагами и выставлен на продажу в рабство. Купил его хиосец Панионий, который зарабатывал себе на жизнь постыднейшим ремеслом: он покупал красивых мальчиков, оскоплял их, приводил в Сарды или в Эфес на рынок и там продавал за большие деньги. У варваров же евнухи ценятся дороже, чем неоскопленные люди из-за их полной надежности во всех делах. Панионий оскопил уже много других мальчиков, так как этим ремеслом он жил, и, между прочим, и этого Гермотима. Впрочем, Гермотим не во всем был несчастлив: из Сард вместе с прочими дарами он прибыл к царю и спустя некоторое время достиг у Ксеркса наивысшего почета среди всех евнухов.
Когда царь с персидским войском выступил в поход на Афины и находился в Сардах, Гермотим по какому-то делу отправился на побережье в Мисию, в местность под названием Атарней, где живут хиосцы. Там он встретил Паниония. Гермотим узнал Паниония и долго и ласково беседовал с ним, перечислив сначала все блага, которыми ему обязан. Затем он обещал Панионию сделать в благодарность много добра, если тот переселится с семьей в Атарней. Панионий с радостью согласился на предложение Гермотима и привез жену и детей к нему. Когда ж Гермотим захватил в свои руки Паниония со всей семьей, то сказал ему вот что: "О ты, добывающий себе пропитание самым позорным ремеслом на свете! Какое зло я или кто-нибудь из моих предков причинили тебе и твоим? За что ты превратил меня из мужчины в ничтожество? Ты думаешь, конечно, что твое преступление осталось тогда сокрытым от богов? Но боги по закону справедливости передали тебя за твои нечестивые деяния в мои руки. Поэтому не упрекай меня за кару, которую я тебе уготовлю". После этой злобной речи Гермотим велел привести четверых сыновей Паниония и заставил его отрезать у них детородные члены. Панионий был вынужден это исполнить. А после этого Гермотим принудил сыновей оскопить своего отца. Так мщение настигло Паниония…
Преступление и наказание, оскорбление и месть, раньше или позже, но они всегда идут в паре. В отношениях как между индивидами, так и между народами. Кто первый начинает войну, то есть, по представлениям Геродота, совершает преступление, того в конечном счете, немедленно или через какое-то время, настигнет возмездие, наказание. Это соотношение, эта обратная связь - глубинная суть судьбы, смысл неотвратимого предопределения.
Пришлось познать его Панионию, теперь дошла очередь и до Ксеркса. В случае Царя Царей все не так просто: ведь, кроме того, что он человек, он еще - символ народа и империи. Узнав о потере флота под Саламином, персы в Сусах не стали раздирать на себе одежды, они обеспокоены только судьбой царя: как бы с ним не сталось чего плохого. Вот почему, когда он возвращается в Персию, его въезд обставлен с торжественной пышностью, народ ликует и вздыхает с облегчением; что там тысячи павших и утонувших, что там разбитые корабли, когда самое главное - царь - жив и снова снами!
Ксеркс уходит из Греции, но оставляет в ней часть своей армии. Командующим назначает Мардония - зятя Дария и своего двоюродного брата.
Мардоний начинает осторожно. Не торопясь, спокойно проводит он зиму в Фессалии. Потом отправляет гонца к разным оракулам, чтобы узнать свое будущее. Руководствуясь предсказаниями, он посылает в Афины находящегося в родстве с персами Александра из Македонии. Так он рассчитывал скорее всего привлечь на свою сторону афинян, которые, как он слышал, были многочисленным и храбрым народом и к тому же являлись главными виновниками морского поражения персов. Если бы афиняне вступили с ним в союз, то он смог бы легко, как твердо надеялся, достичь господства на море, что, конечно, и случилось бы. А так как на суше Мардоний чувствовал себя гораздо сильнее греков, то рассчитывал на полную победу над ними.
Александр прибывает в Афины и там старается убедить местных жителей не вести войну с персами и попытаться договориться с их царем: в противном случае они погибнут, ибо мощь царя сверхчеловеческая, а рука его очень длинная.
