Я побежал с псами по улицам, мимо детских шаек – беспризорники пили, смеялись, дрались, но мне было ничуть не страшно. Я бежал со стаей. Мы бежали вместе.
Наконец мы добрались до вентиляционной решетки, у которой я повстречал Везунчика. Собаки окружили меня, весело скалясь.
Я потрепал каждого пса по голове.
– Спасибо за то, что проводили меня, – сказал я. – Завтра мы с вами раздобудем много еды, вот увидите.
Я побежал вниз по ступеням. Ух, сейчас все расскажу Паше и Тане. Про псов, про щенков! Если они меня хорошенько попросят, я отведу их к щенкам. Мы все могли бы поселиться в этом магазинчике, а не греться возле труб. Мы могли бы подкармливать щенков. Могли бы стать одной семьей с собаками.
Перед статуей всадника я остановился, поднялся на цыпочки и коснулся ноздрей коня.
– Добрый вечер. – Я поклонился всаднику.
– Так-так-так…
Я охнул. Неужели бронзовый всадник заговорил со мной?
Из‑за статуи вышел Рудик. В одной руке у него была бутылка. Другую он протянул мне.
– Наш мышонок вернулся.
– У меня был такой хороший день. – Я улыбнулся. – Я встретил пса и…
Рудик щелкнул пальцами.
– Деньги давай.
Я похолодел от страха. Деньги.
Я сунул руку в карман штанов и нащупал две монетки.
– Это все? – прищурился Рудик.
Я кивнул.
– Тебя не было целый день и полвечера, и это все, что ты принес?
Сердце колотилось у меня в груди. Я опять кивнул.
– Да, Рудик. На остальные деньги я купил еды.
Рудик влепил мне пощечину.
– Сколько раз тебе говорить?! Мы не тратим деньги на то, чтобы покупать еду! Мы воруем еду!
– Но мама говорила…
Рудик ударил меня еще раз, повалив на пол.
– А мне плевать, что там твоя мамаша говорила. – Он рывком поставил меня на ноги и встряхнул. – Твоей матери здесь нет, Мишка. Ты должен слушаться меня. И делать то, что я говорю, ясно?
Рудик тряс меня так сильно, что мне казалось, будто у меня вот-вот вывалятся зубы.
– Потому что если ты не будешь меня слушаться…
Какая-то полная женщина в куртке и коричневой шали бросилась к нам и замолотила Рудика по плечам и голове сумкой.
– Оставь ребенка в покое! – вопила она, лупя Рудика. – Хулиган какой выискался!
Рудик схватился за голову.
– Отвали от меня, старая дура! – орал он.
Я бросился бежать, юркнув в толпу и маневрируя среди всех этих ног, рук, курток. Добравшись до своей лавки, я прижался к вентиляционной решетке.
Глава 15
Облава
Теперь я вставал раньше, чем все остальные. Время я определял по первому свистку поезда. Я выбирался из-под лавки, когда на вокзал прибывал первый поезд. Все еще спали, свернувшись на газетах. Газеты были у них вместо простыней, картонки – вместо матрасов, а ноги и животы товарищей – вместо подушек.
Каждое утро Везунчик дожидался меня в том самом месте, где мы познакомились. Иногда он приходил один, иногда с Кляксой или Ушастиком – псом с порванным ухом. Мамуся не приходила ко мне, как и вожак стаи, пес дымчатого цвета, хотя я и видел его. Вожака я назвал Дымком. Дымок наблюдал за нами, смотрел, как мы греемся на солнце или у люков, смотрел, как я спрашиваю у прохожих, которые так торопились войти в высокие здания из стекла и металла: "Простите, у вас не найдется монетки?"
Дымок наблюдал за нами, его шерсть отливала то черным, то серебристым. Он смотрел, как я покупаю сосиски и хлеб или кости в мясной лавке. Часть монет я оставлял для Рудика. А потом, вечером, мы бежали в переулок, забирались в проем в стене, спускались в темный теплый подвал и пировали. Мы валялись на полу, играли в пятнашки, спали.