На что афиняне дали ему такой ответ: Нам и самим известно, что боевая сила царя во много раз превосходит нашу. Поэтому нас вовсе не приходится упрекать в неведении. Тем не менее, стремясь к свободе, мы будем ее защищать, пока это в наших силах<…> А теперь сообщи Мардонию ответ афинян: пока солнце будет ходить своим прежним путем, мы никогда не примиримся с Ксерксом. Мы выступили против него, полагаясь на помощь богов и героев, святилища и кумиры которых царь предал пламени…
А спартанцам, прибывшим в Афины из опасения, что афиняне войдут в соглашение с персами, сказали: Ваши опасения понятны, но знайте, что нет на свете столько золота, нет земли, столь прекрасной и плодоносной, чтобы мы ради этих благ захотели перейти на сторону персов и предать Грецию в рабство<…> и вот что еще знайте: пока жив еще хоть один афинянин, не будет у нас мира с Ксерксом…
После этих слов Александр и спартанцы покинули Афины.
Исчез временной барьер
Это уже не Аддис-Абеба, это Дар-эс-Салам - город над заливом, который представлял собой столь идеальное полукружие, что мог быть одним из сотен ласковых греческих заливов, перенесенных сюда, на восточное побережье Африки. Море здесь всегда спокойно, мелкие медленные волны с тихим ритмичным плеском бесследно уходят в теплый прибрежный песок.
В этом городе, насчитывающем не более двухсот тысяч жителей, сошлось и перемешалось полмира. Само название Дар-эс-Салам, что по-арабски значит "Мирный Дом", указывает на его связи с Ближним Востоком (впрочем, связи позорные, ибо отсюда арабы вывозили африканских рабов). Но центр города занимали главным образом индийцы и пакистанцы, представлявшие все языковые и конфессиональные варианты цивилизации своего субконтинента: здесь были и сикхи, и мусульмане, приверженцы Ага Хана, и католики из Гоа. Отдельные общности образовывали выходцы с островов Индийского океана - Сейшельских и Коморских, Мадагаскара и Маврикия; из смешения и союзов самых разных народов Юга возникла симпатичная раса. Позже сюда стали тысячами приезжать на житье китайцы, строители железной дороги Танзания - Замбия.
Европейца, впервые столкнувшегося с таким разнообразием народов и культур, какую он видит в Дар-эс-Саламе, поражает не только то, что вне Европы существуют еще какие-то миры, - об этом он, по крайней мере теоретически, с какого-то времени знает, - но прежде всего то, что эти миры встречаются, контактируют, смешиваются друг с другом и сосуществуют без посредничества и вроде как без ведома и согласия Европы. В течение многих веков она была центром мира в буквальном и явном смысле слова, и теперь до сознания европейца с трудом доходит, что народы и цивилизации живут собственной жизнью и без него, что у них свои традиции и свои проблемы. И что он здесь чужак, а его мир - реальность далекая и абстрактная.
Первым, кто осознал многообразие мира как его суть, был Геродот. Нет, мы не одни, - говорит он грекам в своем труде и, чтобы доказать это, совершает путешествия на край земли. - У нас есть соседи, а у них - свои соседи, и все мы вместе живем на одной планете.
Для человека, жившего прежде на своей малой родине, пространства которой он легко мог одолеть пешком, это новое, планетарное измерение действительности стало открытием, изменившим его видение мира, оно придало миру новые пропорции и познакомило с неизвестными до той поры системами ценностей.
Путешествуя по свету и встречая самые разные племена и народы, Геродот видит и отмечает в своих записях, что каждый из этих народов имеет собственную историю, которая творится независимо, но в то же время параллельно с историями других народов. История человечества напоминает большой котел; его содержимое находится в состоянии постоянного кипения, в нем беспрестанно сталкиваются бесчисленные частички, двигающиеся по своим орбитам, встречающиеся и пересекающиеся в бесконечном количестве точек.
Геродот открывает и кое-что еще, а именно многообразие времени, или, точнее - многообразие способов его исчисления. Так, простые крестьяне мерили время сельскохозяйственными сезонами, горожане - поколениями, летописцы древних государств - правящими династиями. Как все это сравнить, как найти единую формулу пересчета или общий знаменатель? Геродот постоянно над этим размышляет, ищет ответ. Мы, привыкшие к механическому отсчету времени, не осознаем в полной мере, какой проблемой была для человека мера времени, сколько в этом было трудностей, загадок, тайн.