Иногда, когда я просыпался, дымчатый пес был рядом. Он наблюдал за мной. Я прощался с Мамусей, со щенками, с Бабулей, старой собакой, приглядывавшей за малышами.
– Завтра я принесу вам еще еды, – обещал я.
И каждый день Везунчик и остальные неслись со мной по улицам, через площадь, прямо к Ленинградскому вокзалу. И вдалеке от нас бежал Дымок.
Каждый вечер я отдавал Рудику монеты. Каждый вечер он говорил, что этого мало. Неважно, сколько мне удавалось скопить, ему этого было мало.
– Копейки! – ворчал он. – Все, что ты приносишь мне, это жалкие копейки! – Рудик швырял мелочь на пол.
– Того, что я даю собакам, всегда хватает, – однажды пожаловался я Паше. – Они никогда не кричат на меня, не бьют меня, не обзывают. – Я потер ухо. Щека все еще горела после пощечины, которую влепил мне Рудик.
Паша пожал плечами.
– Так уж сложилось, Миш. Такая у нас жизнь.
Да, так все и было. До облавы.
"Уиии! Уиии!"
Проснувшись, я вскинулся и ударился головой о низ лавки.
Свист. Голоса. Суета. Какое-то мельтешение вокруг.
У меня сердце ушло в пятки. Я проспал первый поезд.
Я уже почти вылез из-под лавки, когда услышал крик. А потом кто-то произнес:
– Так, бомжи, крысы вокзальные, подъем!
Крики, грохот. Танин вопль: "Рудя, Рудя!"
Я забился под лавку, стараясь не высовываться.
Рядом с моей лавкой остановились высокие черные сапоги, начищенные до такого блеска, что я видел в них свое отражение.
Стук каблуков по мраморному полу – будто выстрелы.
– Хватай того малого!
Я зажмурился изо всех сил. Я гладил пуговицу.
"Уиии! Уиии!"
– Выметайте сор, – командовал владелец начищенных черных сапог. Он стоял всего в десяти сантиметрах от меня.
Кто-то, то ли Витя, то ли Паша, заорал:
– Оставьте нас в покое! Мы никому не мешаем!
Хрясь!
Чья-то голова ударилась о пол.
Я увидел, как Витина шапка пролетела по платформе и свалилась на шпалы.
Я гладил пуговицу.
И тут она выскользнула у меня из пальцев и провалилась в вентиляцию.
– Нет! – вскрикнул я, сунув пальцы за решетку.
– А тут у нас кто?
Кто-то схватил меня за ногу и потянул.
– Не-ет! – завопил я, цепляясь за решетку вентиляции и отбиваясь изо всех сил.
Охнув, владелец черных сапог ругнулся. Меня потянули сильнее. Один кроссовок слетел с моей ноги.
Меня перехватили за лодыжку и дернули. Я взвизгнул от боли – решетка врезалась мне в пальцы.
– Мама! Мама! – кричал я.
Жестокий смех.
Так смеялся он, когда сказал: "Мелкий какой, точно таракан".
– А мне тут живчик попался!
Как оказалось, высокие сапоги принадлежали мужчине в форме милиционера. Но он не мог быть милиционером. Мама всегда говорила, что милиция поможет мне, если я потеряюсь. А я разве не потерялся?
Я уже открыл рот, собираясь сказать об этом милиционеру, когда он плюнул мне в лицо.
– Ну и мерзкий же гаденыш!
Он забросил меня на плечо, точно мешок с картошкой.
– Приют по тебе плачет.
– Нет! – завопил я. – Опустите меня! Опустите!
Я заколотил по его спине кулаками, но он только рассмеялся.
Витя сидел на полу, зажимая кровавую рану на голове. Юля отбивалась от милиционера. Я увидел, как его дубинка с силой ударила Юлю по плечу.
Милиционер в начищенных сапогах повернулся, и мир вокруг меня закружился.
Он пошел вверх по лестнице. И тут что-то налетело на него. Вопящий, царапающийся, кусающийся дьяволенок.
Милиционер сбросил меня с плеча, и я ударился головой о ступеньку. Все вокруг стало серым, потом черным, потом опять серым. Я почувствовал, что падаю, падаю, падаю куда-то!
– Беги, Мишка, беги! – донеслось до меня.
Паша! Это Паша дрался на лестнице с милиционером! Милиционер уже повалил его на ступени и бил ногами, ногами в черных блестящих сапогах.
– Беги, Мишка, беги!
Я вскочил и побежал. Я оскальзывался, падал и поднимался вновь, но я бежал по лестнице, бежал наверх, бежал в мир за стенами вокзала, в мир, где только-только взошло солнце. Я бежал со всех ног, бежал в одном кроссовке. Я бежал до тех пор, пока свист, крики и вопли не утихли.
Я бежал и бежал по улицам, через перекресток, через площадь. Я был маленьким мальчиком, мальчиком пяти лет от роду, мальчиком в одном кроссовке, мальчиком с разбитым лицом и окровавленными пальцами. Я бежал сквозь толпу, мчался среди всех этих людей. Я плакал. И никто – ни один из всех этих прохожих – не посмотрел на меня.
Наконец я добрался до знакомого мне переулка. Они сейчас только просыпаются. Псы. Малыши сосут молоко. Клякса и Везунчик потягиваются, виляют хвостами. Ушастик напоследок еще раз прижмется к Бабуле, а затем встанет и отряхнется. Может, там будет и Дымок.
Я обошел здание и раздвинул траву. Они будут рады видеть меня. Я останусь тут, со стаей. Тут я буду в безопасности, и эти высокие черные сапоги, эти жестокие руки не настигнут меня.
– Везунчик, – позвал я, – это я.
Я спустился в проем.
Но никто не коснулся носом моей ладони, никто не принюхался к моим карманам в поисках пищи. В подвале никого не было. Я услышал всхлип. "Щенки", – подумал я. Но потом я понял – это плачу я сам, а не щенки.
В подвале было темно и тихо, и только гулко стучало сердце в моей груди.
Стая ушла.
Глава 16
Тьма
Не знаю, сколько я пролежал там, во тьме. На вокзале всегда царил день, в подвале – ночь.
Я забрался в гнездышко из тряпок, где раньше лежала Мамуся и ее щенки, и закрыл глаза. Я помню холод. Помню боль.
Один раз я встал и отошел в угол. Там меня стошнило.
Но все это больше не имело значения. Не было пуговицы, которая подошла бы к красному пальто, потому что не было больше мамы. Никогда больше не будет красного пальто, потому что не будет мамы. Только бурое липкое пятно на полу.
А без мамы не будет и Мишки.
Глава 17
Дымок
Что-то теплое коснулось моей щеки. Еще раз. И еще.
Мне снились ангелы, теплые крылья, крылья, которые поднимут меня над землей и унесут прочь, как девочку со спичками.
Я вытянул вперед руки, чтобы ангелы подхватили меня и унесли. Но мои пальцы коснулись густого меха.
Открыв глаза, я прищурился. В проем в стене падал слабый свет. На меня глядели желтовато-янтарные глаза. Я запустил пальцы в дымчатый мех.
– Дымок, – выдохнул я.
Он вылизывал мне щеку и ухо.
А потом вздохнул и улегся рядом со мной. Прежде чем я успел спросить его о том, где вся стая, я уснул.
Что-то теплое и влажное коснулось моего лица. Я оттолкнул его. Оно вновь коснулось меня, теперь уже настойчивее. Я откатился в сторону.
– Оставь меня в покое, – прошептал я, закрывая глаза.
– Гав, – ответили мне.
Я подтянул колени к подбородку и закрыл лицо руками.
– Уходи, оставь меня в покое.
Фырканье. Что-то дернуло меня за ворот свитера.
– Я серьезно! – сказал я. – Уходи!
Меня схватили за ворот и оттащили от моего ложа из тряпок к центру комнаты, залитому светом.
– Эй, – пробормотал я, щурясь на солнце.
От этого у меня заболела щека. Сев, я ощупал голову. Половина лица распухла.
Рядом со мной стоял Дымок. Во рту он держал жирную сосиску. Бросив сосиску на пол, он отошел в сторону.
– Я не хочу есть. – Я отвернулся.
Пес подобрал сосиску и бросил ее мне на колени.