Иногда, если у меня выдавался свободный день или вечер, я садился в свой потрепанный зеленый "лендровер" и ехал в гостиницу "Sea View", где можно было расположиться на веранде, заказать пиво или чай, послушать, как шумит море или, когда стемнеет, как стрекочут сверчки. Это было одним из излюбленных мест для встреч, и сюда часто заглядывали коллеги из разных агентств и редакций. В течение дня мы кружили в поисках новостей. Но в этом далеком провинциальном городе мало чего случалось, и, чтобы заполучить хоть какую-нибудь информацию, приходилось объединять свои усилия, а не состязаться друг с другом. У одного лучше поставленный профессиональный слух, у другого - зрение, третьему просто сопутствовало журналистское счастье. И каждый раз при встрече или на улице, или в гостинице "Sea View", или в одном из самых посещаемых кафе, у итальянца, происходил обмен добычей. Кто-то прослышал, что из Мозамбика приезжает Мондлэйн, другие говорили, что ничего подобного, приезжает Нкомо, к тому же из Родезии. Кто-то узнал про покушение на Мобуту, остальные возражали, что это наверняка сплетня, но как это проверить? Из подобных слухов, шепотков, догадок, но также, конечно, из фактов мы создавали нашу информацию и посылали ее в мир.
Бывало, если на веранде никого, а у меня с собой как раз оказывался Геродот, я открывал книгу наугад. В "Истории" множество повествований, отвлеченных рассуждений, наблюдений, слухов. Народ фракийский после индийцев - самый многочисленный на земле. Будь фракийцы единодушны и под властью одного владыки, то, я думаю, они были бы непобедимы и гораздо могущественнее прочих народов. Но так как они никогда не могли прийти к единодушию, потому-то они и слабы<…> Детей своих они продают на чужбину. Целомудрия девушек не хранят, позволяя им вступать в сношение с любым мужчиной. Напротив, верность замужних женщин блюдут строго и покупают себе жен у их родителей за большие деньги. Татуировка считается у них признаком благородства. У кого ее нет, тот не принадлежит к благородным. Человек, проводящий время в праздности, пользуется у них большим почетом. Напротив, к земледельцу они относятся с величайшим презрением. Наиболее почетной они считают жизнь вора и разбойника. Таковы самые замечательные их обычаи.
Отрываю взгляд и вижу, как в освещенном разноцветными лампочками саду одетый в белое официант - индиец по имени Анил - кормит бананом свисающую с ветки мангового дерева ручную обезьянку. Зверушка строит смешные рожицы, и Анил хохочет до упаду. Этот официант, этот вечер, тепло и сверчки, банан и чай напоминают мне Индию, мои дни восхищения и потерянности, вездесущесть тропиков, пронизывающую человека и там, и тут с одинаковой интенсивностью. Кажется даже, что до меня долетает запах Индии, но это всего лишь Анил с бетелем, анисом и бергамотом. Впрочем, Индия здесь повсюду: постоянно попадаются на глаза индуистские храмы, индийские рестораны, плантации сизаля и хлопка.
Возвращаюсь к Геродоту.
Частое чтение его произведения и даже в каком-то смысле сживание с ним, привычка и привязанность, своеобразный рефлекс и навык стали оказывать на меня странное воздействие, дать определение которому я затрудняюсь. Он вводит меня в некое состояние, когда я перестаю ощущать, что существует временной барьер, что от событий, описываемых Геродотом, меня отделяют две с половиной тысячи лет, пропасть, в которой покоятся и Рим, и Средневековье, рождение и существование мировых религий, открытие Америки, Возрождение и Просвещение, паровая машина и электрическая искра, телеграф и самолет, сотни войн, в их числе две мировые, открытие антибиотиков, демографический взрыв, тысячи и тысячи вещей и событий, - все они, когда мы читаем Геродота, исчезают, как будто их и не было или как будто они сошли с первого плана, с авансцены, и отошли в тень, скрылись за кулисой, за занавесом.
Ощущал ли себя Геродот, родившийся, живший и творивший на другом берегу разделяющего нас океана времени, более бедным? Ничто не говорит об этом. Совсем напротив, он живет полной жизнью, познает весь мир, встречается с множеством людей, слушает сотни историй; он человек активный, подвижный и неутомимый, находящийся в постоянном поиске, все время чем-то занятый. Он хотел бы еще узнать о разных событиях и секретах, разгадать множество загадок, ответить на длинный список вопросов, но ему не хватает времени, сил и времени, он просто не успевает, точно так же, как и мы не успеваем, жизнь человека так коротка! Мешает ли ему то, что нет быстрых поездов, самолетов, что пока еще нет даже велосипеда? Можно в этом сомневаться. Или так: больше сведений собран бы и оставил он нам, если бы в его распоряжении были поезда или самолеты? В этом тоже можно усомниться.