Я посмотрел на Дымка. В его взгляде светилась печаль.
– Ладно. – Стряхнув грязь с сосиски, я отломил кусочек. – Я съем немного, просто чтобы ты успокоился. А потом ты от меня отстанешь.
Я принялся жевать, стараясь как можно меньше тревожить больную сторону лица. Никогда еще я не пробовал чего-то настолько вкусного. Зажмурившись, я наслаждался великолепным ароматом. Я съел еще кусочек, и еще. Потом сосиска закончилась.
– Спасибо, Дымок. – Я открыл глаза.
Но пес уже ушел.
Кап. Кап.
Этот звук доносился откуда-то из глубины подвала. Я облизнул губы. Когда я в последний раз пил воду?
Я пошел на звук, пробираясь вперед на ощупь, спотыкаясь о коробки и задевая пальцами паутину. Наконец я нашел источник звука: из трубы, проходившей под потолком, капала вода. Я подставил под капли ладони. Понадобилось много времени, чтобы собрать достаточно воды. Когда я напился, то почувствовал, что очень устал. Добравшись до освещенной части пола, я свернулся клубочком и уснул.
Шло время. Дымок будил меня, принося еду. Потом я пил, собирая капли из трубы. Потом я спал. Становилось все холоднее. Солнце уже не светило так ярко.
Иногда я думал о Тане, и Паше, и даже Вите. Им удалось избежать побоев? Их забрали в те машины с мигалками? Может, Рудик пришел и спас их всех?
Я думал о стае – о Везунчике, Мамусе, Ушастике, Бабуле и, конечно, о щенках. Неужели Дымок бросил их? Почему они ушли из подвала? Где они теперь? Я все размышлял над этими вопросами, касаясь их в своем сознании, как раньше я касался пуговицы. Мне не хватало этой пуговицы.
Однажды я лежал на полу, ожидая, что Дымок принесет мне еды. В животе у меня урчало. Уши и пальцы задеревенели от холода.
Что-то закрыло свет. Я приподнялся.
– Где ты был, Дымок? Я хочу есть. И я замерз.
Я думал, что Дымок спрыгнет на пол и бросит мне под ноги сосиску.
Но теперь этого не произошло. Дымок стоял в проеме и смотрел на меня.
– Спускайся. – Я махнул ему рукой.
– Гав. – Он отошел от проема.
– Дымок! – позвал я.
Он залаял опять, отойдя еще дальше.
Я подобрался к проему и выглянул наружу.
– Дымок, вернись!
– Гав! Гав! – Его голос звучал громко и настойчиво.
Я прижался лбом к запястьям, уже схватившись за край проема. Если я уйду отсюда, куда мне идти? Где я буду жить?
Я вновь услышал голос Дымка.
В последний раз взглянув на подвал, я выбрался в проем в кирпичной стене и вновь очутился во внешнем мире.
Глава 18
Мир
За время, проведенное мною в подвале, мир стал белым. Вокруг царили холод и белизна. Мусор и траву в переулке засыпало снегом. Солнце слепило мне глаза.
Я побрел по тротуару. На одной ноге у меня был носок, на второй – кроссовок. Я пошел по единственной дороге, которую знал. Дороге к Ленинградскому вокзалу.
Я искал знакомые лица. Я искал дымчатого цвета пса.
Я брел по оледенелым улицам. Я видел детей, идущих в школу. Я видел детей, спящих в картонных ящиках. Я не видел ни Паши, ни Тани, ни Юли.
Я остановился у ступеней, ведущих внутрь Ленинградского вокзала. Моя ладонь легла на поручни, сердце стучало так громко, что мне казалось, будто оно вот-вот разорвется в моей груди.
Кто-то толкнул меня сзади.
– Пошевеливайся, малой.
Я поплелся вниз по лестнице – две ступеньки, четыре ступеньки, пять ступенек… Я перестал считать, меня понесло вниз, в эту толкотню, в мельтешение сумок, ног, чемоданов. Я остановился только на длинной блестящей платформе. Там стояла статуя – всадник. Там всегда сияли светильники. На вокзале царил день, никогда не сменявшийся ночью.
Я подошел к своей лавке над вентиляцией. Тут я спал каждую ночь с тех пор, как приехал в Большой Город. Тут я потерял то, что осталось мне от мамы. Мою большую черную пуговицу.
На глаза навернулись слезы.
– Глупый, глупый мальчик… – пробормотал я.
Под лавкой что-то зашуршало. Я опустился на четвереньки. Страницы из моей книги сказок лежали там, где я их оставил. Улыбаясь, я принялся собирать страницы. Над искрящимся городом парила Жар-птица. С другой страницы на меня смотрела злая Баба-яга, живущая в избушке на курьих ножках. В глазах девочки со спичками светился немой вопрос. О чем же она хотела спросить меня? Я поднес страницу поближе к лицу.
– Что? – переспросил я.
– Так, наш мышонок вернулся.
От неожиданности я стукнулся головой об лавку. Этот голос был мне знаком. Теперь я уже знал, что это никакая не громадная крыса, это всего лишь мальчишка с крысиным лицом.
Сунув страницы под свитер, я выполз из-под лавки.
Лицо Вити скрывал сигаретный дым, но я видел на его скулах черные, фиолетовые, синие, желтые синяки. Голова у него была обрита.
– Чего уставился? – буркнул он.
– Твои волосы, – пояснил я. – Их больше нет.
Он провел ладонью по короткому ежику.
– Ну, так всегда бывает, если тебя загребут в ментовку. Но это к лучшему. Все вши разбежались.
Но мне не казалось, что это к лучшему. По-моему, грустно потерять волосы. Я дотронулся до страниц книги, спрятанных под свитером.
– А где остальные? – поинтересовался я.
Витя бросил окурок на пол.
– Я нашел Рудика, Таню и Юльку на Курском вокзале.
– А Паша?
– Черт его знает, где он. – Витя сплюнул. Затем он уставился на мой кроссовок и ухмыльнулся. – Ну и вид у тебя… невзрачный.
– Что значит "невзрачный"?
– Это значит, что многие люди тебя пожалеют. Ты заработаешь нам кучу денег!
На вокзал прибывали поезда. Люди суетились на платформах, садились в вагоны, выходили из вагонов. Они проходили мимо, проходили мимо, проходили мимо. Они не смотрели на нас. Ничто не изменилось.
– Кучу денег на новые кроссовки? – спросил я.
Витя уставился на мои ноги – на одной ноге у меня был кроссовок, на второй – носок.
– Думаю, ты заработаешь больше, если у тебя и вовсе не будет кроссовок.
И прежде чем я понял, что он имеет в виду, Витя повалил меня на пол и сорвал с моей ноги кроссовок.
– Нет! – завопил я. – Отдай!
Витя поднял кроссовок – когда-то он был белым – над моей головой.
– Прыгай, мышонок, – захохотал он.
И я подпрыгнул. Еще раз. И еще. Без моих кроссовок, кроссовок, как у баскетболистов, я не мог прыгать высоко.
– Отдай! – заплакал я.
Разозлившись, я ударил Витю по ноге. Он толкнул меня, повалил и пнул в бок.
– Я тебя проучу, гаденыш.
Витя замахнулся опять. Я съежился, ожидая, что носок его ботинка вопьется в мой бок. Я знал, каково это будет. Я ждал.
Но удара не последовало.
Витя заорал от боли.
– А ну, отвали!
Серебристый, серый, черный шар ярости налетел на мальчишку с лицом крысы. Шар вцепился ему в руку, затем в ногу, в шиворот куртки.
– Нет! – верещал Витя.
– Дымок! – воскликнул я.
Пес отпустил Витину руку.
У платформы остановился поезд. Наружу повалили люди. Встряхнувшись, Дымок направился к вагону.
Витя поднялся на ноги. Рукав его куртки оторвался. Он протянул мне руку.
– Пойдем.
Я отпрыгнул в сторону.
– Гав. – Дымок стоял в двери вагона. – Гав.
– Ты пойдешь со мной, Мишка. Иди сюда немедленно!
Мишка? У меня не было пуговицы. Не было мамы. А значит, нет никакого Мишки.